Любовь на колесах

Долго задерживаться в Семипалатинске мы не собирались. Хотелось покуражиться на воле, в привычных злачных местах, а мне плюс ко всему нужно было работать. Поэтому билеты на обратную дорогу мы купили заранее, как говорится, туда-обратно. Каникулы в Казахстане проходили лениво, скучно, липко. Жрали – спали. Спали – жрали. Но в предпоследний день мы решили дать шороху в местном кабаке. Нафуфырились, на ход ноги приняли и полетели звездить.

Ресторан выбрали крутой, но весёлый. Пришли в самый разгул разврата и пьянства, хлопнули по рюмашке и прыгнули в дрыгающуюся толпу, потную, перегарную, весёлую и живую. Дождавшись первого трудового пота, собрались подкрепить и подогреть организмы. И тут меня кто-то нагло хватает и тащит в противоположную сторону от заветной закуски и выпивки. Я начала брыкаться, вопить, звать на помощь Любку, а эта бестия стояла и гоготала, тыча пальцем в меня и похитителя. Когда хватка ослабла, я обернулась, истерично хохотнула и с размаху прыгнула на Сашку, замкнув ноги у него за спиной. Сашка упал. Любка взвыла. Я прыгала обезьяной, размахивала руками и орала: «Йес! Йес! Йес!» При этом притопывала и повизгивала. Сашка сидел на полу, восторженно смотрел на меня снизу вверх и подозрительно низко наклонял голову. А потом подполз и нагло засунул голову под мою юбку и лизнул ляжку. Я ракетой взвилась вверх. Любка пыталась оттащить нас друг от друга. Тщетно.

Видя, что нас с Сашкой не отговорить от прилюдного секса, подруга пошла к музыкантам и что-то им проурчала. Через минуту мои вопли и Сашкин рык перекрыл рок-н-рол. Народ затопал, запрыгал, в резвости своей не замечания ни меня, ни Сашку. Однако, оставаться среди пьяных агрессоров становилось опасно. Сашка посадил меня на плечи и влился в танцующий беспредел, а я размахивала его курткой, улюлюкала и скакала восторженной козой. Боже мой. Никогда в жизни я не была так близка к сумасшествию!

Поход в кабак закончился грустно. Сашка посадил нас на такси и… ушёл. Просто ушёл. Я рыдала, Любка дала мне водки. Выпила из горла, уснула на плече подруги. Страдала.

А утром нужно уезжать. Меня ждала работа, интересная, очень денежная для тех лет, трудная и творческая. Я работала в одном из крупных ресторанов Новосибирска артистом балета. Именно такая запись и сохранилась в моей трудовой книжке. Днём я училась в Университете экономики, а вечером пахала на сцене, как ломовая лошадь. Вот и спешила я на работу, потому что потому.

Опять перрон. Вонючий паровоз. И гад Сашка в голове да уже и в сердце. Покурили, традиционно попили и похрустели пивком, забрались в вагон, подошли к своему купе. Я, вытирая слёзы и сопли, рванула двери и …заорала матом. Сашка сидел за столом. На столе стоял Кизляр, рядом валялся солёный огурец и пачка презервативов. Сашка ржал. Любка искала себе другое купе, я раздевалась. Всё! Не стой паровоз!

Если бы мне сказали, что ты будешь со мной только один день, один миг, а потом долгие годы боли и горечи, я бы согласилась… Если бы мне сказали, что я буду жить только один день, один миг, но с тобой, я бы согласилась… Но я не услышала… Не сберегла… Не защитила… А могла ли…

Когда закончились презервативы, мы решили выпить коньяк и познакомиться поближе. А я – рассмотреть Сашку до мелочей. Вот что такого в нём? Ничего. А я лечу за пределы вселенские, рассыпаюсь на мельчайшие частички счастья, собираюсь в целое и бью фонтаном.

Сашка. Чудо. Непознанный мир. Смуглый, невысокий, коренастый, с влажными маслинками глаз, добрыми пухлыми губами, и невероятной способностью предугадывать любую мою дурь. Видимо, дурили мы на одной планете Сириус. А он подло смылся туда один.

Рассказчиком он оказался гениальным. Сидя верхом на мне, поведал всю свою нехитрую жизнь, без выдумок, без художественных зарисовок, просто, интересно, искреннее. Сын военного лётчика и заведующей крупного универсального магазина, есть старший брат. Закончил Сашка Новосибирскую политуру в Академгородке, рвался в горячие точки, да папка не допустил и правильно сделал. И служил старлей Сашка в закрытом военном городке 12-го Гумо. И скучал, тосковал, мучился. А ещё он был профессиональным картёжником. Не, не шулером, хотя умел. Сашка играл на деньги честно, гениально, всегда выигрывал, чему и меня позже научил. Мы сутками расписывали преферанс, азартно строили непроницаемые мины в покере, ну, и всякие там секи и т. п. были для нас с ним просто ерундой.

Поезд притащил нас в Новосибирск. Я напряглась в ожидании очередного исчезновения Сашки. Теперь эта его глупая шутка могла и прикончить меня на взлёте. Но он был серьёзен. Проводил на такси до Любани и назначил мне свидание в крутом кабаке… в котором я и трудилась. Совпадение? Не думаю. Сашка никогда и ничего наобум не делал, хотя строил из себя полного дебила.

Я танцевала в варьете уже более двух лет. Это только кажется, что танцовщицы девки развратные, пошлые, деньги им достаются легко. Нифига. Рабочий «день» у нас начинался в двадцать один ноль ноль и продолжался до двенадцати ночи, а иногда и дольше. Один выходной в неделю. Репетиции, выматывающие занятия у станка каждый день, без выходных, по четыре часа. Танцевали в основном на огромных тонких шпильках на босу ногу. Мозоли (кровавые мозоли) не проходили, изуродованные косточки пальцев болят до сих пор. И только один танец мы танцевали босиком. Восток! Красотища! Высокий профессионализм выбили из нас руководители эстонцы.

И вот, представьте такую картину: полумрак, томная, приправленная букетом восточных пряностей музыка, на сцене лёгкий туман, четыре рабыни в блестящих мини купальниках, босиком, с диадемами из камней, восточным гримом, на высоких пальцах, показывают чудеса пластики и растяжки. В самый кульминационный момент, когда я зафиксировала позу восточной наложницы, прямо передо мной появилась ухмыляющаяся рожа Сашки и букет. Музыканты заиграли свадебный марш, руководитель сказал: «Пшёл вон». У меня начались судороги, грозившие оставить в позе лягушки навсегда. А Сашка ржал конём! Ну, чудо, чего уж там.

Как ему удалось пробраться мимо швейцара я даже не заморачивалась. Но откуда он узнал, что я здесь работаю? Вот вопрос. Мне пришлось доработать программу до конца. Этот обормот постоянно мешал, лез на сцену, орал «браво, Наташка», жрал, бухал и приставал к официанткам. Я улучала момент, чтобы показать ему кулак, язык или шикнуть на официантку. Сашка веселился, как дитя, распирался от гордости за меня, получал сразу все четыре удовольствия.

Отработав, я присоединилась к нему. Он был тихий, грустный и попросил: «Наташ, поехали отсюда, пожалуйста». И мы ушли. Ко мне ехать нельзя. Там родители и маленькая дочка. К нему – мама с папой. И тут я вспомнила, что у одной из сокурсниц есть пустая квартира, почти сарай, но с диваном и душем. Ночь. Спит подруга давно. Телефона у неё нет. Но разве могли такие пустяки нас остановить?

Припёрлись мы к спасительнице нашей уже во втором часу ночи. Вот умные у меня были подруги. Открыв дверь в одних трусах, подруга сощурила глаз на Сашку, протянула куда-то в пространство квартиры руку, выкинула ключи, буркнула «адрес знаешь», закрыла двери. Всё. Мы взяли низкий старт. До такси меня несли, крепко прижимая, целуя, бормоча всякую чепуху, а я таяла, умирала и возрождалась.

Описывать ночь я не буду. Чего там описывать. Нирвана. А вот ранним утром мой Сашка приуныл. Я вертелась вокруг, как укушенная. Что? Почему? Оказалось всё просто. У Сашки закончился отпуск. Завтра, а точнее уже сегодня, ему нужно вернуться в часть. Сашка плакал, я ревела белугой, но что поделать мы могли. Ждать. Любить. Верить.

Провожать мне запретил. Сказал: «Напишу». Ушёл. Я осталась одна в чужой неуютной квартире. Хотелось выть и ломать мебель. Я оделась. Вышла в тёмный «чужой» город и побрела чёрт его знает куда и зачем.

Потом, много позже, появятся смартфоны, интернет, WhatsApp и прочие заменители живого общения. А тогда, в наше с Сашкой время, ничего подобного не было. Мы писали письма. И какие письма! Поэма, песня! Рок-н-ролл и блюз в одном блюде.

Сашка меня завалил письмами. Возможно, старался поддержать, дать почувствовать, что он рядом, возможно, грустил, скучал, но, скорее всего, и то, и другое.

Любка выпрашивала почитать, я ей крутила фиги перед любопытным носом, а она воровала письма, тайком их читала, ревела, завидовала белой завистью.

Зима закончилась. Слякоть, грязь, промозглость. Я ждала. Училась днём, работала до глубокой ночи, спирт не пила. Не лезло. Никуда не ходила. Страдала.

Наступил май. В одном из писем Сашка настойчиво просил съездить к его родителям. Я боялась. Собрала вместе и силу, и волю и попёрлась. Звоню. Двери открыла милая маленькая женщина с Сашкиными глазами, губами и юмором. Затащила в квартиру. Искренне обняла, посетовала на мою худобу, усадила за стол, налила знакомую настойку спирта на орешках. Я уставилась на неё выпученными до предела глазами. А она мне: «Ну, чё, хлопнем за знакомство?» И вдох – спирт – выдох. Я расслабилась. Хлопнула рюмашку, облизнулась и разулыбалась. «Меня Женя зовут», – проворковала Сашкина мама. И я сходу ляпнула: «Мама Женя. Можно?» Мама Женя налила ещё, махнула рукой: «Да, можно. Меня так Нинка Серёгина и зовёт. Да, зови как хочешь, только Сашку не обижай. Ты, я гляжу, девка с гонором, а он у меня добрый, открытый. Не обижай его, а». У меня аж слёзы потекли. «Вот ведь, блин, как сына любит».

Долго мы с ней просидели. Говорили про предстоящую свадьбу, что-то решали, обсуждали. Да неважно. Я любила Сашку, маму Женю и Нинку с Серёгой, и весь мир любила и обнимала.

Май стремился к июню, июнь лениво топтался за серым дождём, иногда выглядывал золотым солнышком, но застенчиво и ненадолго.

Я заканчивала универ. Оставался ещё годик, диплом, защита. Сашка обещал быть вот-вот, но точную дату не называл – сюрприз готовил. И сюрприз удался! Тем более, где искать меня он носом чуял, самец развратный. А я-то, я-то! Ё моё… как вспомню…!!!!!

Ах, варьете, варьете… Открывали мы программу традиционным канканом. Чудо танец! Обожаю его до сих пор! Шикарные платья сзади – отсутствовали спереди. Чулки в крупную сетку, шпильки, шёлковые фиолетовые плащи, перья в волосах. Оркестр играет, мы визжим, посетители свистят! Бордель! Настоящий бордель…

В конце танца мы по-очереди падали на шпагат. Ну, видели наверняка такое шоу. Прыжок вверх и приземление на шпагат. В полёте снимали плащи и швыряли, куда успеем, под улюлюкание зрителей и издёвки оркестра.

И вот, когда подошла моя очередь, я подпрыгнула и увидела, как посреди зала Сашка повторяет за мной все мои движения. Подпрыгивает и одновременно со мной приземляется на шпагат! Мои глазоньки вылетели и застыли в воздухе. Высоко над головой этот обормот держал коньяк и огурец.

От такого сюрприза я впала в лёгкий ступор и пропустила момент подъёма и бега по кругу. Стоящая рядом со мной кобылка – танцовщица, с лёгким ржанием, смачным пенделем придала мне ускорение, я вылетела со сцены и приземлилась почти голой попой на холодный пол. Зал взвыл восторженным рёвом, музыканты захлебнулись тушью, руководитель матерился на эстонском. Девки мотали лишние круги по сцене, не желая пропустить шоу. А Сашка, поднимая меня, дурниной орал, перекрывая весь этот хаос: «Алис! Алис! Она у вас больше не работает. Я на ней завтра женюсь!» Я ржала, Сашка басил «и-го-го», зал аплодировал, руководитель подбежал обниматься. Девки завистливо прищурились. А я, показывая им фиги и язык, гордо пошла в гримёрку. Сашку взяла собой. Много тут всяких хищниц шакалит. Мало ли…

Но Сашке, ни сейчас, ни потом, никто кроме меня не нужен был. Фигли, любофф!

Свадьба. Свадьба.

Я её не хотела. А Сашка хотел. Поэтому потащил меня покупать платье, туфли и прочую дребедень. Любка потащилась с нами. Заряжалась, паразитка, флюиды любовные впитывала и выпытывала.

Платьев в магазине много. И все, как на подбор, чехлы на самовар. Сашка хотел не такое. Мне было абсолютно фиолетово. А он долго копошился, выбирал, прикидывал на себя зачем-то, крутился перед зеркалом и недовольно фыркал. И наконец-то выбрал! Это было нечто!

Прозрачный сарафан, короткий, на тонюсеньких бретельках, цвета пожарной машины! Смотрелся шикарно. Ничего не скрывал, даже наоборот. Сашка довольно похрюкивал, порыкивал, жмурился, как мартовский котяра, цокал языком и хищно смотрел на примерочную кабинку. Потом прошуршал мне на ухо, подталкивая: «Пошли. Помогу переодеться…» Ну, пошли…

Переодевались долго, смачно, с толком и повторами. Любаня терпеливо ждала, впитывая флюиды. Продавцы нервничали. Несколько раз спрашивали, всё ли у нас в порядке, на что Сашка с придыханием кряхтел: «О, да! Ох, ты! Ну, ёлы ж палы!»

Вышли. Всклокоченные, румяные, с наглыми улыбками на мордах, с трусами в руках. Платье осталось в кабинке. Продавцы, деликатно улыбаясь, упаковали платье и ехидно спросили: «Мужчина костюм примерять будет?» На что разомлевший Сашка промычал: «Уммм, мужчина пуст».

Теперь нужно было подать заявление в ЗАГС. Да так, чтобы расписали нас завтра, а лучше – сегодня. Я отключила мозг весь и доверилась этому клоуну. А клоун не унывал. Объехав все ЗАГСы города, получив везде отлуп, мы покатили на самую-самую глухую окраину.

Вошли. Тётенька, ласковая и добрая, улыбнулась: «Чего надо?» И тут Сашка начал играть жалостливую роль, вышибая слезу у всех, включая меня: «Тётенька, помогите, на Вас только и надеемся. Вот, дет. домовский я, прописки местной нет, а она где живёт, там долго ждать, а она беременная. Никто не хочет. Злые все. А Вы добрая. Христа ради, иначе вот здесь и умру».

Тётенька сжалилась. Мы заполнили бланки. На утро «дет. домовец» Сашка со всей бандой приехал на регистрацию. Тётенька подозрительно косилась на него. А Сашка – это Сашка! Он ласково и нежно приобнял регистраторшу и доверительно промурлыкал: " Счастье-то у меня какое нынче! Вот. Женюсь. А вчерась и маму нашёл, и папу, и брата. Вот ведь прёт мне как». А сам ей денежку суёт в карман. Регистраторша хмыкнула, денежку Сашке в карман засунула и влепила ему звонкий подзатыльник. Сашка обиделся: " За что?» «А что бы ты, дурень, впредь при живых родителях сиротой не прикидывался».

Жених встал по стойке смирно с военной выправкой, схватил меня за руку и гаркнул командным голосом: «Равняйсь! Смиирно! Шагом марш! Разговорчики в строю! Двинули!»

Потом было веселье и тёплое, домашнее застолье. Только близкие, любимые и любящие. Сашку любили все. Его нельзя было не любить. Утром мы улетели в Москву, затем поездом добрались до таинственного городка Себеж. Там ждал нас общий дом. Но… попали мы в него не сразу.

Про Сашку можно писать вечно. Он прожил короткую, счастливую и переполненную приключениями и чувствами жизнь. Его не стало в двадцать восемь лет. Всего лишь двадцать восемь лет. Много? Мало? И то и другое. Ушёл быстро, наверное, легко… Он не хотел становиться старым, считал жизнь после тридцати издёвкой и «мечтал» быть похороненным у дороги. Всё выполнили точно. Но в моих мыслях и в каждой моей клеточке он живёт до сих пор, помогает мне, любит, шутит и подтрунивает.

Утром в аэропорт приехали дружной пьяной кодлой. Пьяные были все, кроме, теперь уже нашей с Сашкой дочки, Ольки. Олька шустрая, толстая, болтливая и маленькая. Сашка познакомился с ней просто, особо не сюсюкая, подошёл и сказал: «Привет, дочура. Прости, что долго не приезжал. Служба, видишь ли». Дочура вытаращила на новоявленного папа огромные карие глазёнки, подёргала его за щёки, нос, пнула на всякий случай по ноге и прыгнула на шею с воплем: «Чё привёз, папа?!» Дед с бабкой почти в обмороке, Сашка лыбится. Так что в аэропорту Олька ходила за папаней хвостом, доставала вопросами, счастливо заглядывала в глаза. Папаня таскал её на руках, крутил, вертел, радовался. Улетали втроём. Провожающих набралось человек тридцать.

Так как время до посадки оставалось много, все направились в столовку, вытащили коронное питьё на орешках, заказали закуску и чуть не пропустили вылет, потому что напрочь забыли, для чего здесь собрались.

Посадив Ольку на плечи и запустив меня впереди, что б перед глазами была, Сашка пёр чемоданы и на ходу пытался достать билеты и паспорта. Это получалось плохо, т. к. Олька отпинывала его руки и заливалась оглушительным смехом где-то в контроктаве. Доскакав до стойки регистрации, Сашка поставил Олёшку на пол, судорожно рыская в карманах и озираясь по сторонам, орал: «Оля, вон иди оттуда! Щас уедешь с чемоданами». А Оля, как волчок, крутилась возле чёрной ленты, по которой катились наши сумки и вопила: «Там маня кука!»

Девчонка за стойкой нервничала, регистрация заканчивалась. Я полезла за кукой. Меня шуганул какой-то мужик, Сашка побелел и, собрался было уже спросить у мужика, «зачем ты это сделал», как раздался радостный трубный Олькин басок: «Кука, Сука. Сука» Регистраторша укоризненно глянула на дебильных родителей, а Олька рванула к выходу из аэропорта, «матерясь» и подпрыгивая. Я скакала за ней, Сашка топал следом, регистрация почти закончилась.

В дверях топтался дед. В руках держал куклу и поросёнка Хрюшу. Олька взвизгнула на весь аэровокзал: «Дед! Сука! Сука!» Я покраснела. Сашка начал истерично хихихать, сползая на пол. Олька прижала Хрюшу к себе, гладила его и приговаривала: «Сука, сука, сука». Сашка зашёлся в икоте. Я врезала ему по спине, подхватила Ольку и только собралась рвануть на регистрацию, как дед цапнул меня за юбку и начал: «Вот, Саша, она ведь меня, эта Олька, как опозорила. Вёл её в садик, а там зоопарк, ну, забор деревянный, а в заборе щёлочка. Вот. А в щёлочку видно зверушек. Ну, думаю, пусть дитё посмотрит на зверушек. Приподнял я её, а она смотрит и орёт „Ибут! Ибут!“, да, понимаешь ли, так громко орёт. А люди на работу идут. Оглядываются. А что мне делать. Я давай тоже орать, мол, да, Олечка, верблюд, верблюд. Но разве ж эту трубу переорёшь. Стыдно было. Ты уж не обижайся».

На регистрацию успели. В самолёте мы с Олькой дружно засопели. Она на коленях, я на плече у Сашки. Сашка сидел довольный, изредка выпускал гоготок, вспоминая «суку» и приговаривал, гладя наши головы: «Во, блин, чумой обзавёлся! Ёлы-палы…»

Военные городки совка. Уникальное место, надо вам сказать. Для человека, прожившего всю свою бессознательную и сознательную жизнь довольно в большом городе миллионнике, привыкшему к свободе перемещения и поступков, они, на первый взгляд, казались тюрьмой, да и на второй, третий, десятый…