Убийство в Кембридже

– Если доктор Уэйд не вызывает у тебя желания, что вполне объяснимо, это еще не значит, что испытать настоящую страсть невозможно.

– Ты-то что знаешь о страсти? – невольно рассмеялась Катя. – Ты, случаем, не влюбилась в Энтони?

Я насупилась:

– А что, если влюбилась?

– Чушь! Томас полагает, что Энтони – гомосексуалист. Maman это не нравится, но она считает, что пусть уж лучше ты проводишь время с ним, чем тебя соблазнит какой-нибудь первокурсник. И я с ней согласна! Сейчас молодежь не думает о будущем, лишь о сиюминутных удовольствиях.

– Ты говоришь о сексе?

– Заметь, это ты произнесла это слово.

Катя снова переоделась в будничное платье-рубашку.

– Но разве не страсть толкает девушек на такие отношения с мужчинами?

Когда тебе всю жизнь внушали, что до свадьбы нельзя помыслить даже о поцелуях, обсуждать тему свободной любви, не сгорая при этом от стыда, было весьма затруднительно.

– Нет, дорогая Сонечка, это не страсть, а естественная физиологическая потребность. Как у животных. По-моему, это мерзко.

– А по-моему, мерзко то, что тебе придется спать с доктором Уэйдом! – выпалила я и ушла в свою комнату.

Достав из-под подушки оригинальное издание «Алисы в Стране чудес», я листала книгу, пока не наткнулась на сложенный вдвое листок – стихотворение, написанное мной в прошлом месяце. Я никому его не показывала, ведь эта вырванная из тетради страница хранила тайну моего сердца.

В очередной раз я пробежала глазами по строчкам, которые знала наизусть:

Слова и музыка, и ветер:

Ночь урагана и Шопена.

– Пора! Проснись же! – день ответил

Забытым голосом Биг Бена.

Экзамен памяти – насмешка.

Я снова делаю ошибки.

Алиса, как и Белоснежка,

Ждет поцелуя, не улыбки.

Мой друг чеширский, я устала

Тебя угадывать в прохожих.

Одной улыбки слишком мало,

И слишком много их похожих.

А дождь всё тот же, как нарочно,

Но сад теперь совсем безлюдный.

Вернуться – в сущности, не трудно.

Вернуть – уже едва ль возможно…

Снова спрятав листок в книгу, я попыталась отогнать возникшее перед глазами лицо с россыпью веснушек. Память предательски размыла его черты, но я помнила сад за окнами «Савоя» и часовую башню за пеленой дождя. Любил ли Олли Агнес, или их свела вместе «естественная физиологическая потребность»? Вернулся ли он в Кембридж, где у меня имелся один шанс из тысячи однажды встретить его на улице? И что бы я сделала, увидев его? Я бы не смогла заговорить первой. Определенно, мне просто необходимо в кого-нибудь влюбиться, чтобы забыть рыжеволосого незнакомца, одарившего меня случайной улыбкой…

Венчание Кати и Томаса Уэйда состоялось в часовне колледжа. Кроме меня и Веры Алексеевны присутствовали Джозеф Уолш, Энтони Барретт, пять или шесть преподавателей и темноволосый молодой человек в синей студенческой мантии.

Меня удивило, что maman поздоровалась с ним так, будто они давно знакомы.

– Кто это? – шепотом спросила я, воспользовавшись паузой, пока мальчики из хора занимали свои места.

– Майкл Грир, он изучает экономику. Нас познакомил Томас, и я попросила Майкла об услуге.

– Чем он может быть вам полезен, maman? – искренне удивилась я, снова окинув взглядом прыщавое лицо студента, которое, пожалуй, кому-то могло показаться симпатичным.

– Он помогает мне в финансовых вопросах, но тебя, душа моя, это не касается.

Пальцы Веры Алексеевны с легким раздражением сжали набалдашник бамбуковой трости – любимой детали костюма, с которой она никогда не расставалась. Я вздохнула и начала рассматривать витражи на окнах часовни.

Глава 5

Пришла осень, а с ней и новый семестр. Колледж опять наводнили студенты, и мои прогулки по угодьям свелись к двум-трем утренним вылазкам за неделю, хоть я и отказывалась понимать эти пережитки прошлого, когда нас воспринимали не иначе как источник соблазна, и единственными женщинами, которых могли лицезреть молодые люди, были престарелые, давно утратившие привлекательность служанки, убиравшие их комнаты.

Профессор Кэннон вернулся из Мидлсекса. Я стала замечать, что его визиты в резиденцию доктора Уэйда участились, и по большей части он проводил время в обществе одной лишь Веры Алексеевны. Когда лакей подавал в гостиную чай с булочками, сквозь приоткрытую дверь доносился смех maman, от которого мы с Катей давно отвыкли.

Энтони заметил, что я загрустила, и каким-то чудом добился разрешения показать мне вечерний Кембридж. Я надела легкое платье: сентябрьская ночь еще дышала теплом, но на всякий случай захватила редингот – предмет моей особой гордости к неудовольствию maman, вкусы которой безнадежно устарели. А между тем длинное дамское пальто с глубокими карманами, покроем напоминающее сюртук для верховой езды, только-только вошло в моду с легкой руки хозяйки ателье из Биаррица по имени Коко Шанель.

В Первом дворе Энтони неожиданно повернул направо и заговорщически понизил голос:

– Мы не идем на прогулку. Я придумал кое-что получше. Только обещай не проболтаться.

– Конечно, – охотно ответила я, поняв, что мы поднимаемся в студенческие апартаменты.

Энтони толкнул дверь одной из комнат на третьем этаже, и мы оказались в помещении, где вся мебель была сдвинута к стене, а на полу на расстеленном покрывале сидели две девушки и двое молодых людей. Судя по закускам, разложенным перед ними, и шампанскому, пенившемуся в дешевых стаканах, студенты решили устроить пикник под крышей колледжа.

Лицо одной из девушек показалось мне странно знакомым, а потом я взглянула на ее кавалера, и внезапно мое дыхание сбилось. Молодой человек с медно-рыжими волосами махнул нам рукой и воскликнул:

– Энтони! Наконец-то! Ты представишь нам свою таинственную подругу?

– Софи Кронгельм, – сказал Энтони и взял у меня из рук редингот. – Софи, знакомься, это Оливер Конли, Питер Дорси, Агнес Хортон и Джулия Лэмб.

– Давайте к нам! – позвала хорошенькая Джулия. – Питер, подвинься! Оливер, у тебя есть еще стаканы?