Анникка

– Вы устали, Вера Ивановна… Мы все устали… Доброй ночи.

Послышались шаги – Додо приближался к двери, очевидно, намереваясь положить конец неудобному визиту. Ада бросилась к себе, молясь, чтобы Додо не успел заметить ее в коридоре. Ее щеки и уши горели. Она пересекла комнату и прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Прошло несколько минут или часов, и в дверь тихо постучали.

– Да? – Ада обернулась. – Войдите!

В комнату шагнул Додо.

– Знаю, что поздно, Ада Михайловна, однако я видел, что вы не спите.

Со стыда она готова была провалиться сквозь землю.

– Простите, что невольно услышала ваш разговор… Я правда не собиралась…

Аде показалось, будто на губах Додо мелькнула тень улыбки, но он явно пришел с какой-то целью и теперь мучительно подбирал слова.

– У меня есть кое-что ваше… Я… м-м-м… хочу отдать это вам.

– Мое? – переспросила Ада. Она решительно не припоминала, чтобы делала ему какие-либо подарки. И неужели это не могло подождать до утра?

Додо протянул ей карточку. Подруги-курсистки улыбались невидимому фотографу, крайняя слева – Ада, еще без седой пряди в волосах.

– Я нашел ее в альбоме, который привез Владимир Федорович… Не уверен, что вправе держать ее у себя.

Брискин смотрел в пол, и Ада, забирая фотографию из его рук, ощутила в груди неприятный укол: он снова стал чужим.

– Как вы переменчивы, – пробормотала она, не сумев скрыть огорчения, и вдруг не сдержалась, высказала то, что при других обстоятельствах ни за что бы не осмелилась произнести вслух. – Порою мне кажется, что мы чувствуем одно и то же. А после всякий раз вы отдаляетесь, даете понять, что между нами пропасть… Я совершенно сбита с толку…

На секунду она поймала его виноватый взгляд. Потом Додо заговорил, сосредоточенно изучая комод:

– Дело не в вас, Ада Михайловна. Я не хотел вас расстроить… Вы должны знать… м-м-м… что первая постановка «Кармен» провалилась. Гениальную музыку Бизе не поняли и не приняли, и он умер в полной уверенности, что «Кармен» – его величайшая неудача… Страшно подумать, что он пережил за эти три месяца от премьеры до своей кончины. Бизе умер в тридцать шесть лет… Тридцать шесть! Через месяц мне будет столько же… Кажется, я люблю вас, Ада Михайловна. Но я не могу просить вас быть моею – я несвободен. У меня есть жена.

Ада едва поспевала за ходом его мыслей, меняющим направление подобно горной реке, несущейся по извилистому ущелью. Додо замолчал, давая ей возможность осознать то, что он пытался сказать. Они не могут быть вместе. Перед Богом он дал клятву другой, так что их обоюдные чувства не имеют значения.

– Где она сейчас? – робко спросила Ада.

– В Константинополе. Возможно, уже в Париже… Она была дочерью моего благодетеля Давида Марковича Гринберга. Натура от природы страстная, Любовь Давидовна влюбилась в меня без памяти. Я тоже увлекся ею. По крайней мере, я так думал. Брак всех устроил: она получила меня, а я сделался совладельцем фотоателье. Впрочем, довольно скоро я ей наскучил, у нее появился любовник. Я оказался слишком малодушен, чтобы что-то предпринять, и мы стали жить, как Пьер Безухов и Элен Курагина… Последний ее любовник был белым офицером, много моложе Любы. В восемнадцатом она поехала за ним в Крым, а когда весной девятнадцатого пришли красные, бежала в Константинополь. Перед отъездом она написала брату. Он показал мне письмо… Потом я уехал из Петрограда, оказался здесь, а когда появились вы, всё изменилось… Всё обрело смысл, понимаете?

Ада вздрогнула, и Додо поспешно добавил:

– О, не беспокойтесь, я не оскорблю вас недостойным предложением. И более ни словом, ни намеком не выдам, что желаю вас. Мы ведь можем быть просто добрыми знакомыми?

Его взгляд умоляюще взметнулся к ее лицу, на мгновение задержался на губах, а затем встретился с ее взглядом. На сей раз Додо выдержал его. Ада отвернулась первой.

Если он и впрямь в нее влюблен, достанет ли у него терпения день за днем, месяц за месяцем довольствоваться ролью «доброго знакомого»? Но еще сильнее ее пугали собственные смутные желания, эти электрические импульсы, которые пробегали по ее телу даже от случайных прикосновений. Сама мысль о незаконной близости противоречила воспитанию Ады, связь без брака была для нее неприемлемой.

До 1917 года Додо мог получить развод, если бы представил доказательства прелюбодеяния жены. Дело, конечно же, не в малодушии. Он не хотел ее публичного унижения, желал уберечь от позора семью своего компаньона. Горькая ирония заключалась в том, что в новой, советской России расторгнуть брак стало не в пример проще. Для этого даже не требовалось присутствия второго супруга. А в Финляндии господин Брискин с его дореволюционным паспортом превратился в пережиток прошлого, формально как бы и не существовал. И стало быть, не оставлял Аде никакой надежды на семейное счастье.

Так не лучше ли уехать, не видеть его больше, не думать о нем?

Додо словно прочел ее мысли:

– Клянусь, я не нарушу ваш душевный покой. Но я должен знать, где вы, как вы… Не уезжайте, Ада Михайловна! Обещайте, что не уедете…

Знакомство с Саволайненами

Весна пришла внезапно. Накопленную лесом тишину нарушило первое робкое чириканье, которое за считанные дни растворилось в многоголосом птичьем хоре. В апреле растаял снег, и Захаровский лес преобразился как по волшебству. Обнажились гигантские – в человеческий рост – муравейники, упавшие ели с извилистыми корнями, гранитные валуны. Земля покрылась изумрудным ковром черники. Тапиола пробудилась. Ожил каскад. Лестницы сбегали вдоль трех прудов к круглому чижовскому фонтану. Дорожки в нижнем парке заново присыпали песком. По-весеннему полноводный ручей устремился к пляжу – там через него был перекинут белый мостик с резным ограждением.

Из-под снежного наста на Морской улице проступила грунтовая дорога, изрытая колеями. По ее краю тянулась пешеходная дорожка, которая на обрыве переходила в деревянную лестницу. Всё чаще здесь можно было видеть дачников, фланирующих между пляжем и Лесной стороной Келломяк.

Ванда Федоровна, Ада и девочки занялись садом. В свободное время Маруся писала этюды на пленэре. Уроки отложили до осени. В теплую погоду под сень яблонь выносили стол и пили чай. Розовые лепестки падали на скатерть, влажный воздух благоухал ароматами цветов и хвои.

Додо обыкновенно читал на скамейке у каскада или пропадал в беседке на вершине литоринового уступа. Оттуда открывался вид на море и прибрежную дорогу из Куоккалы в Териоки, по которой то и дело проезжали телеги и пролетки. Ада иногда присоединялась к нему, и они вместе искали в дымке, окутавшей Кронштадт, очертания купола Морского собора. В вечерних сумерках они всматривались в далекие огни в той стороне, где остался Петроград. Ада понимала, что для Додо, который всю жизнь прожил возле Летнего сада, это было нечто большее, чем просто свечение на горизонте.

Брискин вел себя безупречно – как будто никогда и не признавался ей в любви. Возможно, он даже не был по-настоящему влюблен, а лишь хотел вспомнить вкус наслаждения, забытый за годы несчастливого брака. Свое собственное чувство Ада спрятала так глубоко, как смогла.

Вера Ивановна, напротив, всеми силами пыталась завладеть вниманием Додо, вернуть его расположение, отчасти утраченное после ее ночного визита. Она затевала обсуждения книг, которые он недавно прочел, живо интересовалась искусством фотографии, засыпала Додо вопросами профессионального свойства, а в особенно жаркие дни наступившего лета организовывала пикники на пляже, заботясь о том, чтобы предмет ее мечтаний обязательно на них присутствовал.

Обычно компания спускалась к морю и устраивалась на песчаной дюне в тени сосен неподалеку от мостика через ручей. Женщины расстилали покрывала, мужчины доставали из корзинок бутерброды и бутылки с домашним лимонадом и ягодной настойкой. Душой компании, несомненно, были Маруся, брат и сестра Оржельские и Владимир Щепанский. Они болтали о разных пустяках и много смеялись. Таня сидела с ними, но по своей природной скромности большею частью молчала.

Ада редко принимала участие в беседах сверстников, отдавая предпочтение разговорам starcоw[11 - Стариков (польск.).], к которым Оскар относил всех, кому «перевалило за тридцать пять», включая, разумеется, и Брискина.

– Выпейте морошковой настойки, Додо, – предложил Владимир Федорович на одном из первых летних пикников. – В этом году она отменная.

– Благодарю, однако откажусь. Я дал себе слово – больше ни капли алкоголя в рот не возьму.

Вера Ивановна быстро взглянула на него, ее бледные щеки слегка порозовели.

– Я рада, что вы наконец прислушались к моим словам. Владимир, убери бутылку. Не будем искушать Дениса Осиповича.

Юлия Сергеевна вздохнула, поправляя шляпку:

– Жаль, что у моей Дуни нет вашей силы воли. Я стала замечать, что она тайком пьет водку, купленную у контрабандистов. Я пыталась ее образумить – не слушает. А бутылки где-то прячет. Плохо, коли сопьется. Толковая экономка. И преданная, каких поискать…

Несмотря на мелководье, вода прогрелась только к июлю. Из женщин на плавание отважилась одна Лена, у которой имелся трикотажный купальный костюм с короткими рукавами. Купальня в Келломяках была общей, и до революции дамы пользовались ею в специально отведенное для них время, отдельно от мужчин, лицезревших прелестных наяд с почтенного расстояния. Владимир Федорович, памятуя о традиции, дождался полудня, когда начинались «мужские часы», и бодро зашагал к морю. За ним последовал Додо. Кавалеры Маруси тоже вскочили, демонстрируя голые икры, и тут, ко всеобщему замешательству, к ним присоединилась Лена. Уже в следующую секунду Владимир Щепанский смеясь протянул ей руку, а его мать, сидевшая рядом с Вандой Федоровной, с упреком покачала головой.

Маруся и Таня смущенно переглянулись, в глубине души завидуя дерзости, с какой Лена игнорировала общепринятые нормы поведения.

Купальня располагалась в двадцати шагах от берега и представляла собой сооружение на деревянных опорах, с лестницами, спускающимися прямо в воду. Владимир Федорович и Додо прошли по мостику и скрылись из виду в кабинке для переодевания. Вскоре их нагнали хохочущие поляки. Ада решила понаблюдать за купальщиками с более близкого расстояния и не спеша двинулась по пляжу, усеянному отдыхающими, которые принимали солнечные ванны. Некоторые дачницы, прячась под белыми парасольками[12 - Парасоль (от франц. parasol) – зонт для защиты от солнца, модный дамский аксессуар с XVIII по начало XX века.], обсуждали поступок Лены.

– Неприлично даме вот так выставлять себя напоказ, – услышала Ада, когда полька показалась на лестнице в своем купальном туалете.

За ней спускались мужчины в полосатых трико. Оскар подбросил на ладони серебряную монетку.

– Как говорится, на счастье, – он размахнулся и зашвырнул монетку в море.

Додо вошел в воду последним. Ада спохватилась, что слишком уж пристально его разглядывает, и, устыдившись, опустила глаза. Боковым зрением она уловила в нескольких шагах знакомый силуэт. Вера Ивановна. Она, разумеется, тоже смотрела на Додо, не замечая Ады. По мостику к купальне пробежал щуплый паренек в мокрых шортах. Очевидно, он совсем недавно вылез из воды и не успел обсохнуть. Машинально проследив взглядом, как он нырнул рядом с кабинкой, Ада уже собиралась вернуться под сень сосен, но тут ее внимание привлекло необычное поведение Оскара Оржельского.

– Ах ты нырок проклятый! – закричал он, накинувшись на мальца с кулаками. – Я не для тебя бросал монетку, шельма! А ну дай сюда!