Краски Алкионы

Глава 3

Как же нестерпимо болит голова. Болеутоляющие таблетки приносят лишь кратковременное облегчение. Вчера врач сказал, что у меня был посетитель. Вот и сегодня ко мне приходил какой-то Вениамин и утверждал, что он мой друг с самого детства и называл меня именем города – Марсель. Я не против экзотических имён, даже красиво. Но кому пришла в голову эта идея? Неужели моей маме, которую, к моему великому огорчению, я не помню, как и моего отца и всего того, что было до того, как я осознал себя лежащим здесь, на больничной койке. Кто я такой на самом деле? Могу ли я верить этому Вениамину? Могу ли я верить всему тому, что он рассказывает обо мне? Возможно… Ведь после его утверждения, что я умею рисовать, я действительно почувствовал потребность в рисовании. И вот уже второй час после его ухода рисую в блокноте, что он оставил мне со словами обещания обязательно принести в следующий свой приход бумагу большего формата, кисти и краски.

Глава 4

В молодые годы я мечтала работать в школе с детьми и зачитывалась «Историей государства Российского». Много времени проводила в библиотеке, выискивая то, что не написано в учебниках. Хотела стать историком, – начала свой рассказ издалека медсестра, представившаяся Марией Григорьевной. Вениамин не перебивал её, помогая тем самым спокойно вспомнить все детали события, которое так интересовало его и потрясло её.

Интерьер комнаты с книжными стеллажами, занимающими более трети жилого помещения, старой, обветшалой мебелью, древностью каждого предмета, но тотальной чистотой с белоснежной накрахмаленной скатертью, присутствием неба и свежего воздуха без визуального присутствия оконных стёкол, – лучше всяких слов характеризовали хозяйку дома.

– Но обстоятельства сложились так, что об учёбе из-за болезни матери, единственной кормилицы в семье, пришлось забыть, – тем временем продолжала она. – Отец ушёл из жизни раньше, и причина его ухода достойна отдельного повествования. Скажу только, что мы не сразу жили в столице. А в тех местах, где родился отец, и куда после замужества к нему переехала мама, и появилась на свет я, довольствовались водой, как потом оказалось, не пригодной для питья, вызывающей болезни желудочно-кишечного тракта. Отсюда и ранняя смерть отца и болезнь матери. Хорошие знакомые, видя наше бедственное положение, устроили меня на работу санитаркой в больницу; я и этой работе была рада. Да ещё под моим присмотром находился мой маленький братишка. И работа в ночные смены оказалась очень и очень кстати. Мама долго болела, так и не выздоровела, а я привыкла к этой нелёгкой профессии и, окончив медучилище, стала работать медсестрой. Помогла получить высшее образование брату, теперь он живёт в северной столице, женился на местной девушке, да и переехал к ней насовсем.

Взгляд Вениамина упал ей на руки, неизменно выдающие возраст женщины: руки с длинными пальцами, но сухой, будто черепашьей кожей, а у Марии Григорьевны – ещё и пропитанной дезинфицирующими средствами.

Возможно, когда-то она была привлекательна: непослушный локон, убираемый время от времени за ухо, всё ещё отливал медью. Старинные часы, висевшие напротив, символично напомнили своим мелодичным звоном о неизбежном движении времени.

– Почему-то я вам доверяю, – прервав рассказ, наконец подняла на него глаза эта рано увядшая, загнанная в угол обстоятельствами жизни женщина.

«И я вам», – подумалось ему, но он промолчал. Лишь одобрительно кивнул, боясь даже звуком своего голоса нарушить доверительную атмосферу.

Мария Григорьевна продолжала:

– Дежурство в ту ночь было обычное, всё как всегда: уколы, пилюли, градусники… Второй час ночи. Вроде все угомонились, и я задремала за столом, положив под голову руки. Мы часто так делаем – и в глубокий сон не впадаешь, но как-никак отдыхаешь. И вдруг очнулась от какого-то шума; окно, находящееся как раз напротив моего стола, распахнулось, и в него влетела большая птица. Кажется – ничего особенного, ну влетела и влетела, но в том то и дело, что птица была необыкновенная: голова её была человеческая, а самое главное – птица казалась прозрачной, похожей на огромный плазменный сгусток. Но что было самым невероятным – это ноша влетевшей в окно птицы…

Ваш друг оказался её ношей. Она опустила его на диван и испарилась, словно её никогда не было.

Конечно, я в первый момент впала в столбняк. Я открывала рот, но не могла произнести ни звука, пыталась встать, но не могла, будто прикованная к месту. Но это было реальностью: на диване лежал человек без сознания и весь в крови. И когда я сама смогла прийти в себя, то услышала его слова, произносимые в бреду. Единственное, что я разобрала или мне кажется, что разобрала, ведь я сама была не в себе, это слова: краски. Алкиона.

Тут она, взволнованно задышав, замолчала. Вениамин, желая дать ей успокоиться, боясь, что на этом рассказ и закончится, попросил у хозяйки ещё чаю. Похлопотав на кухне, заварив свежего чая, Мария Григорьевна спросила:

– Вы что-нибудь знаете о мифологических птицах Алконост и Сирин?

– В общих чертах. Видел картину Виктора Васнецова в Третьяковке и читал стихотворение Александра Блока. Помню последнее четверостишие:

Вдали – багровые зарницы.
Небес померкла бирюза…
И с окровавленной ресницы
Катится тяжкая слеза…

– А вы романтик, – тихо произнесла она.

– Есть немного.

– Я хочу показать вам одну статью, может, она прольёт хоть какой-то свет, приблизит нас к разгадке…

Вениамин склонился над статьёй, начинающейся словами:

«Негативная слава Лувра, заключавшаяся в актах вандализма, совершаемых над произведениями искусства, не будем перечислять названия и художников, их создавших, – они и так известны всему миру, докатилась и до наших родных пенатов. Теперь Третьяковка переняла эту трагическую эстафету.

Наша русская земля богата творческими людьми, художниками различной жанровой направленности, среди них блистает гранями таланта русский художник-живописец и архитектор, мастер исторической и фольклорной живописи Виктор Васнецов. Известно, что Виктор Васнецов написал много картин в былинной и сказочной направленности – это и „Алёнушка“, и „Три царевны подземного царства“, и „Витязь на распутье“, и другие. Особо хочу отметить картину „Три богатыря“, которую художник писал 20 лет. Но, несмотря на такую преданность данному жанру и этой картине в частности, речь сейчас пойдёт не о ней. Вандалы свой взор обратили на картину „Сирин и Алконост. Песнь радости и печали“.

„Эта картина Виктора Михайловича Васнецова была написана в 1896 году. Произведение выполнено маслом на холсте размером 133x250 см. Картина находится в Государственной Третьяковской галерее. Сирин – птица-дева. В русских духовных стихах она, спускаясь из рая на землю, зачаровывает людей пением, в западноевропейских легендах – это воплощение несчастной души. Возможно, происходит от греческих сирен, в славянской мифологии – чудесная птица, чьё пение разгоняет печаль и тоску; она является лишь счастливым людям. Сирин – это одна из райских птиц, даже само её имя созвучно с названием славянского рая: Ирий. Однако это отнюдь не светлые Алконост и Гамаюн. Сирин – тёмная птица, тёмная сила, посланница властелина подземного мира. Алконост в русских и византийских средневековых легендах – райская птица-дева бога солнца Хорса, приносящая счастье, в апокрифах и сказаниях – птица светлой грусти и печали. Образ Алконоста восходит к греческому мифу об Алкионе, превращённой богами в зимородка“, – вот что можно прочитать в аннотациях к картине. Трагизм случившегося заключается ещё в том, что пострадала картина, по мнению экспертов, незначительно, а вот работница, будучи косвенным свидетелем произошедшего, находится на лечении в психиатрической больнице. Что всё же послужило причиной расстройства её психики? Достоверность информации из уст пациента подобной клиники в любом случае подвергается сомнению. Но то, что я услышал из её уст, мне придётся просто изложить дословно, потому что это выше не только моего понимания, но, должен сознаться, и воображения. Как бы там ни было, но вот её рассказ, поначалу мне показавшийся довольно разумным: „Я, знаете ли, на пенсии. На жизнь, само собой, не хватает. И вот я устроилась работать в картинную галерею. Конечно, скучно работать на вешалке, да и пальто бывают такие тяжёлые, что я с трудом их удерживаю в своих изуродованных артритом руках, – и она протянула мне для обзора свои узловатые пальцы, будто я мог уличить её во лжи. – Хорошо, хоть мы на руки надеваем такие тёмные матерчатые защитные перчатки во время работы, а то я бы стыдилась своих рук. Помню, был конец рабочего дня. Обычно уже посетители спешат на выход, а тут – входит лощёный такой господин, как с обложки журнала; я ещё отметила про себя: хорошо, что без верхней одежды, не надо будет его дожидаться, если вдруг задержится в галерее. Я проследила за ним взглядом, даже выглянула из-за колонны, уж больно он был импозантный – на иностранца, одним словом, похож. Тут на какое-то мгновение померк свет, а потом, казалось, вспыхнул ещё ярче, и рядом с господином я увидела не то девушку, не то птицу – аккурат с господина ростом. Голова была человеческая – красивое лицо, длинные, пышные такие волосы, а вот вместо рук были крылья, а вместо человеческих ног – птичьи лапы с огромными когтями. я даже услышала, как они, эти когти, в тишине цокают, будто каблучки. А издалека смотришь – она вроде есть эта дева-птица, но вроде как её и нет, она вся соткана из воздуха. Я, как это выразиться, оторопела что ли.

Вот, думаю: чудеса, сон мне, верно, снится про эту проклятую работу. Совсем я заработалась, вот и мерещится всякое. Не знаю, сколько так времени прошло, но слышу опять каблучки – когти цокают, возвращаются. А барышня-птица стала такая, что до неё дотронуться можно, подошла ко мне близко и положила передо мной своё перо, потом исчезла, будто взлетела, а господина уже не было видно рядом“.

И тут работница Третьяковской галереи (в силу этических соображений её имени не называем) вынула из какого-то только ей ведомого потайного места перо и показала мне.

„Я закричала, – продолжала она, – но крика-то не услышала, видно, горло перехватило. Так я и побежала проверять – не случилось ли чего в галерее. Озираюсь – никого нигде не видно. Куда все подевались, ума не приложу. Посмотрела на часы, а от того времени, как я первый раз увидела этого статного мужчину, аж часа три прошло. То ли столбняк, то ли гипноз, но ничего не помню с того момента, как эта парочка пришла, и до того, как ушла. Побежала я осматриваться. Это уж потом я подумала, что надо на подмогу позвать, а в тот момент растерялась очень. Металась я так, металась по галерее и тут вижу – порошок какой-то рассыпан, присмотрелась, а это краска, вся будто в пыль растёртая, на полу, глаза-то поднимаю, а передо мной снова эта дева-птица, только на портрете – и не одна, а целых две. Я кому рассказываю – никто не верит, а перо показываю, так смеются, говорят: голубиное на улице подобрала. Сказали – надо нервишки подлечить, а я и не против. Я и сама готова в это не верить, только перо-то вот оно, что с ним-то делать?!“

Если вернуться к началу статьи, то, надеюсь, понятно, о какой картине идёт речь. Да, это с картины Виктора Васнецова „Сирин и Алконост. Песнь радости и печали“ вандалы сняли слой краски, и часть этой краски попала на пол. Объяснений пока этому поступку не находится.

Возмущение, которое испытывает общественность к данному акту вандализма, естественно. Но как относиться к истории, рассказанной работницей галереи, решать вам; я не берусь утверждать ни её истинность, ни вымысел. Я сам на распутье, но девушек-птиц наблюдать воочию мне ещё, скажу вам определённо, не приходилось».

Старинные часы отсчитали ещё одну порцию времени, заставив Вениамина слегка вздрогнуть и очнуться от раздумий, в которые его окунуло чтение. Он тепло простился с Марией Григорьевной. «Отзывчивые люди – такая редкость, – подумал он, – и как хорошо, что именно она дежурила в ту ночь, благодаря её действиям Марселю вовремя оказали медицинскую помощь…»

Глава 5

Вениамин оказался обязательным человеком и точно выполнил свои обещания. Но удивительно то, что я действительно помнил, как обращаться с кистью и красками. Я даже почувствовал себя на мгновение счастливым. Если бы, чёрт меня дери, вспомнить хотя бы ещё толику того, кто я и кем был до сего момента. Теперь молодые медсестрички забегают ко мне и наперебой просят нарисовать их портреты, хотя бы карандашом. Времени у меня между лечебными процедурами предостаточно, и я живописую с удовольствием. Ещё он принёс мои письма к нему и читал вслух, время от времени комментируя записи. Это было так захватывающе. Неужели это всё происходило со мной и, судя по датам на письмах, совсем недавно. И вызывало даже недоверие. Какая-то мистика, будто сеансы гипноза, похожие на те, что проводит доктор для возвращения моей памяти.

Глава 6

Князь сидел на шкуре медведя, расстеленной на скамье. Несмотря на молодые годы, он знал, что главная цель его жизни – это власть. Власть над всеми, и он никого не пожалеет, кто встанет на пути к цели. Как вот этот медведь, ставший украшением его ложа. О, этот могучий зверь помотал князя по непроходимой чащобе, прежде чем он не доказал, кто хозяин в лесу. И так будет с каждым. Ни родовые связи, ни мольбы не станут преградой для возвышения его княжеского величия над всеми…

Улыбка сладострастья легла на уста князя: Пусть каждый смерд знает: я хозяин над мужами, да и над их жёнами и всеми девками в моих владениях. Моя пахота всегда первая. Буду сеять своё княжеское семя там, где захочу, и оно взрастёт и станет опорой, оплотом имени владыки земли славян и не только славян.

Запах крови будоражит, зовёт в бой. Он за версту чувствует запах крови – эликсир, питающий силу, мощь мужчины-воина. Чем больше сражений, тем ближе его возвеличивание. Ему должны подчиняться все народы окрест. Но, помимо звериной силы, нужной в бою, важна и звериная хватка, хитрость в делах государственных. И он здесь не только для того, чтобы мечом махать. Он готов войти в лоно церкви, готов принять крещение, если это породит раболепие, подчинение народа. Византия сейчас зависит от мощи его дружины, и принятие их веры – это не уступка, это княжеская стратегия, важная стратегия. Породниться с правителями Византии – значит, дать понять всему остальному миру: Русь сильна и могущественна. Признание величия Руси под его правлением самой Византией и другими странами, быть увенчанным короной императора, обладать скипетром, подчинить принцессу Византийскую… о, как это услаждает гордыню.

– Христианство – очень удобная религия, она уже господствует во многих странах. И Русь не останется на задворках. Русь будет единым государством, у неё будет один Бог и один великий князь. Эта религия делает меня государем ставленником самого Бога. И этот единый Бог возлагает на меня обязанность чинить порядок: не только защищать границы Руси, но и наказывать тех, кто выступает против моей власти и веры, а значит, выступает против Бога. И миловать тех, кто почитает в моём лице божественную справедливость, – не замечая, что уже давно говорит вслух, князь стукнул по столу кулаком. – Будет так, как я хочу.

Дружинник, вошедший в этот момент, замер: на кого направлен гнев князя? Хотя доклад не терпел отлагательств.

– Ну, что ты топчешься в дверях, проходи, коль вошёл. Что, опять волхвы мутят воду? – не дожидаясь доклада, бросил князь. Его глаза загорелись недобрым огнём.

– Пусть только попробуют приблизиться к воротам погоста, – воскликнул дружинник.

– А что, велика толпа?

– Да не малая, человек триста будет.

– Скажи им: если не выдадут зачинщика, то из каждой семьи по мужику будет гнить в темнице, а данью город обложу такой, о какой они и не слыхивали.

Не прошло и пяти минут, как пред глазами князя предстал седовласый бородатый старец в подпоясанном долгополом одеянии с длинными широкими рукавами, в колпаке с отворотами на голове.

– Это с тобой, что ль, прикажешь воевать? – рассмеялся князь.

– Слово завсегда превыше силы было.

– Ты мне не дерзи. И сними свой скомороший колпак.