Путешествие по Я-Мирам

– Спасибо, Светочка, пусть войдет. Ты очень мило выглядишь сегодня.

Нужно отдать должное Свете, в обморок она не упала. От растерянности добавила боссу лишнюю ложку сахара в утренний чай. Потом подумала, добавила на поднос блюдце с печеньем.

Отчет менеджера раздражал своей тусклой безынициативностью. Готовая устроить разгон, Элла произнесла своим изменившимся тоном:

– Молодец, Володя, я вижу, что ты постарался. Только знаешь что? Давай-ка дружок, все это переделаем! Пофантазируй, ты же можешь! Сделай так, чтобы отделу было интересно выполнять этот план! Хорошо? Я не буду давать тебе советов, чтобы не сбить с мысли, сделай так, как сам думаешь! Сколько тебе надо времени?

Володя оглянулся, в надежде найти объяснение неожиданному изменению в начальнице, и не найдя, вышел молча, оставив последний вопрос без ответа.

Эта игра начинала забавлять Эллу. Она решила подождать со скандалом Волшебнице, и посмотреть, чем все это закончиться. Но сколько времени отвести себе на эксперимент? Элле необходимо контролировать процесс, даже волшебный. В кабинет протиснулась Светочка и молча, положила на стол папку документов на подпись. На папке была надпись №21.

«21! Здорово. На том и порешим. Даю себе 21 день. А потом пойду к Волшебнице и потребую меня расколдовать. На 21 день я выбираю быть счастливой, а не правой!»

Дома ее ждал сюрприз. Впечатленная чудесным перерождением мамы, дочка, приготовила ужин и убрала в гостиной. Элла крепко обняла ее и, целуя, проговорила:

– Доченька моя милая, солнышко мое, спасибо тебе, крошка! Я так тебе благодарна!

Девочка даже застеснялась такого бурного проявления благодарности, за такую мелочь. Но ей захотелось сделать для мамы еще больше, чтобы еще раз услышать такой ласковый, полный любви голос.

Муж пришел с работы пораньше.

– Как здорово, что ты уже дома, милый! Доченька приготовила нам ужин, давайте поужинаем все вместе, и заберемся с ногами на диван секретничать!

В этот вечер они открыли друг в друге столько нового…. Дочь призналась, что терпеть не может математику, и учится в математической спецшколе только чтобы не расстраивать маму, а на самом деле она любит рисовать и лепить из глины. Но она и заикнуться не смела о переходе в другую школу. Она принесла свои рисунки, которые прятала от мамы в столе, они оказались очень талантливыми. Элла пообещала дочери записать ее в художественную школу, и попросила дотянуть в математической, до конца учебного года, заранее простив ей тройку по математике в году. Муж пожаловался, что совсем не любит свою работу, мечтает уйти, но боится, что не сможет заработать и того минимума, который ему платят в постылой мастерской. Они долго обсуждали ситуацию, планировали, считали, и, пришли к выводу, что если он сейчас начнет свой бизнес, то в течение нескольких месяцев семья сможет продержаться без его зарплаты. Муж был несказанно благодарен Элле за ее понимание. Она, заразившись его возбуждением, хотела составить план действий и смету. Но вместо этого сказала:

– Я рада, любимый, что у тебя теперь появится интересное дело! Я верю, что у тебя все получится! Ведь ты же у меня гений!

Прошло три месяца. Учебный год закончился, вопреки ожиданиям дочка получила по математике 4. Она увлеклась этой наукой, обнаружив, что та помогает ей рассчитывать пропорции тела при создании портретов. Правда, план о переходе в новую школу, не отменила.

Бизнес у мужа пошел в гору неожиданно быстро. Поначалу Элле хотелось вмешаться, проконтролировать, но со временем, она отпустила и это. Все равно она ничего не понимала в этих его студийных делах. И новая студия звукозаписи стала развиваться по каким-то собственным, незнакомым Элле законам.

На работу она теперь ходила с удовольствием. Там собралась команда друзей-единомышленников. Они разрабатывали новый проект, спорили, смеялись, подначивали друг друга. Все это было весело, возбуждающе, интересно.

Элла записалась в секцию йоги, где познакомилась с замечательными девчонками. У них нашлось много точек соприкосновения, и они с удовольствием проводили вместе один – другой вечер в месяц. А больше не получалось. Элла все-таки была очень занята. После работы она спешила домой. К любимому мужу, который был не только супругом, но и другом, близким человеком, партнером во всех делах. К дочке, которая каждый день удивляла чем-то новым. Подростковый возраст необычайно богат событиями, и во всех этих радостях, горестях и свершениях Элле хотелось быть рядом с любимым ребенком.

«Война мысли и слова» больше не беспокоила Эллу. Она и не заметила, когда привыкла к новому тону, к непривычным словам.

Однажды, ее взгляд упал на знакомую папку с номером 21. Элла, словно что-то вспомнив, нахмурилась. В этот момент звякнул компьютер. Она открыла почту и увидела письмо:

Любовь – есть истина души! Прав тот, кто мыслит категориями любви!

Узник черной пустыни

Мое одиночное заключение, казалось, длилось вечно. Где-то в уголке того, что осталось от моего сознания, теплились, почти не реальные воспоминания. Вот я ребенок, маленький, довольно симпатичный мальчик. Я принес домой полугодовой табель. Я так старался все эти месяцы, табель радует оценками, только по ненавистной математике опять тройка.… Но папа, же знает, что я не дружу с этим предметом, он не станет меня ругать, наверно.… Но нет, папа не доволен, он уверен, что я могу учиться на одни пятерки. Я – подросток, на дрожащих ногах спускаюсь со сцены. Я впервые пел не на уроке, не среди друзей, а в переполненном зрителями зале. Но мне не важно, что чувствовали зрители, понравилось ли им мое пение… Оценка только одного человека имеет значение.… Как сфальшивил, пап, этого же не может быть!!! Практически нет в этих обрывках воспоминаний мамы… Она как тень за папиной спиной, молчаливая, вечно согласная с отцом тень.… И еще чего-то нет в моей памяти. Света, радости, детского веселья. Только папино недовольство мною, папины неоправданные ожидания.

Многие годы, проведенные в этой тюрьме, я не прекращаю думать, за что? За что я получил такое жестокое наказание? Этот участок памяти заблокирован напрочь. Сколько не тужусь вспомнить, только сильнее начинает болеть голова. Я знаю одно. Тот Суд, который заковал меня здесь, не ошибается.

Мое заключение отличается особой жестокостью. Моя камера так мала, что не только двигаться в ней не возможно, но даже дышать очень трудно. Не помню, не помню, когда я вдыхал полной грудью в последний раз. Ведь мое заключение вечно. Я даже не верю, что когда-то еще был на свободе. Кажется, я уже родился здесь, в этой прозрачной капсуле из небьющегося стекла. Вы наверно думаете, что это проявление милосердия со стороны моих тюремщиков, сделать стены моей камеры прозрачной? О, нет! Это особенная пытка. Ведь все, что я могу увидеть сквозь стекло, это черная, выжженная пустыня. Пустыня, покрытая сгустками оплавленного и перегоревшего вещества, похожего на горелый пластик. Лучи, проникающие сквозь черное небо, никогда не становятся ярче, не несут тепла. Я думаю, что, скорее всего, это не солнечные лучи. Они кроваво красные, и освещают пустыню только чуть-чуть. Ровно на столько, чтобы я понимал, это место так ужасно, что даже если я выйду из камеры, мне некуда идти…

За несколько дней до событий, о которых я хочу рассказать, у меня появилось странное ощущение. Мне стало казаться, будто я не один в этой темноте. Нет, никаких признаков присутствия человека я не наблюдал. Но я не мог отделаться от чувства, что за мной наблюдают глаза. Глаза неземные, потому, что насколько я помнил земных людей, ни у кого не было таких добрых и теплых глаз. Никто, никогда не смотрел на меня с участием и любовью.

Этот взгляд мешал, нервировал меня, но и манил тоже. Я старался не замечать его, и искал его в черноте моего мира. И вот однажды моя галлюцинация ожила. Напротив моей камеры появилась женская фигура. Я сразу узнал ее. Это ее глаза. Странные глаза на странном лице. Она растопила стены моей камеры какими-то невидимыми лучами, исходившими не то из ее рук, не то из глаз. Из глаз, наполненных моей болью.

Она выглядела несколько растерянной и очень расстроенной. Потом я узнал, что много часов Женщина потратила на попытку впустить свет в мою пустыню, но свет не проникал сюда.

– Пойдем отсюда, – сказала она тихим голосом, – пойдем. Это место безнадежно, ему уже не помочь.

Не в силах сопротивляться могуществу этого слабого голоса, я протянул ей руку и, молча, пошел за ней. Путь был длинным, но я не видел где, по каким дорогам мы шли. Я был как во сне. Не было в этом движении ни моей воли, ни моего осознания. В какой-то момент, я ощутил прикосновение к моему плечу.

– Мы пришли, теперь здесь твой дом.

Только тогда я понял, что весь путь я прошел с закрытыми глазами. Я понял это, ощутив страшную резь в глазах, в мозгу, во всем своем теле, привыкшем к многолетней тьме.

Мы стояли на покрытом зеленью возвышении, внизу, на расстоянии нескольких десятков метров плескалась зеленоватая вода огромного озера – почти моря. Растительность вокруг была неестественно буйной и создавала впечатление сделанной из пушистой материи. А еще было солнце. Нет… не так. А еще было СОЛНЦЕ!!! Солнца было столько, будто оно, ожидая меня здесь многие годы, копило свой свет, чтобы излить его на меня весь, без остатка при первой же встрече. Встреча, свидание, вот что это было. Свидание с Домом. Мое сердце защемило от нового и неизведанного чувства. Я не знал тогда что это. Это чувство заполнило меня теплом, странным возбуждением, которое заставляло губы растягиваться в улыбке, руки тянуться к солнцу, а глаза заливало слезами. Слезами, с которыми из моей души выходила черная пустыня.

Впервые, кажется с рождения, я вдохнул полной грудью воздух своего Дома. Боже, что это за воздух. Он жужжал в моих легких, щекотал и заставлял смеяться и плакать. Он пах флердоранжем и свежеиспеченным хлебом. Воздуха было так много, и я подумал, что даже если я буду дышать им 120 лет, его все равно останется еще много.

Я лег лицом на траву. Земля обняла меня, приподняла на своих мягких и добрых руках и стала укачивать, убаюкивать, как, наверно, любящая мать убаюкивает своего ребенка. И тогда я заплакал. Сначала тихо, почти беззвучно, а потом, уткнувшись в эти любящие руки, в голос, криком, воем, выкрикивая из самых глубин себя эту звериную тоску по любви, эти годы одиночества, это сознание собственной вины, собственного ничтожества, и справедливости страшного наказания.

Я не понял, чей это был голос. Женщина ли, приведшая меня сюда, и тихо стоявшая у меня за спиной все время пока я здоровался с Домом, или сама Мать-Земля, в которую я зарылся лицом. Голос был тихим, но звучал так властно, что казалось все вокруг заполнено этими словами:

– Послушай, я расскажу тебе историю. Много лет назад это было. В Высший суд попало на рассмотрение дело одной Души. Душа очень молодого человека обвинялась в неправедных мыслях. Обвинитель требовал рассматривать преступление как убийство.

– Здесь, наверху, – говорил он – нет разницы между мыслью и действием. Подсудимый виновен в убийстве своих родителей! Подумайте только! Отец и мать, давшие ему жизнь, взрастившие его, отдавшие ему лучшие годы своей жизни. И об этих великих людях подсудимый думал, что они, будучи виновными в его бедах, достойны смерти. Да позволит мне Суд, предъявить эти холодящие кровь, доказательства!

На экране замелькали картины страшной и мучительной смерти мужчины и женщины. Картины сменялись, муки несчастных становились все более жуткими, и каждая картина заканчивалась их смертью, и звуком детского плача.