Я тебя написала

– Эми, – он произнес мое имя, и все вокруг изменилось. – Откуда ты приехала?

– Из Лондона, – мне сразу стало легко с ним. Обычно я долго привыкаю к новым людям, но с Серхио все было совсем иначе.

– Ты хорошо знаешь английский, – заметила я.

– К нам приезжают из разных стран, без него никак. – Он улыбнулся. – Но твой звучит совсем по-другому.

– Мой отец живет в Португалии последние два года.

– Так ты часто сюда приезжаешь? – Он внимательно смотрел на меня.

– Да, – соврала я. – Часто.

На пляже было еще пусто, и только океан и небо наблюдали за нами. Мы разговаривали с Серхио, и это был один из тех разговоров, когда не замечаешь, как летит время. Когда мы наконец стали прощаться, я вдруг поняла, что не хочу этого.

– Эми, увидимся завтра? – немного смущаясь, спросил Серхио, и я обрадовалась, что он задал этот вопрос. – На том же месте, что и сегодня?

– Да, – быстро ответила я, – увидимся здесь.

Когда я возвращалась домой, то не замечала, что почти бегу, а не иду, подгоняемая неведомым ранее восхитительным чувством. И мне впервые было плевать на Мелиссу.

Глава 4

Сейчас

Утром я первым делом захожу на форум. Ничего. Я разочарована – почему мое сообщение проигнорировали? Настроение ужасное, а сегодня еще Маргарет. И я совсем не знаю, что ей сказать. Иду на кухню. На столе, как всегда, крошки от хлопьев. Мы с мамой боремся с этой дурацкой привычкой Майка, но бесполезно. Делаю тост с сыром, он кажется совсем безвкусным, и я выкидываю его в мусорное ведро.

Может, отменить сегодняшний сеанс? Но я уже делала это на прошлой неделе. Если снова не приду, придется объяснять Маргарет, почему я пропустила две недели подряд. Конечно, я могу соврать, что заболела, но мне совсем не хочется этого делать. Моя жизнь сейчас и так одна большая ложь. Вернуться бы в кровать, накрыться с головой одеялом и пролежать так весь день! Время ничего не изменило, как все обещали: боль не утихла, а рана не затянулась. Надеваю синюю рубашку, она мне идет. Крашу глаза, провожу по губам блеском с игривыми блестками. Она должна поверить, что мне лучше. Все должны поверить.

* * *

Город сегодня в хорошем настроении: высокое летнее небо, теплый воздух с нотками приятной прохлады, бодро шагающие прохожие в яркой одежде. Я начинаю нервничать. Что я скажу Маргарет? Вдруг она раскусит меня? Что я буду делать, если она догадается?

Решаю пройтись пешком, а не ехать на автобусе. Идти минут сорок, и я успею собраться с мыслями, ходьба меня успокаивает. Итак, я должна быть предельно внимательна. Сейчас, когда я так близко подошла к цели, я не имею права ошибиться. Поворачиваю за угол – вот и оно, светло-серое здание, которое я вижу каждую неделю последние восемь месяцев. Здесь на первом этаже люди оплакивают свою жизнь. Кто бы мог подумать, что я стану одной из них.

Открываю тяжелую дверь и оказываюсь внутри. Дальше все происходит по известному сценарию: я сообщаю администраторам, что записана на двенадцать, они спрашивают мое имя и предлагают подождать. Я сажусь на мягкий диван, проклиная привычку приходить как минимум на пятнадцать минут раньше. Этот центр, спрятанный в глубине улицы, подальше от любопытных глаз, довольно уютный, если это слово подходит для описания подобных мест. Здесь постарались создать для клиентов приятную расслабляющую атмосферу. Нежно-персиковые стены, картина с ненавязчивым морским пейзажем, на журнальном столике вазочка с конфетами.

Впервые я попала к Маргарет после Рождества, мама отвела меня к ней, испугалась, когда я перестала быть собой. Это произошло неожиданно. Я была дома, были каникулы, и, казалось, ничто не предвещало беды. Мне вдруг стало трудно общаться с людьми, я перестала спать и чувствовать голод. Я все больше времени проводила в своей комнате в одиночестве. Мне не хотелось встречаться с друзьями, рождественская суета вызывала апатию и раздражение.

Потом стало хуже. Я прикладывала огромные усилия, чтобы встать утром с кровати. Мне хотелось закрыть глаза и никогда их больше не открывать. Не было ни слез, ни грусти. Была поразительная, всепоглощающая пустота. Будто весь мир внезапно выключили, и осталось только мое налитое свинцовой усталостью тело.

Мама тогда очень испугалась. Она умоляла меня обратиться к специалистам. Говорила, что, если я этого не сделаю, она вызовет отца, и они отведут меня к врачу насильно. Мне хотелось успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, но вместо этого я молчала. Однажды в комнату зашел Майкл. Он сел на мою кровать и сказал:

– Если ты не поправишься, с мамой что-нибудь случится, – его голос дрожал, мне показалось, что он заплачет.

Тогда я увидела перед собой не пятнадцатилетнего подростка, а испуганного мальчика. Я взглянула в его воспаленные глаза, отметила осунувшееся лицо и мятую одежду. Мне стало жаль брата, что означало, что я еще способна что-то чувствовать.

На следующий день я села в мамину машину и поехала с ней к психотерапевту, которого она для меня нашла. Первую встречу с Маргарет я помню смутно. Кажется, она говорила что-то про депрессию, вызванную психотравмирующим фактором, говорила, что я не одна, а затем предложила пройти какие-то тесты. В конце приема Маргарет сказала, что без препаратов мне не обойтись. Я взглянула в ее лицо, и поняла, что отступать некуда.

Итак, наша новая жизнь выстроилась по такому распорядку: два раза в неделю мама возила меня на сеансы, остальное время я была дома. Каникулы закончились, но я не вернулась в Йорк. В университете думали, что я болею тяжелым мононуклеозом и нахожусь дома на лечении. Мама уходила на работу, Майкл в школу, и я оставалась одна. Происходящее казалось чем-то ненастоящим, как будто мне выдали сценарий, и я играла роль в каком-то фильме. Я пыталась рисовать, но не получалось.

Затем появилась она. Боль, ползающая внутри моей головы, как назойливое насекомое, сводящая с ума. То ли это была реакция на таблетки, то ли что-то еще, но она превратилась в мою постоянную спутницу. Маргарет меняла препараты, но боль оставалась, к тому же я стала рассеянной, не могла ни на чем сконцентрироваться, и меня не покидало чувство усталости.

Однажды после окончания сеанса Маргарет вышла из кабинета и попросила маму (она ждала меня в холле) зайти в кабинет, чтобы «кое-что обсудить». Не знаю, о чем они тогда говорили, но мама вышла оттуда с лицом, с которого разом сошли все краски. Домой мы ехали молча.

– Что? Что она сказала тебе? – спрашивала я, но мама не отвечала.

Дома, за ужином, она объявила:

– Сейчас главное, чтобы тебе стало лучше.

Я поняла, что это значило, мы обе знали: это неизбежно. Мне нужно было возвращаться в Йорк, но я не могла этого сделать. Конечно, я понимала, что маме пришлось нелегко. Она многое поставила на мою учебу и не могла предположить, что мне придется бросить университет. Вечером, выйдя на кухню, чтобы налить воды, я слышала, как мама в своей комнате тихо плачет.

* * *

– Эми, проходи.

Надо же, я и не заметила, что предыдущий клиент уже вышел из кабинета. Маргарет смотрит на меня, а я как будто приросла к дивану, хочется встать и убежать. Спрятаться от всех, в особенности от Маргарет и ее проницательных глаз.

Мне страшно, но я встаю и прохожу в кабинет:

– Здравствуйте.

Мы сидим напротив друг друга. Я молча смотрю на нее: аккуратное каре, золотисто-карие глаза, бледные губы и прямой нос, джемпер цвета молодой листвы, удачно оттеняющий рыжие волосы.

Я тереблю оборку кресла, в котором сижу.

– Не знаю, что сказать, – наконец говорю я.

– Такое бывает в процессе терапии. Ничего страшного, – голос психотерапевта звучит где-то далеко.

Резкая боль снова сдавила голову, хочется зажать уши, чтобы ничего и никого не слышать.

– Все нормально? – обеспокоенно спрашивает Маргарет, видя мое изменившееся лицо.

– Извините, я сегодня не в форме, голова болит.

– А как твое настроение? Расскажи, как прошла неделя?

Отлично. Зашла на форум самоубийц.

– Не знаю.

– В прошлый раз ты сказала, что стала лучше спать. A что с твоим аппетитом?

* * *

Наконец этот час закончился. Несколько раз мне хотелось встать и покинуть кабинет. Будь я не такая слабохарактерная, я бы сделала это. На улице делаю глубокий вдох: сеансы даются все тяжелее. Маргарет сказала, что видит определенные успехи в нашем лечении. Интересно, она правда так считает или подыгрывает мне, стараясь сделать все, чтобы я не бросила терапию?