Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом

Его светлое имя – Россия,
Наш великий Советский Союз!!!

Александр Голозубов

г. Нижневартовск

Возвращение сына с войны

В белой роще пела птица,
В мае ночь была тепла.
Сладко спит уже станица,
Над землёй луна взошла.

Лишь в одной избе не спится,
Свет струится вдоль стены,
Мама ждёт, что возвратится
Сын единственный с войны.

Сон приснился ей однажды,
Как пошёл в атаку он,
Но под Курском пал отважно
Весь пехотный батальон…

Тихо молится старуха
Пред иконой в поздний час,
Каплют слёзы на пол глухо,
Из печальных женских глаз.

Режет сердце боль тупая,
– Где ты Коленька родной?
Бабья доля не простая —
Сына ждать с войны домой.

Вдруг! Сквозь слёзы Валентина
Стук услышала в окне.
– Мама! Мама! – Голос сына!
– Я, живой! Откройте мне!

Рассказ солдата

Ушла война. Чего от жизни ждать?
Я оказался в жутком переулке.
Здесь проживала раньше моя мать
И малышом качала меня в люльке.
Своё село я сразу не узнал:
Вокруг стоят одни печные трубы.
Фашист при отступлении сжигал
Хлеба полей и хуторские клубы.

Вот, наконец, нашёл родимый дом.
Он был сожжён карателем нацистским.
Нет мамы здесь, и давит в горле ком,
И плачет сердце по друзьям и близким.

Кружится чёрной стаей вороньё,
Ещё над свежей братскою могилой.
Теперь навечно там у них жильё:
Детей, жены и мамы моей милой.

Но кто вернёт мне прежнюю семью?
Кто дом вернёт, где дружно песни пели?
Боль давит грудь, я слёзы горько лью,
Упав перед могилой на колени.

Александр Заблоцкий

г. Москва

Длинный день 20 августа 1945 года

Сегодняшний день был длинным: утром завтракали, потом ходили в лес за хворостом, потом в магазин за хлебом, потом готовили обед и обедали, а после обеда Людмилка отказалась идти спать, и тётя Тоня читала ей книжку про Буратино.

Сейчас Людмилка сидела за столом, качала ножкой и на полдник ела белый хлеб, запивая его молоком. Тетя Тоня сидела за столом напротив и сердилась, обхватив ладонями стакан с жидким остывающим чаем.

– Ну что за неслух, – ворчала она. – Сколько надо говорить, чтобы сидела за едой смирно. А тебе – как об стенку горох. Так и егозишь, так и егозишь.

Людмилка еле сдерживала улыбку: она знала, что тётя Тоня сердится не по правде, а понарошку, и сейчас начнётся интересное. В самом деле, поворчав ещё, тётя Тоня начала:

Сидели два медведя на ветке золотой,
Один сидел спокойно, другой болтал ногой!
Упали два медведя с ветки золотой,
Один летел спокойно, другой болтал ногой!
И Людмилка подхватила:
Лежали два медведя под веткой золотой,
Один лежал спокойно, другой болтал ногой!

И обе рассмеялись, а Людмилка села прямо, как струнка, и спокойно. Она любила тётю Тоню – жену папиного брата дяди Кости. Папа был герой: уже на второй день войны он ушёл добровольцем в военкомат, а оттуда – на фронт. А через неделю мобилизовали маму, она работала врачом в санатории и была военнообязанной, и тоже героем. А ещё через несколько дней мобилизовали дядю Костю. Людмилка осталась в доме с тетей Тоней и братом Вовкой. Год назад тому исполнилось восемнадцать и его тоже загребли на фронт. Именно «загребли», а не мобилизовали. Так говорила тётя Тоня, но когда Людмилка сказала как-то двоюродной сестре Галке взрослым голосом: «Вот уж и мальчонку загребли, не пожалели», тётя Тоня почему-то испугалась и крикнула на неё: «Что говоришь-то? Не загребли, а мобилизовали Родину защищать!». Но Людмилка запомнила и, играя с куклой Машей, рассказывала ей: «Папу, маму и дядю Костю мобилизовали Родину защищать, а Вовку на фронт загребли, мальчонку».

Людмилка часто вспоминала Вовку… Как он щекотал и будил её по воскресеньям, как втайне от тёти Тони угощал её изюмом, который приносил из пекарни, где он работал. Когда тётя Тоня в первый раз увидела это, она отобрала изюм и выбросила его в помойную яму, сказавши: «Чтоб я этого больше не видела!». Она больше и не видела.

А маму и папу Людмилка не помнила. Правда, тётя Тоня часто вынимала довоенные фотографии и, показывая их Людмилке, говорила: «Смотри, смотри какие они у тебя красивые».

Людмилка была теперь самой богатой в посёлке (так говорили ей её двоюродные сёстры Галка и Валя), потому что мама её была офицером Красной Армии, капитаном медицинской службы, и присылала ей аттестат. Получив аттестат, тётя Тоня надевала свою самую лучшую кофту и уезжала куда-то почти на целый день, а к вечеру привозила Людмилке много чего вкусного.

И сейчас Людмилка ела белый хлеб с вкусной хрустящей корочкой, совсем не такой, который по средам и субботам привозил в магазин около керосиновой лавки дядя Егор. С раннего утра мальчишки и девочки дежурили на шоссе, выглядывая, когда появится запряженная в повозку рыжая Зорька и «водитель кобылы» (так называл себя дядя Егор), и, завидев их, бежали к матерям к магазину с криками: «Едет! Едет!». Запах свежего хлеба разносился по всему посёлку. Подъехав к магазину, дядя Егор, стуча по полу тёмной деревяшкой, похожей на перевернутую бутылку и заменявшей ему ногу, носил в магазин лотки с буханками черного хлеба, а потом усаживался на телегу и сворачивал «цигарку» – кулёк из газетной бумаги, наполненный махоркой.

Продавщица тетя Зина, поставив на одну чашку весов набор гирек, резала большим и страшным ножом буханки, кромсала довески, доводя чашки весов до равновесия, и сметала крошки в лоток, стоявший под столом.

Пока матери получали хлеб, дети обступали дядю Егора, и кто-то смелый спрашивал: «Дядя Егор, а где твоя нога?». А дядя Егор с расстановкой отвечал всегда одно и то же: «Потерял на гражданской… вот…».