Буквари и антиквары

– Иди спокойно. Хохлов не придет. Будет тебе твой Владимир Николаевич.

– А что, – хихикнула Алина, – умрет, что ли?

– Еще чего не хватало, – возмутилась бабушка. – Не умрет, конечно. И не заболеет. А просто у него трубу прорвет. Пока будет искать вентиль, звать сантехника, протирать насухо паркет, чтобы не покоробился, выносить на просушку ковры, Суздальцев уже примет экзамен у всей группы.

– А ты откуда знаешь, что фамилия завкафедрой Суздальцев? – удивилась Алина.

– Догадалась, – ответила бабушка.

Алина засмеялась, несмотря на тяжесть в сердце, чмокнула бабку и побежала на автобус. Из института она позвонила по автомату и торжественно сказала: «Пятерка! Представляешь? Хохлов не пришел. Суздальцев принимал экзамены. Мне задал два дополнительных вопроса, поставил пятерку и еще похвалил».

Ирина Михайловна улыбнулась телефону. Она знала, что сделала это сама, но совершенно не представляла как. Чудо далось ей без всякого труда. Оно выпорхнуло, оставив ощущение радости, уверенности в себе и возбуждения – не того зрелого, какое пришло в замужестве, а легкого, неопределенного любовного возбуждения, которое она испытала, когда Витя настойчиво целовал ее в первый раз, прижимая спиной к дереву. Так, что она не сразу и почувствовала, как на шею со ствола заползло несколько муравьев. Вот эта самая щекотка на шее и была четвертым признаком, сопровождавшим ее первое чудо. Дальше чудеса стали приходить каждые несколько дней. Легкий зуд на шее, покалывание радости, предчувствие скорого момента счастья – и что-то источалось из нее, оставляя уверенность в себе и полное удовлетворение. Иногда она поджидала этот момент, чтобы сделать то, чего ей хотелось самой – оживить любимую акацию, захиревшую от старости, или вернуть воду в давно пересохший колодец в углу сада. Иногда чудеса сами выбирали сюжет, и она с готовностью соглашалась. Однажды у ее соседки за ремонт крыши запросили вдвое против того, на что она рассчитывала. Ирина Михайловна предложила одолжить деньги, но соседка отказалась. Отдавать такую сумму было не из чего. В тот же вечер бригадир кровельщиков снова пришел и назначил нормальную цену. Причем вел себя так, будто предыдущего разговора вовсе не было.

Бывало, что чудеса не появлялись неделю или больше. Особенно если Ирина Михайловна болела или была занята неприятными неотложными делами. Тогда она скучала по ним и ждала ежеминутно.

Виктор Степанович, человек рациональный и неторопливый, часами занимался своими проектами в мастерской и никаких странностей в жене не замечал. Впрочем, она, в жизни ничего от него не скрывавшая, с ним об этом говорить и не думала. А рассказать кому-нибудь хотелось невыносимо. Она попробовала рассказать дочерям – старшая почему-то рассердилась, не дослушала и потом несколько дней даже по телефону отвечала матери коротко и сухо. Младшая просто отмахнулась, будто и не слышала.

Однажды, во время традиционного воскресного обеда, когда дети и внуки собрались за столом, шаловливое чудо выпорхнуло на волю – и алые георгины, пышно цветущие по обе стороны от дорожки к дому, стали ярко-сиреневыми. После вкусного и веселого застолья все шли по двору к воротам, и младшая дочь сказала старшей:

– Мне казалось, что в этом году мама высадила красные цветы. А теперь вижу, что сиреневые.

– Сиреневые, конечно, – ответила старшая. – И как чудесно цветут! У мамы золотые руки!

А Валерик, сын старшей дочери, студент Московской консерватории, обнял Ирину Михайловну и спросил ласково:

– Признавайся, бабуля, колдуешь над своими цветами? Пока никто не видит?

– Не без этого, конечно, – улыбаясь, согласилась хозяйка.

Теперь Валерик по многу часов в день играл на пианино в гостиной на втором этаже. Этот старый «Циммерман», который каждый год заботливо настраивали, был его первым инструментом. Он занимался на нем в музыкальной школе, потом в музыкальном училище, а теперь готовился к открытому выпускному концерту, который и должен был решить судьбу его распределения: останется ли он в Москве, в филармонии, станет ли концертмейстером в театре или поедет учителем музыки в безнадежную глушь. Бабушка слушала музыку, возясь на кухне, протирая пыль в спальне или за вязанием в своей маленькой рабочей комнате. Он играл хорошо. Даже очень хорошо. Но этого было мало. Час за часом она концентрировалась, представляла, как Витя в первый раз касается ее, как приникает к ней, и она начинает чувствовать кроме волнения души и волнение тела… В один момент чудо послушно явилось: она почувствовала на шее муравьиное щекотание, и игра Валерика резко оборвалась. Когда он заиграл снова, это было не «хорошо» и не «очень хорошо», а гениально.

Вечером Ирина Михайловна позвонила Алине. Они поговорили об Алининых делах – она теперь заканчивала аспирантуру и писала диссертацию по физиологии.

– А скажи, – спросила Ирина Михайловна, – как по-вашему, когда человек умирает, душа его просто исчезает?

– Исчезает, конечно, – ответила Алина. – Если ты под душой подразумеваешь совокупность психических процессов.

– Так имей в виду. Если и исчезает, то не сразу. А сначала она остается там, где привыкла. Где ей было хорошо. Приходи к нам завтра утром, я тебя смогу убедить.

Назавтра Алина еще до работы открыла калитку и вошла в любимый двор. Этому невозможно было поверить – цвело все! Сирень, фиалки, ландыши, розы, хризантемы, бархатцы и петуньи, миндальные деревья, яблони, сливы, персики и старая акация. Дед пил чай на кухне и читал журнал «Знание-сила».

– А бабушка где? – замирая спросила Алина.

– Еще не вставала, – ответил Виктор Степанович. – Что-то она поздно сегодня. Ну, пусть отдохнет…

Первый роман

Анна Семеновна понимала, что она очень счастливый человек. Она была хорошей женой и матерью, вырастила двоих детей, которые теперь имели свои семьи и поддерживали с матерью теплые неформальные отношения. Муж ее умер от тяжелой болезни, и тоска по нему уже почти угомонилась, она привыкла жить одна. Всю жизнь она работала врачом, пациенты любили ее, и частенько она встречала незнакомых людей, которые уверяли, что она вылечила их и ей они обязаны своей жизнью и здоровьем.

Много лет после наступления пенсионного возраста она продолжала работать в больнице, и начальство охотно продлевало и продлевало разрешение на работу. Наконец, в возрасте семидесяти шести она решила оставить работу и полностью предаться своей тайной страсти.

Дело в том, что пару лет назад Анна Семеновна начала писать книги. У нее уже был готов один роман о жизни двух богатых купеческих семей, на которые обрушился Гранадский эдикт, изгоняющий из Испании всех евреев, отказавшихся креститься. Роман она писала вечерами. Он заменил ей все развлечения, встречи с друзьями и поездки за границу. Она даже отложила ремонт, который грозил своими хлопотами, шумом и неудобствами отвлечь от событий, происходящих с героями. Даже вечерние телефонные разговоры с детьми были теперь не очень приятны. Она иногда останавливалась на полуслове и бежала к компьютеру, записывая удачную фразу или только что придуманный эпизод. Трубка терпеливо молчала. Дети уже привыкли к ее странностям. Записав, она продолжала разговор. Но расспросы о внуках и о работе были довольно принужденными – мысли Анны Семеновны крутились возле ее героев, и ей хотелось поскорее положить трубку. Готовый роман она послала в издательство и через неделю получила ответ. Роман понравился, и издательство приняло его к печати.

Анна Семеновна ушла с работы и погрузилась в свою новую жизнь. Она писала вторую книгу, ожидала выхода первого романа. Потом читала на него отзывы в интернете и литературных журналах. Роман разошелся тиражом в двадцать тысяч экземпляров, что для нынешних дней было серьезным коммерческим успехом. Интернет принес ей массу поклонников, которые стали ее сетевыми друзьями. Почти все отзывы были благоприятными, а некоторые – восторженными.

Здоровье Анны Семеновны было для ее возраста очень хорошим. Ее не беспокоило сердце, давление оставалось нормальным, суставы не болели. Только память ослабла, так что она иногда забывала про визиты к стоматологу. Или не забирала вовремя вещи из химчистки. А пароли вообще не запоминала – записала их все на розовую бумажку и сунула в маленькую яшмовую вазочку на письменном столе. Но мучали головные боли, и они сильно мешали работать. Старший сын Анны Семеновны Давид к этому времени уже заведовал неврологическим отделением в областной больнице. Он настоял, чтобы мать прошла разные исследования. Сам водил ее на МРТ и консультировался со своим другом, тоже видным врачом. Отчего-то их эти головные боли сильно беспокоили. Она начала принимать лекарство, прописанное этим другом.

Недели через три голова стала ясной и безболезненной. Ей захотелось выйти на улицу, побродить в парке, полюбоваться на лебедей. Нагулявшись, она села на скамеечку и решила прояснить, что за лекарство принимает от мигрени. Название было ей незнакомо, а полюбопытствовать раньше и в голову не приходило. Она написала название лекарства в строке поисковика и углубилась в его описание. Это было сильное психотропное средство. Анна Семеновна удивилась. Еще не понимая, почему она это делает, она запросила в Гугле название своего романа и не нашла ни самого текста, ни отзывов. Похолодев, Анна Семеновна набрала свою фамилию, и Гугл немедленно выдал список статей по лечению рака гортани, которые она написала в соавторстве с коллегами много лет назад. Были какие-то конференции, в которых она принимала участие, она фигурировала среди сотрудников своей больницы, кто-то писал ей в Фейсбуке благодарности за высокий профессионализм и чуткое отношение, она имела аккаунт в Одноклассниках… И больше ничего. Никаких романов. Никаких критических разборов. Никаких читательских восторгов.

Анна Семеновна стала медленно осознавать случившееся. Так вот почему дети никогда не читали ее книгу. А дочь ненавидела даже упоминания о ней. Вот оно что… Оттого и тираж такой огромный… какое хорошее лекарство…

Анна Семеновна вынула из сумочки книжечку рецептов. Выписала четыре на свое имя. Прошлась по ближайшим аптекам. Потом заглянула в кондитерскую. Заказала любимое пирожное. Съела его с удовольствием. Выпила чашечку отличного кофе и вернулась домой. Она была спокойна.

Когда назавтра сын заехал к ней после работы, он обнаружил, что мама лежит в постели в ночной рубашке. Она умерла во сне часов восемь назад. На тумбочке остались пульт от телевизора, пустой стакан и четыре коробочки из-под снотворного.

Давид набрал номер своего друга психиатра, и тот ужасно огорчился. «Суицидальных наклонностей мы совершенно не заметили, – сказал он. – Эх, надо было госпитализировать и обследовать как следует! А ты со своими нежностями… вот и результат!»

Метичара

Письмо княжне Орбелиани в Тифлис из Тебриза

Дорогая моя Кэтино! Прости, что с самого отъезда не написала тебе ни строки. Мне было так плохо! Ужасная тошнота, и слабость, и головокружения… Иногда я думала, что умираю, а иногда боялась, что не умру и буду мучиться дальше. Я изгнала из кареты Тамрико и почти всю дорогу лежала. Саша сидел напротив и смотрел на меня с жалостью, но мне не было дела даже до него. Только Метичара лежала рядом со мной, засунув голову под мою ладонь, и вторила моим стонам слабым поскуливанием. Я всех замучила своей болезнью. Но, слава Всевышнему, мы доехали до места, и мне стало куда лучше. Ты удивишься, но здесь нашелся настоящий доктор англичанин. Очень знающий и вообще интересный собеседник. Муж просил его навещать меня каждый день.

Саша приготовил для нас дом, убранный много лучше, чем я ожидала. Нанял двух местных горничных и повара. Все как-то объясняются на смеси французского с турецким. И Тамрико при мне – ей я доверяю, как тебе. Я не помню ни одного дня своей жизни, когда она не была рядом со мной.

Представь себе, здесь есть общество. Меня навестила жена английского посланника, и мы с ней пили чай из того сервиза, который ты подарила на нашу свадьбу. Все было очень по-английски. Она остроумна, мила и настоящая леди.

Кроме того, я получила корзину фруктов от второй супруги принца Аббас-Мирзы и очаровательное письмо, написанное – ты не поверишь – по-грузински! Она родилась в Батуме. Принцесса приглашает меня на пикник, но Саша очень боится, как бы мне это не повредило. Однако Саша уезжает послезавтра. Он едет в Тегеран, вероятно, недели на три. Тогда уж мне не нужно будет спрашивать разрешения… Ты смеешься? Но ведь я теперь не девочка, а замужняя дама и сама решаю, что позволительно, а что опасно или вредно.

Целую тебя в обе щеки, дорогая моя кузина. Передавай привет твоим братьям и кланяйся от меня тетушке Тинатин и дяде Георгию.

Твоя Нина

Из письма британского резидента в Тебризе начальнику ближневосточного отдела министерства иностранных дел в Лондоне

…в заключение этого чрезмерно длинного письма сообщаю, что неделю назад известный вам российский министр-посланник отбыл в Тегеран, оставив очаровательную беременную жену здесь в Тебризе. Они сняли большой дом рядом со зданием российской миссии. При юной супруге посланника (думаю, ей не более шестнадцати) находятся только ее кормилица – женщина, определенно не представляющая для нас интереса, две служанки и несколько дворовых. Я прошу, с целью получения достоверной информации о действиях русских в Тегеране, разрешения на разработку молодой дамы. Полагаю, что было бы вполне естественно, если бы наш врач, доктор Сэмюэль Хейг, проявил бы повышенное внимание (чисто профессиональное поначалу) к состоянию мадам, оставшейся в Тебризе без семьи и друзей. Желательно, чтобы он стал ее конфидентом, а далее – по обстоятельствам. Почти всегда может отыскаться или возникнуть тайна, сокрытие которой потребует раскрытия других тайн. Не хочу загадывать наперед, но полагаю, что здесь есть поле, которое стоит возделать, коль скоро нас интересует русская политика в Персии…

Из письма княжне Орбелиани в Тифлис

Дорогая Кэтино! Очень рада была твоему письму. Ты чудесно описала бал у наместника, и я очень смеялась, читая, как твоя бабушка отчитывала генерала Ермолова за то, что он слишком рьяно добивался твоего внимания. И я в ответ буду описывать все детали моей жизни, которые могут развлечь, заинтересовать или рассмешить тебя.

Мне чудится, что мистер Хейг, о котором я уже писала, не совсем равнодушен ко мне. Он осматривает меня каждый день, и я чувствую себя не совсем ловко, отвечая на его слишком подробные вопросы, не подобающие джентльмену, которым он, безусловно, является, но совершенно естественные для врача. Доктор Хейг очень обаятелен. Он рассказывает замечательно интересные и смешные истории. Кажется, вся прислуга влюблена в него. Все расцветают улыбками, когда он приходит, и только Метичара терпеть его не может. Сегодня, когда он хотел проверить мой пульс, она укусила его за палец. Мой бигль, моя девочка, которая в жизни ни на кого не тявкнула, прокусила ему мизинец до крови. Я не знала, как поступить, и мистер Хейг ушел, посасывая мизинец, несколько обескураженный тем, что я не наказала собаку, хотя бы словесным укором.

Из письма британского резидента в Лондон

…мне чрезвычайно лестна Ваша поддержка моего, а теперь уже нашего плана. Доктор Хейг систематически навещает свою подопечную под предлогом ее беременности по настоянию ее мужа. Удалось пока узнать немного, но и над этим немногим стоит поразмыслить. Посланник сообщает юной беременной супруге, что задерживается на несколько месяцев. По моим сведениям, он должен был всего лишь представиться шаху, получить аккредитацию и вернуться в Тебриз ко двору Аббас-Мирзы, где, собственно, и ведутся все переговоры. Если исключить (а почему, собственно?), что супруга успела ему до смерти надоесть и он от нее скрывается, должна быть серьезная причина для разлуки в этих обстоятельствах. Достойных доверия информаторов в Тегеране у меня нет. Может быть, Вы рассмотрите возможность (по доступным только Вам каналам) несколько подогреть обстановку в столице, дабы вынудить посланника вернуться сюда. В этом случае отслеживать не только действия, но даже и намерения русских было бы много проще.

Из письма княжне Орбелиани в Тифлис