Ангелотворец

В голове сама собой возникает короткая биографическая справка о нем самом, которая тут же превращается в некролог (неглупо на всякий случай иметь под рукой нечто подобное): «Сегодня, не дожив до сорока лет, скончался Джошуа Джозеф Спорк, сын Гарриет Питерс и известного гангстера Мэтью „Пулемета“ Спорка. Жены и детей покойный не имел. Его безвременную кончину оплакивают мать-монахиня и несколько добропорядочных бывших подруг. Главным жизненным достижением покойный считал то, что не превратился в своего отца, хотя некоторые убеждены, что в попытках преуспеть на этом поприще он чересчур уподобился деду, ведшему малоподвижный образ жизни. Церемония прощания состоится в пятницу; гостей настоятельно просят не приносить в церковь огнестрельное оружие и краденые вещи».

Мотнув головой, чтобы вытряхнуть из нее непрошеные мысли, он устремляется к железнодорожному мосту.

Между Клайтон-стрит и Блэкфрайарс есть тупичок, который на самом деле вовсе не тупичок: в конце него имеется узкий проход к путям. Если вы встанете к ним лицом, то слева обнаружите тайную дверь в подпольную империю. Юркнув подобно Белому Кролику в эту самую дверь, Джозеф Спорк устремляется по винтовой лестнице к узким краснокирпичным туннелям Тошерского удела. Стоит кромешная тьма, и он извлекает из кармана связку ключей и пропусков, на которой висит фонарик, размерами и формой напоминающий колпачок шариковой ручки.

В луче его голубоватого света из темноты возникают чумазые стены, местами отмеченные чьими-то тщетными попытками увековечить свое имя: «Дейв любит Лизу» – и будет любить всегда, по крайней мере, здесь. Джо, не то помолясь, не то выругавшись, пускается в путь, осторожно обходя кучки склизкой дряни. Очередная дверь. Прежде чем ее открыть, Джо зажимает рот платком и наносит под нос некоторое количество мази с гаультерией пахучей («Традиционный согревающий бальзам Аддама!» – бог его знает, за какие волшебные свойства бальзам удостоился восклицательного знака, об этом лучше спросить самого мистера Аддама). Без ключа здесь не обойтись. Тошеры оснастили дверь простеньким замком, призванным не столько отваживать непрошеных гостей, сколько тактично обозначать границы владений. Они совершенно не против, чтобы вы пользовались этим проходом, однако делаете вы это с их благосклонного дозволения и должны это сознавать. Тошерский удел представляет собой паутину ходов, но свободно перемещаться по ней нельзя. Для доступа к тем или иным проходам нужно иметь хорошую репутацию и заручиться особыми разрешениями, а порой и абонементом. Связка Джо дает ему доступ примерно к одной пятой части безопасных ходов; над остальными удерживают контроль воинственные официальные и неофициальные группировки, высоко ценящие свою уединенность, – включая самих тошеров, которые поставили на охрану сердца сего диковинного королевства вежливых, но весьма компетентных сторожей.

Десять минут спустя он встречает одну такую группу: люди в резиновых костюмах, согнувшись в три погибели, копаются в зловонной жиже.

Давным-давно – когда Лондон был покрыт оспинами работных домов и тонул в зеленом чаду, способном безветренной ночью задушить прохожего насмерть, – и даже еще раньше, когда нечистоты свободно текли по улицам, – тошеры были изгоями, плутами и проходимцами, которые не брезговали искать в мерзостной трясине ненароком смытые туда монеты и драгоценности. По сей день в канализации можно найти поистине удивительные вещи: шкатулку с бабушкиными бриллиантами (в краже коих обвинили тетушку Бренду), кольца, выброшенные в порывах страсти или соскользнувшие с окоченевших пальцев холодным утром; деньги, разумеется; золотые зубы; а однажды, как рассказывала госпожа Тош юному Джо на одной из многочисленных гангстерских сходок, из клоаки была извлечена пачка неименных облигаций на десять миллионов фунтов.

В наши дни тошеры отправляются на поиски сокровищ в водолазных скафандрах, ибо нечистоты, конечно, сами по себе неприятны, но в канализации попадаются штуки и пострашнее: шприцы и прочие ужасности, не говоря о химикатах, что превращают мужских рыбьих особей в женских и убивают головастиков. Среднестатистический труп, замаринованный в пищевых консервантах, хранится на две недели дольше, чем в былые времена. Рабочая бригада тошеров напоминает команду инопланетных астронавтов, приземлившихся в незапланированном месте и ковыряющихся в тине, принятой ими за первичный бульон.

Пробегая мимо тошеров по тротуару, Джо машет им рукой, и те машут в ответ. Гости здесь бывают нечасто, и совсем уж редко можно увидеть особое приветствие Ночного Рынка: поднятый к потолку стиснутый кулак с оттопыренным на сорок пять градусов большим пальцем. Бригадир, помешкав, отвечает Джо тем же.

– Здорово! – громко кричит Джо, ибо водолазные шлемы не способствуют общению, – как сейчас в Соборной?

– Чисто, можно идти, – ответил бригадир, – шлюзы закрыты. Мы, часом, не знакомы?

А то! В детстве они вместе бегали по завешанным бархатными портьерами, освещенным факелами коридорам Рынка. Осторожный союз заключен с давних пор между племенем тошеров и Ночным Рынком – крошечными государствами, существующими в подполье большого государства под названием Великобритания, или, если хотите, преступными нациями, численность которых заметно сократилась со времен детства Джо. Особенно пострадал Ночной Рынок. Его регенты больше не в состоянии вдохновлять народ на шалую преступную удаль, ставшую визитной карточкой Мэтью Спорка и его друзей: двор остался без короля. «Но давайте не будем жалеть о тех временах, я пытаюсь сойти за человека с настоящей жизнью».

– Нет, меня часто с кем-то путают – лицо такое, – бормочет Джо, торопливо шагая дальше.

Выбравшись на пути старой почтовой пневматической дороги (Мэтью Спорк в свое время владел целой сетью почтовых киосков по всему Объединенному Королевству, которые использовались для реализации и хранения самых разных незаурядных товаров), Джо ныряет в боковой туннель и спускается в Соборную пещеру. Вырытая в качестве котлована для фундамента так и не достроенного средневекового замка, с течением времени она опустилась на дно Лондонского бассейна. Здесь всегда сыро и очень темно. Каменные арки и своды сотни лет омывались потоками минеральных дождей и в результате покрылись неким студенистым гипсом, отчего она напоминает настоящую пещеру, образовавшуюся под действием природных сил. Когда лондонские коллекторы викторианских времен переполняются (а в годину климатических перемен такое происходит чаще и чаще), все сооружение оказывается под водой. Мысль эта вызывает у Джо плохо контролируемый приступ клаустрофобии.

Хлипкие металлические мостки ведут через пещеру в низовья железной дороги, где внезапно упираются в древний грузовой лифт, который выходит на поверхность земли неподалеку от речного берега: шоссе для контрабандистов прошлого и настоящего.

Весь путь занимает у Джо меньше получаса. На машине, даже по пустым дорогам, едва ли получится быстрее.

Пса зовут Бастион, и он не знает ни стыда, ни пощады. Любому псу с такой кличкой полагается для приличия обнюхать пах гостя. Бастион утыкает свой покрытый чирьями нос в промежность Джо и отходить не планирует. Джо слегка поеживается, и пес издает утробный предупредительный рык: «Мои зубы находятся в опасной близости от твоих гениталий, о ты, человек, который разговаривает с моей госпожой за чашечкой кофе. Не испытывай судьбу и мое терпение! У меня остался один-единственный зуб, о да, ибо остальные давным-давно покоятся в плоти грешников. Но берегись моих челюстей, верхней и нижней в равной мере: они по-прежнему крепки, могучи и симметричны. Не шевелись, часовых дел мастер, и остерегайся, ибо, невзирая на смрадную старость лет моих, хозяйка по-прежнему мною дорожит».

Зверь совсем крошечный – усохшие останки мопса, – и у него, вдобавок к неполноте зубного ряда (словно этого мало!), напрочь отсутствуют глазные яблоки. Их заменяют протезы из розоватого стекла, которые преломляют и отражают вид на внутреннюю часть Бастионовых пустых глазниц. Эта леденящая душу особенность добавляет убедительности его рыку, и Джо решает не препятствовать зверю пускать слюни на его промежность.

Хозяйку Бастиона зовут Эди Банистер, и она – очень маленькая и очень жилистая старушонка, которой, судя по всему, лет чуть больше, чем Британскому музею. Сквозь узкий шлем серебристых волос местами просвечивает веснушчатый скальп. Гордые глаза и волевой рот свидетельствуют о том, что в молодости Эди была редкой красавицей, при этом лицо у нее невероятно бледное: Джо чудится, что сквозь кожу видна кость, а морщины на руках наплывают друг на дружку как расплавленный пластик и расходятся в разные стороны под непредсказуемыми углами. Эди Банистер старая.

И при этом – поразительно живая. За последние несколько месяцев она неоднократно прибегала к услугам фирмы «Спорк и компания». Джо успел немного ее узнать, и своей энергичностью она напоминает ему дедушку Дэниела: от нее так и пышет насыщенной, дистиллированной бодростью, как будто с годами дух ее уварился, сгустился и теперь занимает меньше места в груди, зато стал крепче и слаще.

Бастион стареет не так красиво. На вид он безобразнее любой твари за пределами аквариума с морскими гадами. Он явно не пара такой женщине, как Эди Банистер, однако мир, как однажды глубокомысленно изрек Дэниел, это громадные пчелиные соты, составленные из отдельных тайн.

Джо имеет все основания считать это правдой. Ребенком ему по милости лиходея-отца довелось бывать в самых разных тайных местах, и хотя Джо твердо вознамерился оставить позади те места вместе с их причудливыми персонажами и живописными названиями («Старые Чертяки», «Омут», «Королевская Хлябь»), недавно он обнаружил, что любой аспект жизни – это причудливая гравитационная система из людей-планет, вращающихся вокруг таких солнц, как гольф-клубы, театры и курсы по плетению корзин, порой становящихся жертвами черных дыр в виде супружеской неверности или нищеты. А то и просто одиноко уплывающих в открытый космос.

Теперь же они стадами потянулись к нему. Дряхлые, чудаковатые и просто выжившие из ума, они входят колонной по одному в дверь его лавки, прижимая к груди фрагменты разбитых воспоминаний: музыкальные шкатулки, часы настенные и часы-кулоны, заводные игрушки, доставшиеся им когда-то от матерей, дядюшек и супругов, а теперь понемногу превращающиеся в труху.

Эди Банистер предлагает еще чашечку кофе. Джо отказывается. Они нервно улыбаются друг другу. Заигрывают, то и дело украдкой косясь на шкатулку из древесины бобовника размером с портативный проигрыватель, крышка которой инкрустирована по краям более светлой древесиной. Именно ради этой шкатулки он явился сегодня к Эди Банистер, именно ради нее пораньше закрыл лавку и пришел в Хендон с его бесконечными рядами почти симпатичных скучных домиков в старушечьем стиле. Прирожденная кокетка Эди не раз приглашала его сюда и неизменно разочаровывала, показывая то какой-нибудь ветхий граммофон, то диковинный стимпанковский автомат для заваривания чая. Вдвоем они разыгрывают сценарий соблазнения, в котором она день за днем открывает ему все новые тайны, а он – обладатель умелых и сильных рук – находит элегантные решения для починки несговорчивых механизмов. Джо с самого начала догадался, что она его испытывает, примеряется к нему. В этих крошечных комнатушках прячется нечто куда более любопытное, нечто такое, что, по мнению милой древней Эди, снесет ему крышу, но пока она не готова ему это показать.

Он свято верит, что это нечто имеет отношение не к человеческой плоти, а к механизмам.

Она увлажняет губы – не облизывает, а накрывает нижнюю верхней, затем верхнюю нижней, потирая их друг о друга. Эди Банистер – дитя того времени, когда дамам вообще не разрешалось признавать, что у них есть язык; рот, слюна и ротовая полость намекали на существование иных влажных мест, о существовании которых думать категорически воспрещалось – особенно их обладательницам.

Джо протягивает руку к шкатулке. Прикасается к дереву. Приподнимает вещицу, взвешивает в руке. И тут же чувствует… важность момента. Эта вещь – непростая. Милая эксцентричная старушенция завладела чем-то сногсшибательным и отдает себе в этом отчет. Она готовила его к встрече со шкатулкой. Неужели сегодня, гадает Джо, тот знаменательный день?

Он открывает шкатулку. Голгофа пружин и зубчатых колес. В уме он принимается быстро их собирать: так, вот ось, да, главная пружина идет сюда, это явно часть корпуса и… бог ты мой. Сколько же здесь пыли, окалины, лишних колес и прочего мусора. Очень неопрятно. Но все вместе, сам механизм, да, превосходная работа: начало двадцатого века, судя по стилю и материалам, однако система кулачков весьма изощренная. Чувствуется рука мастера, штучный экземпляр, за такие всегда платят больше, особенно если мастер именитый и его удается установить. В то же время это совсем не то, чего он ожидал, пусть он и понятия не имел, чего ждать.

Джо смеется – тихонько, дабы не разбудить собачий вулкан, посапывающий у него между ног.

– Замечательное изделие. Вы ведь понимаете, что оно стоит немалых денег?

– Неужели? – говорит Эди Банистер. – Думаете, надо застраховать?

– Не помешает. В хороший день такие автоматы могут уйти с молотка за несколько тысяч.

Он глубокомысленно кивает. В плохой день они тухнут на складе аукционного дома как лежалая рыба, но не суть.

– Починить можете? – спрашивает Эди Банистер, и Джо, стряхнув разочарование, отвечает, что да, разумеется, может.

– Прямо сейчас? – спрашивает она, и опять-таки да, инструменты у него с собой, он никогда не выходит без них из дома.

Зажим на гибкой ноге для фиксации корпуса. Еще один – вместо третьей руки. Натяжные планки. Собственно, здесь почти ничего не повреждено – такое ощущение, что кто-то нарочно разобрал механизм, притом бережно. Взы-взык, как говорится, и готово, вот только… уф. Одной детали не хватает – этого следовало ожидать, не так ли? Движения ног при ходьбе должны быть взаимосвязаны… ха! Благодаря такому механизму штуковина могла ходить почти как человек. Неплохо, очень неплохо, вещица явно опередила свое время. По телевизору показывали робота, устроенного похожим образом, и он считается великим достижением науки и техники. А это, быть может, прототип… Несомненно, где-то сейчас переворачивается в гробу один очень злой мастер.

Джо вопросительно взглядывает на Эди, спрашивая разрешения, включает крошечную паяльную лампу, нагревает полоску металла и закручивает, плоит, складывает. Взы-взык опять. Дует, плоит еще раз. Да, вот так, загнем сюда и… Вуаля. Consumatum est,[2 - Свершилось! (Лат.)] как сказала бы матушка.

Джо поднимает глаза: Эди наблюдает за ним, или, быть может, созерцает издали собственную жизнь. Ее лицо недвижно, и на один кошмарный миг ему приходит мысль, что она испустила дух. Затем старушка вздрагивает, жеманно улыбается, говорит «спасибо», заводит солдатика и отправляет его маршировать по столу, трубя в трубу и сминая скатерть маленькими, подбитыми гвоздями сапогами.

Зловещая псина, навострив уши-обрубки, незряче пялит на Джо свои стеклянные глазки. «Есть к чему стремиться, часовщик. Твой солдат волочит одну ногу. Впрочем, мы довольны работой. Узри: моя госпожа глубоко тронута. Вот тебе за труды. А теперь – поди вон».

Джо Спорк спешно уходит. Он глубоко убежден, что Эди показала ему не все; у нее есть другая, грандиозная тайна, но открыть ее Дж. Дж. Спорку можно лишь после того, как он пройдет многочисленные испытания. Он не без тоски гадает, какое из них провалил, даже подумывает вернуться. Или ей просто одиноко, и она признала в нем родственную одинокую душу?..

Хотя его одиночество – совсем иного рода.

Да и сейчас он не вполне один. Краем глаза он замечает нечто странное – мелькает, отразившись в окнах проезжающего мимо автобуса, темный силуэт. Тень в дверном проеме. Джо оборачивается и, прежде чем перейти дорогу, смотрит направо и налево, причем налево – особенно внимательно. Надо же, еще чуть-чуть и он прошел бы мимо, настолько фигура неподвижна – глаза по привычке ищут суставы и сочленения, но не находят. И все же кто-то следит за ним с крыльца заколоченной пекарни, прячась в тени навеса. Сгорбленная фигура в платье или тяжелом длинном плаще, голова покрыта черной вуалью. Пчеловод, вдова в трауре или высокое худое дитя в костюме привидения. А скорее – просто старый мешок висит на крючке, обманывая зрение.

В следующий миг Джо едва не попадает под колеса длинного зеленого «универсала». Из-за руля его буравит взглядом, проклиная за сам факт существования на белом свете, злое женское лицо, и слежка – если таковая имела место, – мгновенно вылетает из головы.

Встревоженный и угрюмый Джо заглядывает в лавку на углу – спросить Ари, не найдется ли у него отравы для кошек.

Приехав в Лондон, Ари открыл магазинчик и назвал его «М’хага зин». После просмотра английского телевидения у него сложилось впечатление, что англичане обожают каламбуры и маленькие лавочки на углу, и рассудил, что такая комбинация непременно принесет ему успех. Магазин превратился в «М’хага зин», но практически сразу стало ясно, что, хоть лондонцы и в самом деле ценят каламбуры и удобство, они совсем не любят, когда над ними глумятся лавочники-чужеземцы. И правильное употребление апострофа для обозначения гортанной смычки – еще не оправдание.

Ари быстро понял свою ошибку и закрасил возмутительную вывеску. Джо по сей день не знает, действительно его имя хотя бы отдаленно напоминает «Ари» или он просто придумал набор звуков, которые звучат удобоваримо и в то же время на иностранный лад, не пугая местное население чрезмерной сложностью или намеками на неподобающее воспитание.

Вероятно, нет ничего удивительного в том, что Ари не желает травить кошек. Ари полагает, что кошки ниспосланы людям самим Господом, дабы помогать нам на жизненном пути и учить нас терпению. Джо, на плече которого уже две недели не заживают раны после непрямого попадания кошачьих когтей, заявляет, что кошки – исчадия Ада, несущие хаос, разлад и кожный зуд. Ари отвечает, что одно другому не противоречит: даже если они исчадия Ада и несут разлад и кожный зуд, это не мешает им быть учителями и посланцами Космического Разума.

– Кошки как они есть, – говорит Ари, сжимая в руках пластиковый ящик с утренней партией фермерского молока, часть которого в данный момент капает на пол, – помогают нам совершенствоваться.

– Угу, в области оказания первой помощи и профилактики заболеваний, – бормочет Джо Спорк.

– И в духовной сфере тоже. Вселенная учит нас понимать Бога, Джозеф.

– Вселенная – допустим, но не кошки. Не этот кот.