Ангелотворец

Джо тоже смотрит вниз и сразу понимает, в чем дело.

Теплица стоит на самом краю обрыва, и берег под ней размыт морем. Весь дальний конец буквально висит над бездной – эдакий балкончик из ржавых балок и рассохшихся досок, висящий в двадцати футах над бушующими, увенчанными белой пеной волнами.

– Живо! – вопит Шольт. – Здесь опасно!

Билли выплевывает: «Да уж-ж, м-мать твою!», бросается к лестнице и сбегает по ней к машине.

Когда они уезжают – из Билли, вдавившего ногу в педаль газа, льется непрерывный поток отборной брани, – Джо оглядывается и видит на фоне серого неба силуэт Теда Шольта. Тот стоит, широко простерев руки в стороны, словно пытается раздвинуть море. В ответ на его молитвы огромная туча пчел взмывает над теплицей – зыбкий, гудящий рой на мгновение окружает старика, а затем стрелой устремляется в небо и прочь. Джо с ужасом представляет, что это успешно сбежали крошечные механические роботы, и гадает, не стал ли в этом деле своего рода соучастником – или, может быть, акушеркой.

– Да я без понятия, Джозеф, – отвечает Билли Френд; похоже, Джо говорил вслух. – Одно мне совершенно ясно: мы с тобой должны как можно скорее забуриться в чертов паб и больше никогда, никогда об этом не вспоминать.

Шольт все еще смотрит вслед улетевшим пчелам (вероятно, боится, что те обиделись на механических собратьев и уже не вернутся). Машина, рыкнув, съезжает в низину, и теплица скрывается из виду.

Когда Билли и Джо возвращаются в «Гриффин», Тесс уже ушла домой, но, судя по жалостливому взгляду хозяина, история о незабвенном промахе Джо успела стать достоянием общественности.

– Передадите ей привет?

– Запросто. А еще лучше будет, если вы на следующей неделе сюда вернетесь и поздороваетесь с ней лично. Тут есть неплохой ресторанчик.

– Думаете, она пойдет со мной ужинать?

– А вы возвращайтесь – тогда и узнаете.

Джо Спорк обижен на самого себя. Из всех своих неспособностей он больше всего презирает, пожалуй, полнейшую неспособность флиртовать и после флирта переходить к делу. Наверное, именно поэтому ему всегда достаются нетерпеливые женщины, из-за чего, в свою очередь, ему редко удается пробыть в отношениях долго, а те, что все же проходят проверку временем, оказываются фактически стерильными.

Джо, пожав плечами, избавляется от уныния и вспоминает прожитый день, листая фотографии на телефоне и мысленно любуясь своими маленькими сокровищами: пчелой и приблудой. Потрясающе!

– Откуда вы взялись? – спрашивает он свою коллекцию и чуть вздрагивает от собственного голоса. – Кто создал ту штуку?

Словно в ответ на этот вопрос его палец нащупывает какую-то ямку на набалдашнике. Он слегка подковыривает ее ногтем большого пальца. Отваливается слой посеребренного воска. Известная ювелирная хитрость: замазать дефект металлизированным воском. Он снимает еще слой, еще и еще, пока не обнаруживает штамп на блестящем металле – тот же схематический символ, похожий на вывернутый зонт или трезубец.

– Билли?

В данный момент Билли Френд занят. Сразу по возвращении в пивную он принялся соблазнять бойкую отважную американку, решившую обойти пешком Британские острова, и учится произносить фразу «Ты очень хорошенькая» на айдахский лад.

– Билли, подойди на секунду, взгляни-ка на эту вещь.

– Я сейчас занят разглядыванием другой вещи, Джозеф. Вернее, двух вещей.

– Билли…

– Дорогая, прости великодушно, я на минутку отлучусь. Мой зануда-друг взывает о помощи, ему не обойтись без моего недюжинного ума.

Его inamorata [10 - Возлюбленная (ит.).] выдает какую-то пошлую шуточку, чем приводит Билли в бешеный восторг, но в конце концов выпускает его из своих лап. Билли подруливает к столику.

– Билли, ты не знаешь, что это?

Билли Френд извлекает из кармана ювелирную лупу-монокль и с важным видом вставляет ее в правый глаз. Данное свидетельство его удали и мудрости не остается незамеченным.

– Так-так… Что тут у нас… Ага, очень хорошо… Славно. Не ожидал здесь это увидеть.

– Ты знаешь, что это?

– Можешь не скромничать, Джозеф. И не изображать удивление.

– Стало быть, это что-то нам обоим знакомое, так? Я это где-то видел?

– Не имею понятия. Но я знаю, что оно означает.

– И?

– Ха! Смотри, не показывай Тесс. Она тебя сразу невзлюбит. Это перепончатая лапа, разве нет? Символ недостойных, нечистых.

– Нечистых?

– Грубо говоря. Слушай, ты же в курсе, что моя семья в ритуальном бизнесе не так давно. Нужда заставила, а потом уж выяснилось, что мы недурно хороним покойников. Однако другие семьи, как я тебе говорил, занимаются этим давным-давно. Испокон веков некоторых людей считали нечистыми с самого рождения. Их близко не подпускали к остальным, и они должны были всегда носить на шее гусиную лапку, чтобы остальные к ним не прикасались. Прокаженные там, рыжие… А может, у них и впрямь были перепонки. Кто знает? В общем, им дозволялась только грязная работа: могилы рыть, гробы колотить и прочее. Ладно, все, я пошел доставлять этой юной леди райское наслаждение и про канализацию слышать ничего не желаю, лады?

– Лады. Желаю хорошо провести время.

– Кто-то же должен. Обидно будет умирать не в духе, а?

* * *

И вот теперь, выбираясь из Тошерского удела и резко сворачивая налево, в калитку, за которой начинается лабиринт узких проулков, Джо изо всех сил закусывает нижнюю губу и старается не бежать. Логика его рассуждений предельно проста. Господа Родни Титвистл и Эрвин Каммербанд (отнюдь не музейные работники, поскольку упомянутый ими музей Логанфилда давным-давно закрыт) могли узнать о предмете, очертания коего мистер Титвистл ненароком обозначил в воздухе, лишь тремя путями. Они знали о нем давно. Они узнали о нем от стороннего лица. Или они узнали о нем от Билли.

Так называемое «стороннее лицо», понятное дело, может быть недовольным бывшим владельцем Книги, который наведывался к нему в лавку, и от одного упоминания которого Фишера забил мандраж. Можно предположить, что это брат Шеймус или его последователь.

Однако узнать, какое отношение к вышеупомянутому предмету имеет Джо Спорк, он мог от крайне малого числа лиц, и первый в этом списке – Билли Френд.

В архитектурном плане жилой комплекс «Карфур-Мьюс» представляет собой причудливую помесь старого и нового, которую застройщик вопреки здравому смыслу решил выкрасить в белый, и которая со временем ожидаемо покрылась желто-серым налетом. Билли любит Сохо. Пешая доступность злачных мест, открытых до поздней ночи баров и нетрезвых туристок, безусловно, сыграли в этом определенную роль, но Билли однажды признался Джо, что Сохо – любовь его жизни. Одно дело гулять здесь, когда жизнь бьет ключом, и совсем другое – просыпаться в Сохо утром, видеть мрачные чумазые улицы, пьяных в стельку гуляк, разбредающихся по гостиницам в пять утра, брюзгливых лавочников, чей рабочий день уже начался, и умаявшихся проституток, для которых он только заканчивается. Сохо – это вечный праздник, воспевающий собственную красоту и молодость, даже если под утро вылезли морщины, тушь потекла и размазалась помада. Здесь все как в последний раз: последний вдох, последний глоток, последний танец перед смертью.

В представлении Билли Френда, прожженного реалиста, Сохо – длинная печальная поэма или погребальная песнь, и он живет в ней по собственной воле. Непонятно, как это его характеризует. То ли в душе он очень глубокий человек, то ли жалкий.

На улицах воняет пивом и мочой. Прямо на тротуаре стоит открытая коробка с недоеденной курятиной. Как она пережила ночь – загадка. В «Карфур-Мьюс» полным-полно крыс, городских лис и людей, которые с удовольствием полакомились бы такой вкуснятиной. Что ж, возможно, коробку бросили недавно.

Дверь в парадную оснащена кодовым замком – новым, электронным. Джо знает код. Билли раздает его направо и налево, ибо уверен: все, что будет украдено, он без труда украдет обратно, а врагов у него нет. Соседи то и дело возмущаются, но Билли знает подход к людям. На него невозможно долго сердиться.

Первый лестничный марш. Ковра нет. Какой-то странный, крапчатый, сине-серебристый линолеум с наждачным противоскользящим покрытием. Под ногами противно хрустит, будто ступаешь по песку. Шкряб. Где он раньше слышал этот звук? Да, он не раз тут бывал. Но дело не в этом. Хм.

Второй марш – на полу доски, торцы выкрашены в белый, ковра по-прежнему нет. Мистер Брэдли, управдом, все собирается его положить, однако до сих пор не положил. Доски забрызганы белой краской, отмечены вмятинами и царапинами от каблуков и тяжелых сапог. На памяти Джо здесь однажды была вечеринка: на лестнице сидели толпы гуляк, какой-то удивительный компот из районных громил, тусовщиц, тусовщиков и парочки кинозвезд, которые со скорбными лицами хлебали «писко сауэры» из пластиковых стаканчиков и сетовали на несправедливость налогообложения. Доски грохочут под ногами – бумс-бумс, – а некоторые и скрипят.

Третий лестничный марш – на полу твердый пластик. Этаж целиком принадлежит одному владельцу, веселому румыну по имени Базиль, который имел счастье однажды заключить выгоднейшую коммерческую сделку и в возрасте тридцати двух лет отошел от дел. Он купил себе несколько квартир, поселил в них родню и друзей, затем понял, что им пользуются, и вышвырнул всех к чертовой матери. Теперь он живет один и, сидя на балконе, пишет скверные, очень скверные пейзажи. Базиль не питает иллюзий относительно художественной ценности своих работ, ему просто нравится процесс. Общение с ним выводит Билли из себя. Джо может часами болтать с Базилем ни о чем, потому что Базиль не считает нужным что-либо контролировать, доказывать или даже осмыслять. Он просто плывет по течению жизни, плывет и пишет, иногда напиваясь в дым и отплясывая в деревянных башмаках по ультрасовременному напольному покрытию своего громадного жилища. Его лестница состоит из причудливых полупрозрачных блоков, как в океанариуме.

Четвертый лестничный марш – роскошный мягкий ковер. «Длинный ворс», – любит со знающим видом произносить Билли. Квартира на верхнем этаже небольшая, потому что жилище Базиля отчасти двухуровневое, но в любом соховском пентхаусе витает дух Джеймса Бонда, и Билли не стесняется на этом играть. На входной двери его квартиры установлен еще один кодовый замок, куда серьезней того, что внизу.

– Билли! – кричит Джо, барабаня в дверь. – Что стряслось, мать твою?! Ты жив?

Билли Френд не отвечает. В принципе, это обычное дело. Спит он крепко и зачастую не один. Вполне может быть, что в эту минуту он неспешно накидывает шелковый халат и завязывает пояс.