Тысяча лет Хрофта. Молодой маг Хедин

Так повествует Леммиальфи из Кора, и слова его должно запомнить нам, альвам».

(Комментарий Хедина: дальше в книге идёт драконья чешуя – не настоящих драконов, драконейтов, недодраконов, отринутых самим драконьим племенем как неспособных достичь высот силы дракона истинного. Такую использовали гномы Кольчужной горы, когда одолели нападение целого их выводка – в дни задолго до моего Поколения. Чешуя недодраконов не пригодилась подземным мастерам ни для доспехов, ни для чего иного, зато оказалась отличным писчим материалом.)

«Я, Дарбран, мастер мечей, гном Кольчужной горы, пишу здесь. Мой рассказ о боге О?дине, Отце Дружин, каким мы запомнили его в преддверии Дня Гнева. Он появлялся внезапно и внезапно исчезал, но мне казалось, что наша Гора чем-то влечёт его, даже больше, чем неведомый нам дом.

В те годы о Древних Богах помнили куда крепче, чем сейчас, когда само их прозвание стремительно уходит в небытие. Память народа гномов цепко хранила рассказы о наших мастерах, украшавших залы Асгарда; статуи их навечно остались в покоях Кольчужной Горы.

Бога О?дина я увидал впервые совсем ещё молодым, голощёким гномом, кому не можно открывать рта на советах старших, а в кузне дозволяется только подтаскивать уголь к горну да выгребать прогоревший шлак. Ну, ещё мести пол, конечно же. Был я тогда в учениках у знатного мечника Браддара, редкостного умельца и столь же редкостного ворчуна и придиры. У него всякая вина оказывалась виновата, а в углу мастерской стояла отполированная увесистая палка со следами срезанных сучков. Сколько раз она погуляла у меня по спине, сейчас даже и не упомнить…

В общем, к моему мастеру бог О?дин прискакал тогда заказывать меч. У него уже был один, но когда старому воину достаёт того оружия, что у него уже есть? Тем более что в тот раз бог О?дин привёз кое-что, потому что простого клинка ему уже не хватало. Привёз он магические ингредиенты, какие – мне тогда знать не полагалось, старый мой мастер делиться секретом не стал, так и помер, не сказавши ни слова.

Но переполох в мастерской тогда случился преизрядный, как сейчас помню. Верно, бог О?дин послал весть к Браддару заранее, и тот, согнав всех нас, младших учеников, голосом скрипучим, как у человеков тележная ось, кои они вечно ленятся смазывать, приказал, «чтоб пол и вообще всё, что есть, языками вылизали!» – и внушительно этак помахал дубинкой. Делать нечего – пока у тебя борода до кадыка не доросла, ты только с такими же говорить и можешь; взялись мы за дело. Был у нас один гном, Дантар именем, сильный, как три драконейта, и столь же глупый – он, бедолага, и впрямь пол вылизывать принялся. Мы, конечно, дурака останавливать не стали – за тупость собственную только ты сам в ответе.

Сам мастер Браддар куда-то убежал, а другие его ученики, постарше нас, уже с бородами, накрывали тем временем стол. Кабана, целиком жаренного, притащили, пива аж три бочки – мы чуть слюнями не захлебнулись, нам-то, голоротым, только хлеб, конина да разбавленное ячменное бродило и полагалось в ученичестве. Мол, сытое брюхо к ученью глухо. Ага, выучишься тут, когда в пузе бурчит громче, чем жернова на крупорушке.

Одним словом, стол накрыли такой, что Дантара нам аж держать вчетвером пришлось, пока он чего не слопал. Потом гляжу – дверь открывается, и входит старик, высокий, спина прямая, совершенно седой, синий плащ на плечах да шляпа с широкими полями. Как вошёл – меня мало что не обожгло. Это бог О?дин слова на приветствия не тратил, дал нам увидать часть своей силы. Мы все оцепенели сперва, потом, конечно, стали кланяться. А Браддар только что пол бородой не вымел, подхалим этакий.

Сели они за стол, стали разговоры разговаривать – про окрестные земли, про людей, про эльфов и альвов, кто чего покупает, где какие цены на оружие, на броню, куда выгоднее готовое сбывать, а кто оптом дешевые заготовки для клинков возьмёт, какие у нас самые начинающие ученики куют. Мы стоим, глаза в пол, потому что Браддар нет-нет, да как зыркнет на нас и палку исподтишка покажет.

И вот как беседа у них шла, так выходило, что дела у всех – хуже не придумаешь. Старые пути, понятные, какими магия ходила, переплело, запутало, иные заклятия не работают, иные работают, но так, что лучше б и нет; беда за бедой, где неурожаи, где сушь, где ливни да гниль, где разбой, где чудища неведомые лезут. Понастроили всюду храмов да святилищ, однако что-то не очень эти Молодые Боги пока помогают. Жрецы говорят, мол, плохо хозяев молим, без истинного прилежания, без души, без огня. Бубним заученное, да и только. А многие, рёк мой мастер, вспоминают добрым словом богов Древних, о которых от родителей слышали, а те – от дедов-прадедов, где память хранят, как у нас, гномов. У мастера Браддара, оказывается, пращур, прапрапрапрадед туда ходил, на битву великую, ходил, да не вернулся. Стал я тогда считать, сколько ж лет прошло – нас, голощёких, до летописей тогда не допускали, – да сбился. Раньше-то, сказывают, гномы куда дольше жили, и пятьсот годков, и шестьсот, а случалось, и через семь веков переваливали; но три тысячи самое меньшее у меня выходило.

Словом, плохо всё. Нас, в Кольчужной горе, общее горе меньше затронуло, хотя покупатели дорогое оружие, князьям да королям впору, куда меньше брать стали. Ну, нам-то хорошо, мы на подземном тепле давно уже грибы навострились выращивать, мхи съедобные, водоросли из подгорных прудов, рыбу опять же разводить научились; а многим гномам куда горше пришлось. Золото с каменьями есть не будешь, пошли в люди, работать кузнецами за прокорм, подковы да топоры с лемехами ковать.

Слово за слово, однако поднялся потом бог О?дин и говорит: мол, брал я у вас в горе Кольчужной уже один меч, сослужил он мне добрую службу, а теперь ещё лучший надобен. Что ж, отвечает мастер Браддар, скажи только, гость дорогой, всё сделаем. Чем эфес украсить, а чем – оголовок? Красными рубинами, синими сапфирами иль зелёными изумрудами?

Засмеялся тогда бог О?дин так, что стены затряслись. Славно пошутил ты, мастер Браддар, говорит. Не нужны мне ни рубины, ни сапфиры, ни даже зелёные изумруды. Взгляни-ка ты сюда, мастер Браддар, да хорошенько взгляни! Взгляни, что я тебе привёз, и скажи, что с этим сотворить сможешь?

Достал небрежно из-под плаща синего что-то, завёрнутое в мягкую кожу, да и бух на стол. Мала вещица, а весила явно немало, даже богу О?дину пришлось поднатужиться. Разворачивай, говорит, мастер Браддар. Взгляни да и скажи мне: что ты с ним сотворить можешь?

Мы все, конечно, шеи вытянули, замерли, пошевелиться боимся. Мастер Браддар кожу развернул неспешно, да и застыл, рот разинув. И было от чего!

Заплясало по стенам мастерской дивное золотое сияние, мягкие закатные волны покатились туда-сюда, и так всё это переливалось, так светилось да блистало, что все мы едва рассудка не лишились. Хорошо, мы, гномы, к магии устойчивы, не сразу и не вдруг поддадимся, даже очень сильной.

Недолго смотрел мой мастер на неведомую вещицу, запахнул скорее кожу и лицо руками закрыл. А бог О?дин смотрит так на него пристально, да и говорит, мол, что это ты, кователь, что смутило тебя? Власть злата? Так ведь эта вещица не просто так, не на дороге найдена, но с боя взята. Взята у самой ведьмы Гулльвейг, если слыхал ты это имя.

(Комментарий Хедина: вот так так! Ай да Старый Хрофт, ай да Отец Дружин. А молчал, молчал всю книгу, ни словом не обмолвившись, что, верно, искал эту самую Гулльвейг, искал и в конце концов нашёл-таки. Нашёл и заполучил некий амулет или талисман, а может, кольцо – но явно какой-то могущественный артефакт. Молодец, что и говорить. Но почему же не написал об этом сам ни слова?)

Сделался мастер Браддар белее мрамора и говорит, мол, слыхал, слыхал, как же не слыхать? Среди тех, кто работает с магией, кто куёт настоящие мечи, имя её в ходу. Говорят, что под разными обличьями ходит она меж людей, ищет способных к волшбе девчонок, собирает да на ведьм учит. От тех ведьм бывает людям и вред, и польза, в равных долях. Но, болтают, если кто из мужей встанет у неё на пути, несдобровать и ему, и всей родне, и селению…

Усмехнулся тогда бог О?дин, да так, что меня словно ледяной водой окатило от страха. Глаз его единственный на меня смотрел, да не смотрел, насквозь прожигал! Тут-то я и услыхал, как он говорит, мол, у меня с той Гулльвейг давние счёты, не знал, что снова свидеться с ней придётся, не гадал, а тут понял, что без древней магии мне никак, вот и стал разыскивать. Оказалось, что мутят народ сильно её ученицы, ведьмы, даже на жрецов пресветлого Ямерта нападают, даже святилища их жгут.

Покачал тогда головой мой мастер и говорит, дескать, как бы не пришлось за те выкрутасы нам всем расплачиваться. Не вернулся мой пращур с Боргильдова поля, зато сын его много потом рассказал о первых днях власти Ямерта в Хьёрварде. Гневен бог солнечного света, ой, гневен и не терпит прекословия, а уж если его святилище чем оскорбить… а тут жечь вздумали!

Вздохнул тогда бог О?дин. Сказал, дескать, я с Гулльвейг при встрече о том же речи вёл, да только она меня не послушалась. Вот только всего и добыл, что эту фибулу, которой она плащ застёгивала.

Небось, говорит мастер Браддар, бились вы крепко, ты и она? Распахнулся, наверное, плащ её, фибула и слетела?

Ничего не сказал на это бог О?дин, только усмехнулся криво. Возьми, говорит, вещицу, да и кинь в расплав. Посмотри, может, на что и сгодится для моего нового меча.

Сгодится, кивнул мой мастер. Отсюда вижу, не может не сгодиться!

Ну, а как мы богу О?дину его Золотой Меч ковали, это уже совсем другая история…

(Комментарий Хедина: Старый Хрофт не стал ничего писать о встрече с Гулльвейг, и я думаю, неспроста. Что-то случилось меж ними такого, чего он не дерзнул доверить даже этой донельзя откровенной книге. К тому же, полагаю, рассказ гнома сюда попал не из-за Гулльвейг, а поскольку говорилось в нём о разгорающейся в Хьёрварде войне против новых владык. Так или иначе, недовольные зашевелились, ропот стал нарастать…

Однако не всё выходило так просто. Эльфы Серебряного Кора поднялись и разделились из-за события хоть и не рядового, но никак истинной причиной раскола, разделения и рассеяния послужить не могущего; люди Хьёрварда страдали от засух или наводнений и в прошлые времена, особенно если вспомнить, что гримтурсены частенько прорывались из Ётунхейма, насылая на людские области ледяные шторма и ураганы, на корню губившие посевы, обрекая целые области на лютый голод. Однако против бога О?дина никто не восставал. Что-то тут не сходилось, что-то совершенно новое вступило в игру – и никак не Старый Хрофт.

Драконья чешуя кончается. Вновь пергамент и твёрдая рука Отца Дружин.)

Теперь он часто носил оба меча. Для Золотого клинка гномы сработали удивительные ножны из чистого горного стекла, выплавленного по тайным рецептам мастеров Кольчужной Горы; меч мог бы освещать всё вокруг собственным сиянием, но Отец Дружин прятал его под верным плащом, обычно довольствуясь своим старым оружием.

Точно старый ворон, он кружил и кружил по Восточному Хьёрварду, изредка покидая его, чтобы отправиться в Северный, Западный или Южный. Но Восточный оставался его домом. Он смотрел – как устроили всё Молодые Боги, как заменили они его самого и остальных Асов. Видел тянущиеся в Хель караваны мёртвых, видел странных и уродливых существ, суетившихся теперь вдоль Чёрного Тракта, прислушивался к злобному всхрапыванию спящего Гарма.

В Западном Хьёрварде стоял на кручах, диких и безжизненных, над морем засыпанных снегом лесов, что катилось к дальнему северу, смотрел на редкие дымки, поднимавшиеся в морозный полдень, вспоминая равнины Иды и девственные чащи, где они частенько охотились с другими асами.

Вдыхал аромат диких джунглей, следил за танцами огромных, в ладонь, бабочек, слушал всхлипы попрятавшихся мелких лесных божков, оставленных без внимания Молодыми Богами, – и ничего не предпринимал.

Старый Хрофт слушал Митгард. Слушал, как в былые времена, когда всё в мире обладало собственным голосом и могло говорить с ним – побуждаемое, если надо, его рунами.

Разговоры, нахмуренные брови, сжатые кулаки. Брошенные поля, или сожжённые засухой, или залитые водой, где погибло всё посеянное. Чёрные от отчаяния, голодные люди, бредущие куда глаза глядят. Тела вдоль обочин, и кружащие стервятники в небесах.

Нарыв набухал гноем, а Старый Хрофт всё равно не мог понять почему. Рука часто ложилась на золотой меч под тёмно-синим плащом, брови хмурились – Отец Дружин вспоминал Гулльвейг и скрежетал зубами.

Первоначало, сказал Лунный Зверь. Да, но первоначало чего? Ведьм? Этого мало, чтобы понять.

…Он не искал встречи с загадочной чародейкой. Прошлое умерло, Гулльвейг не сражалась на Боргильдовом поле ни за, ни против него, а с такими богу О?дину говорить было не о чем. Не друг и не враг – про что с ним толковать? Сделать его другом? – но в час отчаяннейшей нужды он уже не встал с тобой рядом.

Однако с Гулльвейг их свёл, наверное, сам рок.

Нет, он не хотел вспоминать о случившемся и всё-таки вспоминал. Тонкую белокожую руку, небрежно уронившую на холодный песок, омываемый прибоем, тяжёлую золотую фибулу, над которой сразу же поднялось золотое сияние.

Он ненавидел собственную жадность, свои пальцы, алчно впившиеся в кипящую магией безделушку.

Как, как эта бессмертная Гулльвейг способна творить подобное?! Кто – и, главное, зачем?! – ей помогает?!

Вопросы оставались без ответов.

Фибула умерла в тиглях Кольчужной горы, чтобы возродиться в Золотом клинке. Дотянуться бы теперь ещё этим мечом до кого следует…

А потом всё началось – как всегда, и внезапно, и ожидаемо.

IV

Отец Дружин торопился. Что-то висело в осеннем воздухе, что-то расползалось по облетевшим лесам, цеплялось за нагие ветки, хоронилось по овинам и амбарам, сторожко выглядывало из-за стрех, из-за вязанных в прочную «лапу» бревенчатых углов.

Этим «чем-то» был страх. Бог Один не мог ошибиться, он чувствовал его безошибочно – со времён Боргильдовой битвы. Именно тогда он впервые испытал его по-настоящему и уже не мог забыть никогда.

Дорога вела его холмами и неглубокими долинами к северу от Бирки, и он невольно вспоминал свою встречу с Суртом, приключившуюся где-то в этих краях. Сколько ж воды утекло, сколько всего случилось… не найти теперь уже тот двор, где Древний Бог и огненный великан, правитель Муспелля, играли в тавлеи, попивая свежее доброе пиво. Не найти ни двора, ни даже селения – там поднялся густой лес. Почему люди ушли отсюда, Старый Хрофт не знал – скорее всего, деревню сожгли, а уцелевшие жители сочли за лучшее не возвращаться.