Записка Анке (сборник)

– Я, доцент, сам поклонник этих просторов, но вы уж слишком высокого мнения об их художественных достоинствах.

– Вы говорите, слишком высокого, капитан? Хорошо, скажите мне: какого цвета вон то ребро льдины, что смотрит из-под снега у ближайшего троса? Вот видите, вы уже и потерялись. Я вас понимаю. Вы просто не можете подыскать нужного определения. Не смущайтесь, вы не один теряетесь. Я чаще и дольше видел эти краски, и все-таки, если вы меня спросите, как я их определяю, я должен буду сделать это очень приблизительно и, вероятно, даже ошибусь. Если я скажу вам – аквамарин, вы вправе возразить, что краска этого льда куда глубже и полнее любого аквамарина; разве аквамарин, самый совершенный и прозрачный, может дать такую кристальную чистоту неба, как этот осколок льда? Изумруд? Нет, об этом не стоит говорить. Наконец бирюза – чистейшей воды бирюза? Как далеко ей в своем совершенстве до этой льдины. Где, в какой царственной бирюзе вы найдете такое бесподобное смешение зеленого и голубого? Попробуйте-ка сказать, где здесь кончается голубизна и начинается зелень? Ну, вот видите, а вы говорите, я преувеличиваю. Какой самоцвет, какой алмаз способен источать такую бездну сверкания?!

– Пожалуй, вы правы, доцент. Но мне никогда не приходилось задумываться над такими вещами – как-то некогда было. Вместе с Кингом и Йельсоном мне пришлось побывать над этими местами, но тогда никто из нас не задавался такими мыслями, и, признаться, всем нам эти льды казались только страшными.

– Это происходит, капитан, из-за того, что вы не любитель Севера…

– Нет, доцент, я его люблю.

– Вы любите его, как покоритель любит покоренную страну. Вы любите воевать с северными льдинами, но вам, по существу, все равно, северные это льды или южные, – вас интересует в лучшем случае только процесс состязания с ними: кто кого? В худшем вы стремитесь к той славе, которую неизбежно дает победа над таким противником, как полярный лед. Поэтому вы знаете лед, снег, холод, пургу, медведя – вообще все, что входит в понятие «полярная область», – только как препятствие, только как барьер, через который надо перескочить, не зацепившись ногами, чтобы не сломать себе шею. А вот если бы вы знали, как любят Север у нас в Норвегии! Для нас он не пугало, а родной отец. Этакий огромный суровый старик, любящий пошуметь, крепко помять нам бока. При попытке ласкаться он больно колет жесткой седой бородищей. Но нигде сын Севера не может отдохнуть так сладко, как на просторной белой груди своего великана-отца. Норд, Норге, Норвей – ведь это все почти одно и то же, почти синонимы. Норвежец – родной сын Севера. Он не боится его, не намерен с ним воевать, он хочет его близости и покровительства. Он любит его и за то получает от Севера то, чего хмурый старик не дает больше никому, – железное здоровье и непоколебимый покой души. Умение довольствоваться самым малым и любить только скалы и лед. Вы вот улыбаетесь? А смотрите – взять хотя бы вас, американцев. Стоит в кармане янки завестись лишнему доллару, и его уже тянет куда-нибудь в Италию. А прославленные британцы, какая нация дает еще такое число бродяг, неспособных довольствоваться пределами своего отечества? И рядом с этим разве вам приходилось видеть в какой-нибудь Ницце или в Неаполе норвежцев? Как редкое исключение. Мы не любим чужих стран. Мы чувствуем себя хорошо только в Норвегии и в полярных странах, составляющих коренные владения нашего родного отца Норда.

– Однако, как мне кажется, доцент, вы не всегда путешествуете по Северу только для того, чтобы любоваться его красотами. Приятность отдыха на широкой груди вашего сердитого отца вы не прочь соединить с некоторыми полезными результатами!

– Что делать, капитан, такова жизнь… И все-таки я люблю Север чисто платонически… Однако мы, кажется, несколько отвлеклись, давайте-ка займемся наблюдениями. Вон и Кроппс тащит секстанты.

– И то правда. Пока вы будете здесь делать наблюдения, я пройду и узнаю, чем кончился осмотр носового зонда и как велико его повреждение.

7. Мультанаки исчез

Когда Билькинс уже наполовину спустился в рубку лодки и только голова торчала над поверхностью льда, его взгляд совершенно случайно отметил в отдалении какое-то желтое пятно, довольно резко отличающееся от общего ослепительного-белого фона. Присмотревшись, Билькинс определил: медведь.

Желтое пятнышко быстро подвигалось по направлению к лодке. Скоро за ним появилось еще одно такое же. Второй медведь. За вторым – еще два поменьше.

Билькинс обернулся к Зулю и Кроппсу:

– Эй, господа! Глядите-ка, к вам гости… И ведь совершенно не боятся; по-видимому, они еще не знакомы с такой дичью, как вы. Идут как на приготовленный завтрак.

Но звери не собирались охотиться на людей. Они не обращали на них никакого внимания и быстро двигались по краю длинной узкой трещины, оканчивавшейся невдалеке от того места, где вклинилась в лед рубка «Наутилуса». При этом звери все время принюхивались к чему-то в полынье. Дойдя до конца трещины, большой старый медведь прыгнул в воду и исчез подо льдом.

Почти тотчас же спускавшийся в лодку Билькинс услышал тревожные удары колокола, доносящиеся из нижнего отделения, откуда подавался воздух водолазу и велись с ним переговоры. Когда Билькинс вбежал на водолазную станцию, по борту лодки раздались скрежетание и неистовые удары. Одновременно трос, один конец которого был прикреплен к поясу водолаза, а другой намотан на лебедку, резко натянулся, точно водолаз с размаху бросился в глубину. Передача голосом прекратилась из-за обрыва переговорочного кабеля. Дернувшись несколько раз, лопнула и сигнальная веревка. Работавшая полным ходом лебедка бешено завертелась впустую, наматывая оборванный трос. Все растерянно переглянулись. Старший водолаз, повернувшись к Билькинсу, спросил:

– Сэр, как быть?

Но вопрос не дошел до капитана. Билькинс, не обращая внимания на общую растерянность, поспешно натягивал водолазный костюм. Поняв без слов намерение капитана, окружающие принялись привинчивать ему к вороту скафандр. Через три минуты Билькинс был уже в промежуточном кессоне и через пять – в податливом зеленоватом стекле воды.

Билькинсу было ясно, что оборвать главный трос водолаз мог только при очень стремительном падении.

Трос быстро разматывался. Билькинс чувствовал, что с каждой секундой становится все труднее и труднее дышать под давлением огромного столба воды. Наконец трос остановился – все сто метров были вытравлены. Билькинс повис над бездной. Над головой, под ногами, со всех сторон было мутное зеленоватое стекло воды. Билькинс не раз бывал под водой, но сейчас он чувствовал себя совершенно необычно. Несмотря на то что ослепительный свет сверху проникал даже на эту глубину, вода казалась совершенно мертвой, совсем не такой, какую Билькинс видел в южных морях. Ни одно животное, ни рыба, ни моллюск не нарушали ее покоя. Не было признаков какой бы то ни было растительности. Посветив немного вокруг себя грудным фонарем, Билькинс выключил свет. Таким безнадежно немощным показался ему этот слабенький луч! Несмотря на неподходящий момент, Билькинс даже громко рассмеялся в своем скафандре: «Нужно же быть таким идиотом, чтобы впопыхах забыть здравый смысл, – ведь я же знаю, что глубина здесь измеряется тысячами метров». И он дал сигнал к подъему.

Добравшись до лодки, Билькинс залез в узкий промежуток между льдом и верхней палубой судна. Отсюда он осторожно добрался до носового зонда, чтобы исследовать его повреждение. Он быстро понял, в чем дело. Весь промежуток между буфером зонда и корпусом его телескопической трубы был забит лохмотьями сырого мяса и кожи. Тут же он обнаружил и обрывок тюленьей ласты. По-видимому, эти остатки столкновения с животным, забив контакты, создали соединение, повлекшее за собой непрекращающийся звонок сигнала. Билькинс старательно очистил зонд и снял помятый буфер.

Теперь оставалось найти объяснение приходу медведей к месту стоянки лодки и исчезновению водолаза.

Конец полыньи, в которую на глазах Билькинса нырнул медведь, приходится почти над самым концом зонда. Билькинс решил воспользоваться полыньей для того, чтобы передать на поверхность льда снятую им часть буфера. Он сказал в переговорную трубку:

– Спустите мне водолазную стремянку и крепкий строп в самый конец полыньи. Я привяжу к нему буфер.

В наушниках послышалось:

– Есть, послали наверх.

Билькинс уселся верхом на трубу зонда и стал ждать.

«Однако они не торопятся», – подумал он через несколько минут напрасного ожидания.

Но как раз в этот момент наверху послышались сильные удары по льду, гулко отдававшиеся в медном скафандре, – и вместо ожидаемого стропа и стремянки в светлом отверстии полыньи показались медвежьи лапы, а затем целый медвежий зад заслонил свет. Медведь отчаянно барахтался, пытаясь вылезти из полыньи, затем осел всей тушей в воду и скользнул под лед, слабо дергая лапами. Следом за медведем сверху скользнул виток троса. Билькинс, забыв про буфер, подхватил конец и захлестнул вокруг медведя, все еще делающего слабые попытки всплыть. Сверху появилась и долгожданная стремянка. Прижимая к груди тяжелый буфер, Билькинс полез наверх. Сразу несколько рук подхватили его на краю льда и вытащили на поверхность.

Ослепленный непомерным сиянием льда, Билькинс беспомощно сидел, пока с него снимали скафандр. На него набросились с расспросами:

– Ну, что с Мультанаки? Где Мультанаки?

– Где-нибудь там, – сказал Билькинс, сделав неопределенный жест в сторону льда.

Все молчали.

– Но я вижу, вы хотите, чтобы и я обратился в ледяную сосульку.

Действительно, водолазный костюм Билькинса превратился в негнущуюся блестящую корку. Он с трудом поднялся, чтобы с помощью окружающих сбросить свои тяжелые доспехи. Скинув их, стремглав побежал в лодку.

Но не успел Билькинс допить и первого стакана горячего шоколада, как сверху послышались крики:

– Капитан! Господин капитан!

Набросив шубу, Билькинс опять выскочил наверх.

8. Кроппс сомневается в умственных способностях капитана

Навстречу Билькинсу, увязая длинными ногами в снежных сугробах, бежал Кроппс. Когда он приблизился, Билькинс рассмотрел в его руках какие-то кровавые лохмотья. Запыхавшись от бега и не в состоянии выговорить ни слова, Кроппс протянул их капитану. Билькинс в недоумении остановился:

– В чем дело, Кроппс?

– Капитан… Мультанаки… смотрите, это же Мультанаки!

Только тут Билькинс разобрал, что Кроппс держит в руках пропитанный салом и кровью кусок ткани от водолазного костюма. Крепкий прорезиненный брезент был разорван в клочья.

– Откуда это, Кроппс?

– Из медведя, сер,

– Из какого медведя?

– Мы вскрыли тут же медведя, которого вы нам помогли извлечь из воды после того, как Миккельсен и Джонс его убили… В нем мы нашли эти клочья… Здесь не может быть сомнения – это от костюма Мультанаки.

– Что же вы думаете, Кроппс?

– Я ничего не думаю, сэр; это так страшно, что просто не хочется думать.

– Постойте, а откуда вообще взялся этот медведь? Вернее, где он был с тех пор, как пришел сюда вместе со своей семьей?