Теперь настала очередь Уолтера улыбаться. От этого у Шелби начало слабеть тревожащее чувство в животе.
– Угу. Никогда не был любителем музыкального театра.
– Ладно. Пожалуй, с этим я соглашусь. Так как оно тебе?
– Я… – Он остановился. Затем он повернулся к ней. – Ты веришь в Бога, Шелби?
Это вызывает у нее взрыв смеха. Она не могла сдержаться.
– У тебя кризисное состояние, да?
Он обхватывает свою голову руками:
– Ох, ты не представляешь насколько.
– Хочешь поговорить об этом?
– Видишь вон там? – Он указал на что-то на другой стороне улицы. Там был билборд «КРИДДЛ В СЕНАТ» на соседском дворе.
– Ох. Что ж, добро пожаловать в клуб «Моя мама известна»?
Уолтер хмыкнул.
– В моем случае скорее печально известна. Крис Криддл знают за пять вещей: ее любовь к «Святому слову», ее приверженность корпоративному капитализму, ее фанатичную поддержку прав эмбрионов, ее коллекцию оружия и то, что все это поддерживает чернокожая женщина, – сказал он. – И это еще никто не знает о ее неодобрении отношений между людьми одного… пола. Она держит это в тайне.
Шелби кивнула в ответ. Она все это слышала о конгрессменше – отец Шелби точно не был сторонником матери Уолтера (но ему она это говорить не собиралась). Но сейчас Шелби поняла, что по-настоящему не верит во все сказанное.
– Вся эта «известность» действительно про нее?
– Я не имею понятия, Шелби. Но она изменилась после… весенних каникул.
– Весенних каникул?
– Да.
Дальше он не продолжил. Просто продолжал смотреть на надпись. У Шелби появилось желание пойти и опрокинуть ее, но она решила, что это будет не лучшей идеей, учитывая, что миссис Криддл могла наблюдать из окна кухни или еще что-то.
– Хочешь знать, почему я сомневаюсь насчет машины? – сказала она вместо этого, не веря, что именно эти слова исходят из ее рта. До этого она говорила об этом только с родителями, бабушкой и терапевтом.
– Давай, – ответил Уолтер.
(Черт. Шелби очень надеялась, что не пожалеет об этом.)
– Ну, летом перед моим поступлением моя Биби взяла меня с собой в Индию…
– Стоп, что такое биби?
– Прости. Биби – это мама моего отца. Она индуска, отсюда и поездка в Индию.
– А. Хорошо. Продолжай.
– Вся поездка была тяжелой, потому что до этого я не встречала настоящую бедность, – продолжила Шелби. – Первую неделю мы провели в Бенгалуру, и то, что я могла видеть трущобы из окна нашего комфортабельного отеля, никак не укладывалось в моей голове. Одно окно выходило на сияющие здания, моллы для туристов и на новенькие машины. А другое на ряды хибар с проржавевшими крышами. И я знала, что в них живут люди, которым не хватает на еду.
– Ох, – смог ответить Уолтер. – Это… мне сложно такое вообразить.
– В конце пребывания мы поехали к Тадж-Махалу, но такая концентрация бедности вокруг заставляла меня думать только о том, что самое посещаемое место в стране буквально является дворцом смерти, – проговорила она. – Когда мы вернулись в многомиллионный особняк моих родителей в Лос-Анджелесе, после перелета первым классом и встречи личным водителем семьи на «Мерседесе» за двести тысяч долларов меня буквально тошнило. Это был мой первый кризис веры. Я подумала, что если Бог – в которого я верю, к слову, – любит всех одинаково, то почему у кого-то есть все, в то время как другие едва сводят концы с концами?
Уолтер промолчал. (Шелби и не ожидала от него ответа.)
– Нет смысла говорить, мне очень некомфортно разъезжать на люксовой иномарке, для которой я ничего не сделала, когда вокруг меня миллиарды людей, работающих на износ, которые едва ли зарабатывают больше 450 долларов в год.
За каждой такой репликой следовал момент тишины, которой Шелби, по правде, была рада. Эти слова давались ей тяжело: вот так говорить с Уолтером действительно помогало, и ей правда не помешал бы друг ее возраста.
Она кое-что не говорила ему (по крайней мере не сейчас): она прекратила заводить дружбу несколько лет назад. Все ее старые друзья сбегали после ее первого такого разговора. И даже после переезда в Лос-Анджелес и перевода в новую школу из-за полученного диагноза она больше не пыталась найти новых.
Кроме… одного раза. И закончилось все не лучшим образом.
– Как ты справилась с этим? – сказал после паузы Уолтер. – С кризисом. Потому что мне кажется, что я близок к этому.
Шелби вздохнула:
– Это прозвучит очень банально, так что обещай, что не будешь смеяться.
– Не буду.
– Ну, эта штука называется молитва о душевном покое. Душевный покой, чтобы принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого. Я прорабатываю это с терапевтом после переезда сюда.
– Ты ходишь к терапевту?
Пульс у Шелби подскочил. Бывает, люди относятся негативно, когда узнают, что ты посещаешь такого специалиста, – но сейчас она постаралась не думать об этом.
– Да, хожу, – ответила она. – Это плохо?
Уолтер хмыкнул.
– Вовсе нет. Я думаю, что мне тоже не помешало бы. Но Крис Криддл не доверяет такого рода вещам.
Шелби не знала, что ей на это ответить. Поэтому она перевела взгляд на часы.
– Черт, уже поздно, – сказала она. – Прости, что приходится на этом остановиться.
Это было одновременно искренне и нет. Ей было нужно еще немного времени, чтобы объясниться с ним. Но также ей стало очень дискомфортно находиться тут.
– Мне надо домой.
– Понимаю.
Он поднялся и протянул ей руку. Когда она была на ногах, он улыбнулся с высоты своего роста.