Слепая любовь. Лирическая повесть

– Нет, я не обиделась, просто… Откуда ты знаешь всё это?

– Я же слышал, как ты мимо меня проходила. А иногда останавливалась неподалёку и вздыхала. И бананы Джиму к ошейнику цепляла. Тётя Зина ещё смеялась: «Что, Джим, не знает твоя подружка, что ты косточки любишь, а не бананы?»

А Оля-то думала, что всё было тайно!

Будто извиняясь, Юрик признался:

– Мы, слепые, слышим очень хорошо. А ещё руки у нас очень чуткие. Вот, хочешь, я угадаю, какого цвета твоё платье?

Он как-то по-особому поводил пальцами по краю Олиного подола, что лежал на скамейке.

– Зелёное! – уверенно произнёс.

И Оля покосилась недоверчиво: слепой – мнимый или ему кто-то подсказал?

– Нет, я не жульничаю, – угадывает Юрик её подозрения, – просто от каждого цвета идёт своя волна. Обычным людям это трудно представить. А у слепых взамен зрения сильно развиты осязание и слух. И ещё обоняние. У тебя очень приятные духи.

И Оле снова стало неловко: духи, конечно же, позаимствовала у мамы… И, конечно же, ради Юры… Выговорила с натужным смешком:

– А ты, Юра, опасный человек. Так много всего знаешь, а со стороны и не подумаешь.

«Знаю, Оля, знаю, – мысленно произнёс Юра, – и что сердце твоё доброе, и что девочка ты хорошая. А только надоест тебе моё общество и весь интерес пропадёт, когда все мои секреты узнаешь. И наскучит тебе якшаться с инвалидом. Тётя Зина мудрая, хорошо, что с детства меня ко всему этому подготовила… Инвалид я и есть инвалид… А только очень мне здорово разговаривать с тобой, Оля».

Словно бы случайно задел край её платья, поднялся. Свистнул Джима. Мохнатая рыжая комета через три секунды ткнулась ему в руки.

– Пора нам, Олечка.

– А как ты узнаёшь, что пора? – взглянув на часики, удивилась Оля: Юра уходил всегда в одно и то же время, прямо минута в минуту.

– Посмотри на солнышко, на скамейку. Ты ведь заметила, что я всегда на одно и то же место сажусь. Как луч доходит до моего левого мизинца, так, значит, и пора… До завтра, Оля.

А назавтра шёл дождь, и прогулка не состоялась. А потом было воскресенье, и все Гладковы отправились на речку. А в понедельник Юрик почему-то не пришёл…

А потом открылся садик, и надо было водить Маришку с Серёжей, а дома всегда находились какие-то неотложные дела. А то вдруг Кэтрин прибегала с новой фантазией на тему шитья или звала куда-нибудь, и Оля не решалась отказаться: пришлось бы рассказать о Юрике.

Думала о нём каждую свободную минуту. Но и маме, вопреки обыкновению, ни о чём не рассказывала, ограничиваясь, если вдруг спросили, уклончивыми односложными ответами. Ох, и неспокойно было Светлане от этих умалчиваний прежней болтушки! Однако, увидев, что Оля пропадает в парке не каждый день, поуспокоилась. Этот неистребимый материнский инстинкт – уберечь ребёнка от явных и мнимых опасностей, от тревожащих знаков и соблазнов!.. Словно потакая матери, пёстрая вереница дел и дней кружила Ольгу, не пуская в парк, хотя каждый вечер, укладываясь спать, девочка клятвенно обещала себе: уж завтра – непременно!.. Не скоро, совсем не скоро удалось вырваться.

Стайки воробьёв, карапузы на трёхколёсных велосипедах, бабушки в платочках – всё как всегда. И одинокий слепец на скамейке.

Не дойдя нескольких шагов, увидела, что Юрик улыбается.

– Здравствуй, Оля, – и поднялся навстречу.

Она остановилась, не подходя. Так стало стыдно. Ведь наверняка же каждый день ждал, прислушиваясь. А она!..

– Мне было никак… – неловко пробормотала. Улыбка сошла с губ Юрика.

– Я инвалид. И ты мне ничего не обещала, – чуть резковато сказал он.

А Оля давилась слезами, не в силах ни уйти, ни приблизиться. Юра подошёл к ней сам.

– Олечка, не надо, – и безошибочно нашёл её руку. – Не надо, а то я подумаю… А мне так думать нельзя. Ты пришла – и умница. Я очень рад.

Оля тёрла кулаком глаза и видела сквозь слёзы похудевшее Юрино лицо, и чувствовала, как дрожит его рука, тихонько сжимающая её пальцы.

– Юрик, прости. Я теперь всегда…

– Ч-ч-ч! Не обещай ничего. От тебя зависит очень мало. Я всё понимаю…

Он всё понял и потом, через год, когда Оля вскользь обмолвилась о Егоре.

Высокий, быстроглазый, с нагловатой улыбкой, Егор повстречался Оле на школьной дискотеке. Было в нём что-то пикантное и опасно-манящее.

Сводил несколько раз в кино и кафе. Предлагал, сведя всё к шутке, когда отказалась, попробовать пива. Катал на собственном навороченном мотоцикле. Было с ним весело и безоглядно легко.

Предложил однажды сходить к знакомому на день рождения. Оля согласилась после некоторого колебания.

Компания подобралась разношёрстная, но все явно старше Ольги, хотя она и выглядела взрослее своих пятнадцати. Полненькая, с оформившейся фигуркой, по-взрослому не чрезмерно накрашенная, она ловила на себе нагловатые взгляды парней и «всё понимающие» – девушек.

Шампанское за именинника пили все, но Олино нежелание поднять второй бокал было встречено всеобщим непониманием.

– А может, ей лучше водочки? – гаденьким голосочком пропела фиолетововолосая разухабистая девица, которую звали Птичкой.

Компания, не исключая и Егора, дружно заржала.

Вот тогда и надо было уходить. А Оля, дурочка, побоялась показаться малолеткой.

Егор начал приставать, как только врубили музыку и погасили свет. Он навалился на Ольгины плечи и сбоку дышал ей в лицо невообразимым коктейлем из табака, пива, водки и шампанского. Рука его, с короткими потными пальцами, грубо полезла сзади за вырез блузки. Оля отшатнулась, юркнув из-под руки Егора в коридор. Но замок оказался непростым, и кто-то из Егоровых дружков схватил её за руки. С неожиданной силой оттолкнула захмелевшего донжуана. Он, пошатнувшись, уцепился за край её юбки. Материя затрещала. Оля впилась ногтями в эти ненавистные руки. Они разжались. Парень грохнулся, не удержав равновесия, а Ольга, справившись, наконец, с замком, выскочила за дверь.

Бежала по тёмным улицам, придерживая разодранный бок юбки и размазывая по щекам тушь. Кривила губы в брезгливой гримасе; было невообразимо гадко, словно мерзкие пальцы Егора и его приятеля оставили на её теле заклеймившие позором отпечатки.

Ткнулась в грудь отцу, когда распахнул дверь на её истеричный стук. Долго отмокала в ванной, нещадно тёрлась мочалкой, стараясь избавиться от невыносимого ощущения липких бесцеремонных лапищ.

Светлана отпаивала её успокоительным отваром из смеси трав и со смешанным чувством запоздалой тревоги и облегчения слушала сбивчивый рассказ и пламенные клятвы, что «больше – никогда, никогда, никогда!»

Юрик не улыбался. Он ровно сказал:

– Здравствуй, Оля, – как всегда, за несколько метров узнав её по шагам.

Она не приходила почти месяц, и сейчас в её походке, в её сдерживаемом дыхании было что-то виновато-осторожное, порывисто-несмелое. Когда уходила в последний раз, в голосе невольно прорывалась радость, а сейчас он был тусклым, каким-то невыразительным.

Оля присела рядом с Юрием и монотонно, почти скучно рассказала ему всё. Потом оба долго молчали.

– Я не батюшка, грехи отпускать не умею, – наконец неловко сказал Юра.

– Да, верно, – так же скучно отозвалась Оля и поднялась, намереваясь уйти.

– Не уходи, сядь, – попросил Юра.