Всё думы, думы – праздный дух
Заводит в штопор.
И паутину вьёт паук,
Задохся чтобы.
И проплывают мимо глаз
Неспешно годы.
Жизнь, очевидно, удалась —
Не ищешь брода.
«Я обращаюсь к ангелу в тебе…»
Я обращаюсь к ангелу в тебе.
Его душил ты грубыми словами.
Прикладом бил по светлой голове.
Ходил по крыльям грязными ногами.
Он невесомый, с грустью на лице,
Давно поник, бессилен образумить.
Был вензель вбит в начальном яйце.
Наследник рода, ты при жизни умер.
Себя глубоко в мусор закопал.
Страшишься глаз и слов, и всех движений.
Из мыслей старых жвачку зажевал,
Зациклился в плену твой мнимый гений.
И ангела в тебе не пробудить,
Сквозь панцирь шизоты не достучаться.
Другие возведут твои мосты.
И пригласят твоих девчат на танцы.
М. Ц.
Ей сорок девять не исполнилось
И пятьдесят.
Сильна, здорова и вынослива,
Но в хлам – душа.
Все мытарства и испытания —
Кто б поддержал!
Среди завистников и Каинов,
Кривых зеркал.
Душа – творить! И в созидании
Легко парить!
На шее быт колодой каменной —
Собой не быть.
Елабуга язвит и пучится —
Не до поэм.
Она случайная попутчица —
Янтарь зачем?
Посудомойкою быть просится —
Но это край!
Тот камер-юнкер в мыслях носится…
Его-то – царь.
Унизить, смыть, развеять по ветру —
Гордыню сбить?
За право быть потом Мариною.
В гробу не быть.
Могила, кладбище – всё в лирике
Тех юных лет,
Когда порывы и романтика,
Безбрежность бед.
Всех обошла, восстав рябиною
И янтарём.
И августов предночий длинами,
И сентябрём.
«Август воспела…»
Август воспела
С яблоком спелым,
С нравом имперским,
С сумраком дерзким.
Август бессмелый
Довёл до предела.
Горькой до срока
Рябина созрела.
«Елабуга ела свои буги-вуги…»
Елабуга ела свои буги-вуги,
Встречая бежавших от страшной войны.
И видели жители только недуги:
Что рыбу купила, а сделать – увы.
Германия – мама, романтика, Рильке —
Предавшая Шиллера и Лорелей,
На тело Европы нацеливши вилку,
Кошмаром сознанье обрушила ей.
Двадцатые страшные – голод, разруха.