Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)

Перед часовней Пошта замер, открыв рот от удивления.

Про подобное он читал только в старых, до Катаклизма сделанных учебниках истории: часовню обложили травой, ветками, досками. И подожгли. Из кругового костра тянуло дымом, а дверь была заложена так, чтобы изнутри ее не открыть. Окна тоже были закрыты тяжелыми ставнями.

– Закрылись, – сказал Листоноше Копыто, утирая пот. – Ниче, там и поджарим. Взяли, значит, Ступку, его военоначальников и твоего этого. Зубочистку. Еще на улицах. Остальные здесь заперлись.

– И вы их что – сожжете?

Было слышно, как хором молятся в часовне. У Пошты на затылке волосы встали дыбом.

– За Олеську, – пояснил подъехавший Тапилина. – За наших хлопцев. Давно пора эту заразу…

– Что, и баб? И детишек?

– А накой они нам? Кормить еще… А они потом вспомнят и отомстят. Нет уж. Хватит.

Пошта представил, как просачивается дым сквозь щели в деревянных стенах, и голова у него закружилась. Видимо, как раз в это время закрывшиеся в часовне поняли, что горят, и вера их дрогнула: заголосил ребенок, заверещали бабы, изнутри ударили в дверь.

– Ничего. Выдержит. – Тапилина огладил усы.

Копать-колотить, да есть ли под этим небом хоть один по-настоящему хороший человек?!

Даже не так. Есть ли люди еще под этим небом?

Пошта с тоской вспомнил веселую Бандерольку, свою добрую подругу, вспомнил приятелей-листонош… «Старею, что ли? Запутался? Я же должен спасать всех подряд, а мне хочется затолкать казаков Тапилины с есаулом во главе в горящую часовню. Или перестрелять их нафиг».

Кстати, мысль.

Пошта подъехал вплотную к Тапилине, приставил обрез к его боку:

– Там дети, есаул.

– Сдурел?!

– Открой двери. Тебе на том свете зачтется. Там же дети, понимаешь? Маленькие.

– И что, выпустить?

– Выпустить. Хочешь – здесь оставить, хочешь – к себе забрать. Неужто бабьего бунта боишься, есаул?

– Не боюсь я баб и никогда не боялся!

Пошта смотрел на казака, вымазанного чужой кровью. Да, ничего и никого ты не боялся, степняк. Только вот с мозгами у тебя не очень хорошо, а с совестью – и того хуже.

– Выпускай. А то пристрелю. У меня, знаешь, свои принципы. Я и умереть за них готов.

Есаул скосил на него белый глаз, шевельнул усами:

– Открыть двери!

– Ты чего, командир?!

– Открыть, я сказал! Казаки! Вы что, баб испугались?!

Уже трещал огонь и меньше было дыма. Успеть бы… вспыхнет часовенка свечкой, люди внутри и останутся.

Казаки кинулись к дверям, распахнули их. Заплаканные пленники кинулись наружу, падали на землю, жадно глотали воздух.

Пошта опустил обрез:

– Спасибо, есаул.

Тапилина задумчиво кивнул:

– Тебе спасибо, листоноша. Не дал зверем стать. Удержал во мне человека.

– Где пленник-то мой?

– В доме Ступки, как и хозяин. Связали его. Поедем вместе, покажу.

Пошта в последний раз оглянулся на часовню – ее и не думали тушить, и огонь все-таки начал подниматься по стенам, карабкаясь к замолкшему колоколу.

* * *

На Зубочистку было жалко смотреть. И без того худосочный жилистый парень за время, проведенное в коше Ступки, превратился в обтянутый кожей скелет, пародию на самого себя. Под глазами залегли синяки от беспробудного пьянства, сами глаза налились кровью, а одежда – старенькая химзащита и драный противогаз – окончательно превратилась в лохмотья.

После боя Зубочистка выглядел еще более потрепанным – видимых ран и повреждений на нем Пошта не заметил, но судя по подергиванию головы и глаз, то и дело сползающих к переносице, балаклавец заработал сотрясение мозга, а то и не одно. Казаки Тапилины, скрутившие вору руки за спиной джутовой веревкой, напоследок еще и отпинали его ногами, если не переломав ребра, то уж как минимум отбив нутро, и дышал Зубочистка тяжело, с хрипом.

– Ну что, копать-колотить? – спросил Пошта цинично. – Добегался, ворюга?

Зубочистка не ответил, только зыркнул недобро.

– Гаденыш ты лживый, – продолжал листоноша. – Я же тебе жизнь спас. Из Балаклавы вывел. А ты, мерзота? На Летучий поезд твои люди напали? В Севастополе своих же опять подставил под огонь. Теперь вот со Ступкой связался, с покойничком-то.

– Пошел ты… – сплюнул сквозь зубы кровавый сгусток Зубочистка.

Пошта покивал:

– А врал-то, врал! Я-де пилотом был! Гражданской авиации! Жена и дети погибли! Сталкером хочу стать! А на деле – обычный ворюга, да еще и неудачник к тому же. Лох – по-простому говоря, – продолжал глумиться Пошта.

– Сам ты лох! – взвился, насколько позволяли веревки Зубочистка.

Пошта мысленно ухмыльнулся. Первая часть допроса – выведение субъекта из равновесия – прошла успешно.

– Ты ничего не перепутал? – уточнил листоноша. – Это ты тут сидишь связанный и побитый. А я – стою над тобой, свободный. Так кто из нас лох?

– Ты! – прорычал Зубочистка. – Ты – лошара! Листоноша! Холуй сектантский! А я – вольный человек, вольный! Что хочу – то и делаю, нет надо мной никого! Вольному – воля!

– Так уж и никого? – прищурился Пошта. – А перфокарту ты небось для собственного удовольствия спер. Так, почитать на досуге… А ну отвечай, кто тебя нанял?! – вдруг гаркнул листоноша.