Бесогон. Россия между прошлым и будущим

На первый взгляд Василий Васильевич Розанов – это отсутствие всякой общепринятой мыслительной формы. Логики – ну, никакой. Человек совершенно «нелитературный», а пишет так, что кожей чувствуешь «биение живого». В его «Опавших листьях» – каждую жилочку видно.

Алексей Сергеевич Суворин

Сам – небольшого роста, узкоплечий, несклад- ный, рыжеватый. При полном отсутствии атрибутов внешней силы, мужественности и красоты, он как древний грек боготворил человеческое тело, был страстен (даже в каком-то смысле развратен) и всю жизнь мучился проблемами физики и «метафизики пола». Пожалуй, именно он олицетворял собой ненасытное и плодовитое «женское начало» в российской словесности. Куда там прошлым и настоящим декадентам! Он не писал, а изливал душу на бумагу. Писал (по его собственным словам) даже не кровью, а семенем человеческим. Выворачивал себя наизнанку. Какая-то патофилология, ежедневная и непрерывная бытовая исповедь «ветхого Адама», рвущегося – к Богу.

Розанов – это, конечно же, Москва. Точнее, персонифицированное в слове ощущение Москвы. Её говоров, жестов, запахов. И это несмотря на то, что самые счастливые и полнокровные годы своей жизни он провёл в Санкт-Петербурге – в кругу большой семьи, рядом с женой-«другом», сотрудничая у любимого им Алексея Сергеевича Суворина в «Новом Времени». Именно в эти годы были написаны «Уединённое» (1911), два короба «Опавших листьев» (1913, 1915), «Сахарна» (1913), «Мимолётное» (1914, 1915) и «Последние листья» (1916, 1917). А закончилось всё это счастье – революционным Петроградом, из которого Розанов бежал в 1917 году в показавшийся ему спасительным и тихим Сергиев Посад, где он написал свой последний и страшный «Апокалипсис нашего времени».

В Сергиевом Посаде в 1919 году, «вдруг» оставленный в покое публикой, недугуя и голодая, Розанов скончался. Его отпел и проводил в последний путь давний друг – о. Павел Флоренский. Погребён Розанов на кладбище Черниговского монастыря рядом с могилой Константина Николаевича Леонтьева.

Сегодня Розанова помнят и издают. Каждый год в годовщину смерти на 5 февраля приезжают к нему на могилу его верные читатели и почитатели. Служат панихиду, поминают душу усопшего раба Божьего Василия. В издательстве «Республика», под общей редакцией А.?Н. Николюкина, начиная с 1994 года по настоящее время издано (если не ошибаюсь) более тридцати томов его сочинений. Не знаю, как бы сам Василий Васильевич прореагировал, увидев всё это, в ряд на академической книжной полке…

Грешен и я. В моём издательстве «Сибирский цирюльник» в 2002 году вышла в свет книга «Розанов и Ильин. Азбука парадоксальных истин», в которой я подобрал и опубликовал выборку из «розановской листвы», поразившей меня своей парадоксальностью и искренностью.

Хотелось бы, чтобы и вы (кто – в очередной, а кто, может быть, и в первый раз) соприкоснулись с русским гением, и предлагаю вам прочесть избранное из его книги «Уединённое»:

* * *

Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком…

И всё понятно.

И не надо никаких слов.

Вот чего нельзя с иностранцем.

(на улице)

* * *

Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию.

(за нумизматикой)

* * *

…Как мне нравится Победоносцев, который на слова: «это вызовет дурные толки в обществе» – остановился и – не плюнул, а как-то выпустил слюну на пол, растёр и, ничего не сказав, пошёл дальше. (Рассказ, негодующий, – о нём свящ. Петрова.)

(за нумизматикой)

Константин Петрович Победоносцев

* * *

Малую травку родить – труднее, чем разрушить каменный дом.

* * *

Из «сердца горестных замет»: за много лет в литературной деятельности я замечал, видел, наблюдал из приходо-расходной книжки (по изданиям), по «отзывам в печати», что едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее, – как все люди жадно хватаются за книгу, статью. – «И пошло, и пошло»… Но с какою бы любовью, от какого бы чистого сердца вы ни написали книгу или статью с положительным содержанием, – это лежит мёртво, и никто не даст себе труда даже развернуть статью, разрезать брошюру, книгу.

– «Не хочется» – здесь: «скучно, надоело».

– Да что «надоело»-то? Ведь вы не читали.

– «Всё равно – надоело. Заранее знаем»…

– «Бежим. Ловим. Благодарим», – там.

– Да за что «благодарите»-то? Ведь пало и задавило, или падет и задавит?

– «Всё равно… Весело. Веселее жить». – Любят люди пожар. Любят цирк. Охоту. Даже когда кто-нибудь тонет – в сущности, любят смотреть: сбегаются.

Вот в чём дело.

И литература сделалась мне противна.

(за нумизматикой)

* * *

В России вся собственность выросла из «выпросил» или «подарил» или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается.

(Луга – Петербург, вагон)

* * *

Два ангела сидят у меня на плечах: ангел смеха и ангел слёз. И их вечное пререкание – моя жизнь.

(на Троицком мосту)

* * *

Смех не может ничего убить. Смех может только придавить.

(о нигилизме)

* * *

Техника, присоединившись к душе, дала ей всемогущество. Но она же её и раздавила. Появилась «техническая душа» – contradictio in adjecto. И вдохновение умерло.

(печать и вообще «всё новое»)

* * *

Добчинского, если б он жил в более «граждански-развитую эпоху», – и представить нельзя иначе, как журналистом, или, ещё правильнее – стоящим во главе «литературно-политического» журнала; а Ноздрёв писал бы у него передовицы… Это в тихое время; в бурное – Добчинский бегал бы с прокламациями, а Ноздрёв был бы «за Родичева». И, кто знает, вдвоём не совершили ли бы они переворота. «Не боги горшки обжигают»…

(за нумизматикой)

* * *