Государь

Глава XXI. Как должен вести себя государь, чтобы приобрести громкое имя

Ничто не внушает такого уважения к государю, как великие дела и необычайность проявляемых им свойств. В наши дни можно указать, как на пример, на Фердинанда, короля Арагонского, теперешнего короля Испанского. Он может быть назван как бы новым государем, так как из короля слабого он сделался, благодаря доброй молве и славе, первым королем христианского мира; и если мы вникнем в его деяния, то найдем все их преисполненными величия, некоторые же – из ряда вон выходящими.

В начале своего правления он напал на Гренаду, и это предприятие стало основой его власти. Прежде всего следует указать на то, что он выбрал для этой войны удобное время и вел ее, не боясь помехи с чьей-либо стороны: он занял ею пыл кастильских дворян, которые, увлекшись войной, не помышляли о нововведениях, и таким образом он приобрел громкое имя и власть над ними, не дав даже им заметить этого. Деньги Церкви и народа дали ему возможность содержать войска и положить благодаря этой продолжительной войне основание собственному войску, которое его впоследствии прославило. Кроме того, чтобы иметь возможность затеять еще более великие предприятия, всегда прикрываясь религией, он решился на благочестивую жестокость – на изгнание мавров и полное очищение от них своего королевства: нельзя указать на меру более удивительную и более необычайную. Под тем же самым предлогом он напал на Африку, совершил поход на Италию, напал, наконец, на Францию и, таким образом, всегда затевал великие дела, которые всегда держали в напряжении и изумлении его подданных, заинтересованных их исходом. И все эти его деяния так последовательно развивались одно из другого, что никогда не давали людям времени прийти в себя и противодействовать им.

Полезно также для государя проявлять себя редкостными примерами в делах внутреннего управления (вроде тех, которые рассказывают о мессере Бернабо из Милана), когда какой-нибудь человек, совершивший что-либо необычайное – в дурном или хорошем смысле – для гражданской жизни, дает повод к этому, при его награждении или наказании избрать такой способ, о котором бы много говорили. И прежде всего государь должен стараться каждым своим поступком породить о себе молву как о человеке великом и из ряду выходящем. Уважают государя и тогда, когда он настоящий враг и настоящий друг, т. е. когда он без всяких оговорок объявляет себя за кого-нибудь одного против кого-нибудь другого; каковое решение всегда будет более полезно, нежели оставаться нейтральным. Ибо, если два могущественных соседа государя станут воевать, то или они таковы, что при победе одного из них государь должен бояться победителя, или же не таковы. Как в том, так и другом случае для государя более полезно вести дело начистоту, начав открытую войну. Ведь если он не сделает этого в первом случае, то всегда окажется жертвой победителя, к радости и удовлетворению побежденного, и не будет ему нигде ни защиты, ни убежища. Тот, кто победил, не желает иметь сомнительных друзей, оставляющих в момент невзгоды, тот же, кто разбит, не даст ему приюта, так как он не хотел с оружием в руках разделить с ним его участь. Антиох явился по зову этолийцев в Грецию, чтобы изгнать оттуда римлян. Антиох послал к ахейцам, друзьями римского народа, послов, чтобы убедить их остаться нейтральными; с другой стороны римляне убеждали их вступиться за них с оружием в руках. Этот вопрос обсуждался в совете ахейцев, где посол Антиоха убеждал их оставаться нейтральными. Римский посол ответил на это: «Что касается совета не вмешиваться в нашу войну, совета, выдающего себя за наилучший и полезнейший для вашего государства, – то нет ничего более несуразного, ибо, не вмешиваясь в нее, вы, не приобретя ни расположения к себе, ни громкого имени, останетесь добычей победителя». И всегда будет так, что тот, кто не друг государю, будет требовать нейтралитета, тот же, кто друг ему, будет просить об открытом выступлении. Нерешительные же государи, чтобы избежать непосредственно угрожающих опасностей, часто вступают на путь нейтральности, и потому по большей части гибнут. Но когда государь смело становится на какую-нибудь одну сторону, то в случае победы его союзника этот последний, хотя и выходит из борьбы могущественным, и государь находится в его руках, однако чувствует себя обязанным по отношению к государю и должен относиться к нему с любовью; люди же никогда не бывают столь бесчестны, чтобы угнетать того, кому они обязаны, и явить таким образом пример черной неблагодарности. Затем, победа никогда не бывает столь полной, чтобы победитель ни в ком не имел нужды и ни с чем не считался бы, особенно со справедливостью. Если же союзник государя терпит поражение, то государь найдет у него приют; по мере возможности тот будет помогать ему, и государь разделит его судьбу, которая еще может измениться к лучшему. При втором случае, когда воюющие стороны такого рода, что государю нечего опасаться победителя, тем более благоразумно принять чью-либо сторону, ибо здесь государь работает на погибель одного с помощью другого, который, будь он поумнее, должен был бы подумать о спасении первого; победитель же остается совершенно в руках государя (победит же несомненно тот, кому государь помогает).

Следует отметить, что государь должен взять за правило никогда не вступать в союз с более могущественным в целях нападения на другого, кроме случая необходимости, как об этом было сказано выше. Ведь в случае победы государь окажется в его руках, государи же должны по мере возможности избегать состояния зависимости от других. Венецианцы заключили союз с Францией против герцога Миланского, хотя могли обойтись и без этого союза, который был источником их гибели. Но если нельзя обойтись без союза, каково было положение флорентийцев, когда папа и Испания двинули войска против Ломбардии, то, по вышеуказанным основаниям, государь должен принять чью-либо сторону. Никогда не следует думать, что какое-либо государство может принимать безопасные решения; напротив, нужно иметь в виду, что им приходится принимать весьма рискованные, ибо самый порядок вещей таков, что никогда нельзя избежать одного неудобства, не впав в другое; благоразумие же состоит в том, чтобы уметь распознавать свойства этих неудобств и принимать наименее дурное за хорошее.

Государь должен также заявить себя приверженцем доблести и окружать почетом дарования, где бы они ни проявлялись. Он должен, кроме того, внушить своим согражданам уверенность в том, что они могут спокойно заниматься своими промыслами, кто земледелием, кто торговлей, кто другим каким-либо промыслом, для того, чтобы один не воздерживался от украшения своих владений из боязни, что их у него отнимут, другой не сомневался бы открыть какое-нибудь предприятие из страха налогов. Напротив, ему следует назначать награды для желающих заниматься подобными делами и для всех тех, кто так или иначе способствует возвеличению его города и государства. Кроме того, он должен в известное время года устраивать для народа праздники и зрелища. И так как каждый город делится на цехи или сословия, то государь должен считаться с этими корпорациями, появляться иногда на их собраниях, являть примеры человечности и щедрости, никогда, однако, не забывая величия своего сана, ибо оно должно проявляться во всем.

Глава XXII. О советниках государя

Выбор министров есть для государя дело немалой важности; они будут хороши или нет смотря по его благоразумию. О властителе и его способностях судят прежде всего по подбору лиц, его окружающих. Если они на своих местах и преданы ему, то он всегда сойдет за мудрого, так как он сумел распознать достойных людей и удержать их в верности себе. Но если дело обстоит иначе, то это всегда может дать основание неблагоприятному суждению о нем, ибо первый промах, именно промах при этом выборе, уже сделан им. Всякий, кто знавал Антонио да Венафро, министра Пандольфо Петруччи, правителя Сиены, не мог не считать Петруччи, имеющего подобного министра, за умнейшего человека.

Людей по их умственным способностям можно разделить на три разряда: одни понимают все сами, другие понимают, когда им растолковывают, третьи не доходят до понимания ни своими собственными силами, ни с помощью других. Первый разряд превосходен в высшей степени, второй превосходен, третий бесполезен. Поэтому, если Пандольфо не был в первом разряде, то во всяком случае должен был быть во втором. Ведь всякий, кто обладает способностью суждения, достаточной для различения хорошего и дурного в делах и речах других, хотя бы сам и не отличался изобретательностью, всегда однако распознает хорошие и дурные дела министра, и первые будет поощрять, вторые же пресекать; министры же не могут надеяться обмануть его и ведут себя хорошо.

Для того же, чтобы государь мог распознать министра, есть следующий способ, всегда приводящий к цели. Когда государь видит, что министр более заботится о себе, нежели о нем, и что во всех своих действиях преследует собственную выгоду, то он может быть уверен, что такого рода человек никогда не будет хорошим министром, и никогда он не сможет положиться на него, ибо тот, кто облечен властью другим, должен всегда думать не о себе, а о государе, и обращаться к государю лишь с делами, касающимися того лично. С другой стороны, государь, чтобы удержать министра на добром пути, должен заботиться о нем, оказывать ему почет, обогащая его, привязывая его к себе, деля с ним и честь, и заботы. Это необходимо для того, чтобы обилие почестей и богатств побудило его не стремиться к другим почестям и богатствам, а обилие забот заставляло бы его опасаться перемен, так как он понимает, что ему несдобровать без государя.

Когда государь и министр таковы, то они могут положиться друг на друга; если же они не таковы, то конец будет печальный для одного из них.

Глава XXIII. Как следует избегать льстецов

Я не хочу обойти молчанием одного важного вопроса и ошибки, от которой государям, если только они не обладают большим благоразумием и не сделают удачного выбора, очень трудно уберечься. Я имею в виду льстецов, которыми кишат дворы, ибо люди настолько пристрастны к самим себе и настолько подвержены в этом отношении обману, что им трудно уберечься от этой язвы, а когда они желают уберечься от нее, им грозить опасность стать предметом презрения. Ибо нет для государя другого средства избавиться от льстецов, как внушить людям уверенность, что, говоря правду, они не оскорбляют его; но тем самым, что каждый сможет говорить государю правду, будет поколеблено уважение к нему. Поэтому благоразумный государь должен держаться третьего пути, подобрав в своем государстве мудрых людей и только им дозволив говорить правду, притом только в ответ на его вопросы, а не о чем-либо другом. Но государь должен спрашивать их обо всем, выслушивать их мнения, а затем решить вопрос самостоятельно. С этими советниками и с каждым из них в отдельности государь должен обращаться так, чтобы они понимали, что чем более откровенно они будут говорить, тем это будет государю приятнее; кроме же них, никого не слушать, не отступать от принятого решения и твердо проводить его. Кто поступает иначе, тот или терпит от льстецов, или часто меняется под влиянием различных мнений, а это не может не подорвать уважения к нему.

Я хочу привести здесь один пример из современной жизни. Отец Лука, приближенный теперешнего императора Максимилиана, говоря о его величестве, заметил, что тот никогда ни с кем не советовался и никогда ни в чем не поступал по собственному усмотрению; это объясняется тем, что он держался правил, противоположных вышеизложенным. Дело в том, что император – человек скрытный, никому не открывающий своих планов, не спрашивающий ничьего мнения. Но лишь только эти планы, при их выполнении, начинают выясняться и обнаруживаться, как его приближенные начинают отсоветовать их дальнейшее проведение, и император, по своей слабости, позволяет себя уговорить. Благодаря этому и происходит, что сделанное сегодня он разрушает завтра, что никогда нельзя понять, чего он хочет и собирается сделать, и что на его решения нельзя рассчитывать.

Поэтому государь должен всегда советоваться, но когда он сам этого хочет, а не кто-либо другой. Напротив, он должен у каждого отбить охоту советовать ему о том, о чем он его не спрашивает; но он сам должен не скупиться на вопросы и терпеливо выслушивать правду о спрошенном, более того, негодовать, если ему кажется, что кто-нибудь замалчивает правду по каким-либо соображениям. И хотя некоторые думают, что иные государи, слывущие благоразумными, обязаны этой славой не своей природе, но добрым советам своих приближенных, однако они несомненно ошибаются, ибо никогда не обманывает и не знает исключений то правило, что только мудрый государь может иметь хороших советников; разве только государь настолько подпадет под влияние какого-нибудь одного и притом очень благоразумного человека, что тот будет всецело руководить им. В этом случае руководство может быть вполне хорошим, но оно будет непродолжительно, ибо этот руководитель не замедлит лишить государя власти; если же государь совещается с несколькими лицами, то, не будь он сам мудр, он никогда не будет иметь согласных советов и сам не сумеет согласовать их: все советники будут помышлять о собственной выгоде, и он не сумеет ни исправить их, ни распознать. Смена же совета ни к чему не поведет, ибо люди всегда будут дурны, если необходимость не заставит их быть хорошими. Отсюда следует, что хорошие советы, от кого бы они ни исходили, всегда являются плодом благоразумия государя, а не благоразумие государя – плодом хороших советов.

Глава XXIV. Почему государи Италии лишились своих государств

Благоразумное соблюдение вышеуказанных правил придает новому государю обличье старого и тотчас же делает его положение в государстве более безопасным и крепким, нежели если бы его власть была освящена временем. Дело в том, что поступки нового государя привлекают большее внимание к себе, нежели поступки наследственного, и если они признаются доблестными, то гораздо более влекут к себе людей и гораздо более обязывают их, нежели древность династии. Ведь людей настоящее захватывает гораздо более, нежели прошлое, и если они в настоящем находят хорошее, то они довольствуются им и не ищут другого; более того, они будут даже всеми способами защищать государя, если только он в других отношениях не оплошает сам. И таким образом положивший начало новому государству, украсивший и укрепивший его хорошими законами, хорошими друзьями, хорошими примерами – будет покрыт двойной славой, как и двойным срамом тот, кто, родившись государем, по своему неблагоразумию лишился трона. И если перечесть тех властителей, которые лишились своих государств в Италии в наши дни, как король Неаполитанский, герцог Миланский, то окажется, во-первых, что у всех них был общий недостаток в постановке военного дела, причины чего были подробно обсуждены выше. Затем, некоторые из них враждовали со своим народом, те же, к которым народ относился дружески, не сумели обезопасить себя со стороны знати. Без этих недостатков нельзя лишиться государств, имеющих достаточно жизненных сил, чтобы выставить в поле войско.

Филипп Македонский (не отец Александра Македонского, а тот, который был побежден Титом Квинтием) обладал лишь небольшим государством по сравнению с мощью Рима и Греции, напавших на него. Но так как он был человеком воинственным и умевшим ладить с народом и обезопасить себя со стороны знати, то он долго вел войну и, в конце концов, потеряв, правда, несколько городов, сохранил однако престол. Поэтому те наши государи, которые лишились своих государств после многих лет властвования в них, должны пенять не на судьбу, но на свое нерадение. Ведь в тихое время они никогда не думали о возможности перемены обстоятельств (не думать во время затишья о буре – есть недостаток, общий для всех людей), и когда впоследствии наступали дни невзгод, они помышляли скорее о бегстве, нежели о защите, в надежде на то, что народ, выведенный из себя гнетом победителя, призовет их обратно. Такое решение при невозможности других похвально, но пренебрегать из-за него другими выходами очень дурно. Ведь никому же не приходит в голову падать только потому, что он надеется быть поднятым. Это последнее может и не произойти, а если и произойдет, то не послужит к безопасности государя, так как такого рода защита невысокого достоинства и не зависит от него. А только те защиты хороши, верны и действительны на долгое время, которые зависят от самого государя и его доблести.

Глава XXV. О влиянии судьбы на человеческую жизнь и о том, как ей противостоять

Я знаю, что многие люди держались и держатся того мнения, будто ход вещей на свете так направляется судьбой и Богом, что человеческое благоразумие не в силах его исправить – напротив, совершенно немощно против него; вывод из этого был бы тот, что не следует в поте лица проходить свой жизненный путь, но предаться на волю судьбы. Это мнение получило в наше время большое распространение, что объясняется великими переворотами, ставшими обычными и заурядными явлениями и совершенно исключающими всякое человеческое предвидение. Иногда, размышляя о них, я сам отчасти склонялся к подобному мнению. Но так как не следует поступаться нашей свободной волей, то я готов признать возможность истинности того, что судьба управляет половиной наших деяний, но что другую половину или несколько менее она предоставляет нам самим. Я уподобляю судьбу стремительной реке, которая, разбушевавшись, заливает равнины, опрокидывает деревья и здания, смывает землю с одного места, нанося ее на другое; все бежит от нее, все уступает ее ярости, не имея возможности противостоять ей. Но, несмотря на такое положение вещей, не исключена, однако, возможность того, чтобы люди в дни затишья приняли против нее какие-нибудь предупредительные меры, строя заграждения и плотины, так что, когда она вновь переполнится, то или потечет по каналу, или же ее напор не будет столь безудержен и губителен. Подобное же происходит и с судьбой: она показывает свою мощь там, где не позаботились о силе, могущей противостоять ей, и свой натиск она направляет в ту сторону, где, как она знает, не заготовлено ни заграждений, ни плотин, чтобы сдержать ее. Если обозреть Италию, которая является ареной и источником этих переворотов, то она покажется гладким полем без заграждений и плотин. Если бы она была защищена надлежащим образом, как Германия, Испания и Франция, то это наводнение не произвело бы таких великих переворотов, как теперь, или оно вовсе не имело бы места. Вот все, что я думал сказать относительно сопротивления судьбе вообще.

Сосредоточиваясь же более на частностях, я говорю, что часто можно видеть, как сегодня гибнет государь, еще вчера благоденствовавший, хотя, по видимости, ни его природа, ни свойства не изменились. Это объясняется, думается мне, теми же причинами, о которых я пространно говорил выше, а именно тем, что государь, всецело полагающийся на судьбу, гибнет при ее изменении. Я думаю также, что счастлив будет тот, чей образ действий согласуется с особенностями времени, и, равным образом, несчастлив тот, чей образ действий расходится со временем. Поэтому можно наблюдать, что люди, стремясь к общей для всех цели, а именно славе и богатству, поступают различно: одни берут осторожностью, другие натиском, один насилием, другой хитростью, одни терпением, другие противоположным ему свойством, и этими различными путями все могут прийти к одной и той же цели. Можно видеть также, что из двух осторожных один достигает цели, другой нет, и что, равным образом, одинаково благоденствуют достигшие цели разными путями, так как один осторожен, другой же берет напором: все это объясняется только свойствами времени, с которым согласуется или не согласуется их образ действий. Благодаря этому происходит то, о чем я говорил, а именно что два лица, по-разному действующие, приходят к одному и тому же результату, а из двух лиц, действующих одинаково, один приходит к своей цели, а другой нет. От этого также зависит и изменения в благополучии, ибо если для действующего осторожно и терпеливо времена и обстоятельства складываются таким образом, что его образ действий хорош, то он будет счастлив, если же времена и обстоятельства меняются, то он гибнет, так как не меняет своего образа действий. И нет человека, настолько благоразумного, чтобы уметь приспособиться к этому, как потому, что трудно идти против своих природных склонностей, так и потому, что тот, кто постоянно преуспевал, следуя одному пути, не может убедить себя в необходимости уклонения от него. И потому осторожный человек не умеет перейти к натиску, когда это нужно, почему и гибнет; но если бы его природа изменилась вместе со временем, то его судьба осталась бы без перемены.

Папа Юлий II всегда действовал натиском, и времена и обстоятельства настолько соответствовали его образу действий, что он всегда имел успех. Рассмотрим его первое предприятие против Болоньи, еще при жизни мессера Джованни Бентивольо. Венецианцы, как и король Испанский, косо смотрели на это предприятие, с Францией он вел еще переговоры относительно него; и несмотря на все это он сам лично с обычной для него безудержностью и стремительностью выступил в этот поход. Такой шаг привел Испанию и венецианцев в нерешительность, внушенную венецианцам страхом, а Испании – желанием захватить снова все Королевство Неаполитанское; с другой стороны, он увлек за собой короля Франции, ибо этот последний, увидев, что папа уже в походе, и добиваясь его дружбы, чтобы унизить венецианцев, решил, что невозможно отказать ему в помощи войсками без явного оскорбления. Итак, Юлий своим стремительным шагом добился того, чего не добивался ни один первосвященник во всеоружии человеческого благоразумия, ибо, если бы он стал откладывать отъезд из Рима до того момента, когда будут заключены прочные договоры и все будет условлено, как сделал бы на его месте каждый другой первосвященник, то он ни в коем случае не имел бы успеха. Ведь король Франции нашел бы тысячу извинений, а другие тысячу угроз. Я не буду говорить о других его деяниях, которые все были в том же роде и все увенчались успехом; краткость жизни не позволила ему испытать неудачу, так как, если бы наступили времена, требующие осторожного образа действий, то они повлекли бы за собой его гибель, ибо он никогда не уклонился бы от пути, которые указывала ему его натура. Итак, в заключение скажу, что при изменчивости судьбы и упорстве людей в своем образе действий они счастливы до тех пор, пока их образ действий и судьба соответствуют друг другу; когда же не соответствуют, то несчастливы. Однако мы думаем, что лучше быть стремительным, нежели осторожным, ибо судьба – женщина, и если желают укротить ее, необходимо награждать ее колотушками и пинками. Людям, не скупящимся на них, победа над ней дается легче, нежели людям хладнокровным. И потому-то она всегда, как женщина, друг молодости, ибо молодость менее осмотрительна, более отважна и более самоуверенно помыкает ею.