Клад

Вот он, наконец, дом родной!

Вошел в сени, открыл дверь в комнату. Прошлепал на лавку.

Керосиновая лампа притушена. Тетя Нюра за столом, смотрит на меня:

– У тебя стыд есть? Времени два часа ночи! Пьян, как свинья! А вонища-то!.. Помощь, значит, оказывал?

– Так вышло, что… тут это…немного при…преувеличили. Ну, неудобно просто так. Ну и что? Бывает же… и я вдруг пропел: Ваня Манечку провожать пошел… Чего они такие подлые? А?

– Ваня, Маня… Распелся! Совсем одурел! Со страшилищами дикими самогонку глушить – с ума ведь сойдешь! Да еще фуфло над глазом. Красавец! Тьфу!

– Ты мне скажи! Чего они такие подлые?

– Опоили отравой, и…

– Да не про них… Эти… Те вот, что…

– Хватит глупости пороть. Рассуживать он решил! Лучше за собой следи. Вон с валенок сколько натекло, и грязища. Сейчас же снимай все с себя и ложись.

Я пошел в комнату, разделся и лег. «Семёновна» продолжала меня мучить. Вошла тетя Нюра, поставила рядом с кроватью на табуретку ковш с холодной водой.

Прости – сказал я.

– Спи, адиёт (так она ругала меня всю жизнь, когда особенно сердилась).

Конечно, адиёт, кто ж еще. Маня, Ваня, ручейки бегут… К чертовой матери! Гнусь! Не хочу! Как избавить… избавиться?…

И вдруг что-то неуловимо изменилось в злосчастном мотиве; откуда ни возьмись, наплыли – на ту же самую мелодию – другие слова:

Ты гора, гора, гора гористая,
А на горе трава, трава волнистая…

Я увидел высокую гору, далеко-далеко. От её подножия до вершины широкими медленными волнами осторожно колыхалась густая светло зеленая трава. Прохладный тихий ветер нес меня к этой горе над обрывами, ухающими в неизмеримые глубины. Я проваливался в них и снова взлетал кверху, от ужаса замирало сердце…

Но вот постепенно пропасти разошлись в стороны, страх исчез, ощущались лишь приятные колебания полета и легкое волнение; мягкий зеленый склон – вот он, совсем близко.

Лыжня

Созерцать и размышлять было недосуг. Накатывали волны житейского моря. С одной справишься, другая нависла. Все новые, и новые, и новые «математические уравнения» – еле успеваешь решать. Буквы, числа, значки. Проникся я ими, в привычку вошли. Простые задачки щёлк да щёлк; а если сложнее, а если волна уже поднимает на гребень – ну, цифирки чуть подправлю, туда-сюда и готово! Сошлось! Успел! Следующая волна! Следующая! Адреналин в крови бушует. Некогда по сторонам смотреть, некогда видеть, некогда чувствовать что-то кроме.

И с неизбежностью грянул кризис! Осточертело сразу всё, опротивела волнообразная необходимость, прокис адреналин, захотелось на сушу, хоть на островок какой-нибудь, но подальше от берега, подальше от моря! Взял я, да и скрылся в Пюхясало, переселился в другое измерение…

Январь на исходе. Снег, лед. Никаких волн и в помине нет, и быть не может. Интегралы не подкараулят. Так я думал.

В поселке пусто, только в стороне Залива горит вечерами огонек в Витькином доме. С ним, с Витькой, парой слов перекинулся по приезде, и всё, у него своих забот хватало.

Днем я занимался хозяйственными работами из разряда «чинил – перетаскивал». Особой нужды в этих делах не было, они, если откровенно, мной с удовольствием изобретались.

Хорошая стояла погода – солнце, ясное небо, градусов десять-пятнадцать мороза. Правда, ночи длинные, холодные – не пятнадцать, а все двадцать с гаком, и, дай бог, если треть суток светло. Уже часов в девять я укладывался, разыскивал на древнем радио какую-нибудь тихую музыку, и засыпал, не тревожимый ни мерзкими мыслями, ни жуткими видениями. Но просыпался рано, вставал затемно. Едва начинало светать, гасил керосиновую лампу и, сидя в полутьме, наблюдал, как появляется над лесом узкая багровая полоса, как она ширится, становится ярче… и растекается по небу величественное алое зарево, леденяще холодное, бесконечно далекое от самоуверенной суеты. Чудилось – кто-то высший шлёт на землю укор нашей жалкой гордыне.

Прошли три дня. Мороз не слабел.

Надоело мне топтаться на дворе, потянуло в лес. Снег был глубокий. Не то, чтобы занесло, завалило, но пешочком не погуляешь. Достал из кладовки лыжи. Надежные – широкие, с жесткими креплениями; да и ботинки на два размера больше, чтобы в толстых шерстяных носках ноге в самый раз. В общем, оделся соответственно и рано утром отправился.

Невдалеке от калитки относительно свежий лыжный след. Вчера или, в крайнем случае, позавчера прошел здесь человек. Я за эти дни никого не замечал, но, верно, кто-то живет в доме, что внизу, на берегу Большого Озера; от меня, с горы, его не углядишь – там, на востоке виден только мыс у Залива и Озёрная даль.

Лыжня хлипкая, нет-нет, да провалишься, а всё полегче. И я двинулся в след, на запад, к большому лесу. Мимо коричневого дома с закрытыми ставнями, мимо высокого каменного фундамента – все, что осталось от когда-то громадного, с двухэтажный дом, хлева… Короткий спуск, и сразу за опушкой развилка. Правая дорожка ведет к старым сенокосам неподалеку, левая к трем заброшенным усадьбам в устье порожистой речки, соединяющей глухое Лесное озеро с Большим – это километров восемь, не меньше. Туда я и собрался идти, но лыжня шла направо, и машинально свернул по ней. Собственно, значения не имело. Там, где начинаются заросшие поляны, можно повернуть в противоположную сторону вверх по тропинке, и перейти-таки на левую дорогу.

Дошел я до этого места и с удивлением обнаружил, что лыжня тоже поворачивает наверх, в соответствии с моими намерениями. Интересно! Ведь старых тропинок в лесу полным-полно, летом или осенью их заметить не трудно, но зимой, когда вся земля сплошь в снежных буграх, такие повороты нужно знать наизусть. Значит, человек проходил, так сказать, из местных, не первый год в здешнем лесу. Ну, и ладно, подспорье; вскоре, вместе с лыжней, выбрался, куда мне хотелось.

Решил идти не к усадьбам – слишком далеко – а к дальнему от нас концу Лесного озера, где исток речки, а оттуда, по ровному льду, обратно – сделаю круг километров восемь-десять, и дома. Сперва пригорками по сосновому лесу, потом скатиться к ельнику, за ним направо, через малинник. И ведь надо же, лыжня шла именно туда.

Выйдя из кустарника, я остановился в раздумье. Теперь необходимо забрать еще правее – оставляю речку в стороне, и выезжаю на озеро. Но лыжный след, по которому я так долго шел, никуда не сворачивал, направляясь прямо к реке. Стоял я, облокотившись на лыжные палки, и колебался: разбирало меня любопытство – куда лыжня пойдет дальше? И это чувство одержало верх, тем более, как я сказал самому себе, спешить некуда, немножко туда-сюда времени много не займет; в любом случае уходить далеко от дома не буду.

Пошел по следу. Всего пять минут, и лыжня уперлась в крутой берег реки, ширина ее тут была метра четыре. Почти вся подо льдом. Лишь узкая полоса быстрой воды, черной среди снега… Закручиваются кольцами струйки, пенятся бурунчики, кивает одинокая застрявшая ветка, деловито рокочет где-то совсем близко водопад. Как же мы называли эту речку? Слово, в котором было что-то вроде «коска». Или «коске»? Уже забыл…

Сюрприз, однако, поджидал мужика, что шел передо мной (у меня сомнений не было, что это мужчина – какая бы женщина попёрлась одна по глубокому снегу черт знает куда?). Судя по следам, постоял он, вероятно, в растерянности, поелозил-посуетился, и пошел вдоль речки налево, вниз по течению. Я за ним.

Дальнейшее окончательно убедило меня в том, что проходил здесь мужик, и мужик здоровый, крепкий. Несколько извилистых поворотов, русло речки сузилось. Мой упорный предшественник порылся в валежнике, притащил три крупные, длинные жердины, устроил мостик и перебрался на другой берег. Естественно, я перебрался тоже. Поступил он потом очень странно: дошел – уже по другому берегу – обратно, до того места, куда подходил вначале; развернулся спиной к реке и спокойненько направился по редкому сосновому лесу не к озеру, а чуть в сторону.

Я шел по следу, размышляя о причине непонятного зигзага. И неожиданным щелчком выскочила из какого-то закоулка памяти картина: я стою у речки в том самом месте, где топтался в затруднении лыжник. Лето, зеленые сосны, кусты черники, и передо мной… поросший мхом полусгнивший бревенчатый мост(!), наполовину обвалившийся в воду.

Когда ж это было? Двадцать лет назад? Больше? Да, точно, здесь был мост, и мост широкий, даже телега могла проехать. И заросшие следы от дороги… Этот человек знал про мост. Вот как! Куда же он идет? Я уже и думать не думал про возвращение домой. День в разгаре. Вернуться еще успею. Сориентируюсь по ходу дела – смотря, куда пойдет след.