Амулет. Книга 4

– Наверх, – односложно ответил я, переобуваясь в прихожей.

– А-а-а! – Татьяна скорбно поджала узкие губы и исчезла.

Хлопнула дверца холодильника.

– На, возьми, – вновь появившись в проеме двери, сказала жена и пихнула мне в руки бутылку водки.

Стоявшего рядом со мной соседа она почему-то проигнорировала.

Поднявшись вместе со мной к своей квартире, Василий Фомич вновь оставил меня одного. В недоумении я толкнул дверь рукой, но она не поддалась. Я нажал кнопку звонка, ожидая увидеть за дверью извиняющегося Фомича: мол, извини, захлопнулась. Но за дверью раздавался гул голосов, в котором потонул звонок, и мне никто не открывал. Я, как дурак, стоял на лестничной площадке с бутылкой водки под мышкой.

Рассердившись, я с силой вновь нажал на кнопку и с полминуты не снимал с нее палец. Наконец дверь открыла улыбающаяся, распаренная соседка Нюрка. Если бы не ее черная мятая юбка и кофточка такого же цвета, можно было подумать, что здесь идет праздничная вечеринка. Заваленная одеждой гостей прихожая напоминала предбанник.

Женщина, оглядев и узнав меня, моментально выхватила из моих рук бутылку и с воплем: «Вот еще соседушка пожаловал!» препроводила в большую комнату.

Там дым стоял коромыслом. Мне показалось, что меня впихнули в парилку. В спёртом и прокуренном воздухе висел кислый запах спиртного. Вокруг были такие же распаренные, как у хозяйки, красные лица. Стол загромождали блюда с недоеденными закусками, а в центре его возвышалась большая чаша с кутьей.

«А ведь, и впрямь, поминки, – подумал я, глядя на кутью. – Только вот чьи?» И тут я опять увидел Василия Фомича. Он восседал в самом центре стола, но в то же время как-то отстраненно: вроде бы вместе со всеми, а вроде бы и нет. И, в отличие от всех гостей, перед ним стояла пустая тарелка, а на ней – рюмка с водкой, накрытая кусочком хлеба.

– Вот такие, брат, дела, – как-то грустно усмехнулся мне Василий Фомич, – помер, вообще-то, я.

Он кивнул в сторону комода. Я оглянулся – и встретился с глазами того же Фомича, смотревшего… с фотопортрета, перевязанного черной траурной ленточкой.

«Что же это, выходит, я с покойником разговариваю?! – похолодел я от окончательного вывода. – Эту штуку, способность видеть мертвецов, мне на Бали буддийские монахи подстроили!» – я зачем-то ощупал себе голову.

– Да ты не переживай, – подбодрил меня Василий Фомич. – Я и сам еще толком не знаю, покойник я или нет. Помню, что меня похоронили дней сорок назад, а вот дальше все как-то смутно, непонятно. Вроде как я есть, а вроде как и нет меня. Я-то не сплю, вижу, что я есть, – да и ты меня видишь! – а жена моя, Нюрка, меня не узнает. Чудно! Я ведь для чего тебя позвал? – спохватился он и сейчас же передумал продолжать. – Посиди пока. Потом скажу.

И Василий Фомич как-то совершенно необычно удалился, можно сказать, выплыл из комнаты…

Компания за столом, не переставая, пила водку и время от времени вспоминала детали биографии Василия Фомича. По всей вероятности, он был человеком так себе, средних талантов и не дурак выпить, но в речах говоривших о нем он представал чуть ли не кандидатом на Нобелевскую премию. Духота становилась все гуще, а поминальные тосты все горячей, словно люди компенсировали ими свое безудержное веселье.

Чем больше я их слушал, тем больше убеждался, что, действительно, Василий Фомич умер. Хотя непосредственное общение с ним заставляло сомневаться в этой навязчивой идее всех собравшихся.

Некая полная сдобная женщина, явно перебравшая водки, бесстыдно вопила, что всю жизнь она любила одного мужчину – Василия Фомича. Вдова, женщина далеко не молодая, смотрела на нее, как на идиотку.

– Да брось ты, Лийка! Что ты несешь? – вдруг резко сказала вдова. – Какого мужчину? Ты же мне все время жаловалась, что он твоего мужа на пьянку подбивал!

Как я понял, их мужья работали вместе в автосервисе.

Лийка, тем не менее, окончательно вошла в раж:

– Да вы не знаете, что это был за человек! Вы ему в подметки не годитесь! Вася! На кого ж ты меня оставил, хороший мой!.. – и она пьяно зарыдала, размазывая сопли по щекам.

Выяснения любовных отношений за поминальным столом производило отвратительное впечатление.

А в дальнем углу комнаты сидела маленькая сухонькая старушка с выражением глубокого горя на лице. Ее сиротливая фигурка резко контрастировала с разбитным видом всех собравшихся. Она одиноко сидела на шаткой кухонной табуреточке, опустив седенькую голову, а в узловатых ее пальцах был зажат простой граненый стакан, в котором дрожала водка.

«Мать», – узнал я ее.

Пустые льстивые речи о сыне нисколько не уменьшали боль в ее сердце.

«А ведь Фомич был вовсе не старым, – прикинул я, – где-то пятьдесят с небольшим. А вот, кстати, и он!»

Василия Фомича я увидел за спиной старушки. Он стоял неподвижно, словно боясь напугать ее, и страстно хотел утешить мать.

Я подошел ближе, и он сказал:

– Это моя мама. Если ты можешь, обними ее. Ты видишь, никому нет до нее дела. Я умер – и никому ее не жаль. А ведь она единственный человек, который сейчас по-настоящему печалится обо мне. Обними ее за меня, и скажи ей что-нибудь утешительное.

– Что я могу ей сказать?

– Ну, ничего не говори. Просто обними.

Я последовал его просьбе, обнял женщину за сухонькие плечи, и она, как будто ждала этого, прижалась ко мне и разрыдалась:

– Вася, Васенька, что же ты наделал? Кому же я, старая, теперь нужна буду? Один-то ты меня поддерживал. Нюрка твоя меня из дома выгонит… Что ж мне теперь делать, сынок?

Василий Фомич стоял рядом и виновато смотрел то на меня, то на мать.

– Да сделай же ты что-нибудь! – взмолился он ко мне.

И вдруг я, сам себя не понимая, произнес:

– Не плачьте, успокойтесь! Все будет хорошо. Знаете что? Вы будете жить у меня. Да, у меня! – сам себя подкрепил я. – Я с Василием Фомичом очень сдружился и потому вас не оставлю! Мы еще немного здесь посидим, выпьем за упокой его души, а потом пойдем ко мне, и я вас с моей женой познакомлю.

Я в своей жизни сделал не так уж много добрых дел и потому в глубине души надеялся, что когда-нибудь, может быть, на том свете мне зачтётся этот мой жертвенный поступок, это мое сочувствие бедной женщине.

Василий Фомич посмотрел на меня благодарно и с чувством произнес:

– Молодец, мужик! Я в тебе не ошибся… Хотя, в общем, цель у меня была другая, – он оглянулся и внезапно решился:

– Пойдем-ка со мной на кухню! Покажу кое-что.

Влекомый его приглашающим жестом, я пошел за ним.

На кухне никого не было. По кафелю над раковиной испуганно метнулись собравшиеся на водопой тараканы. Табачный дым сизой струйкой уносился в открытую форточку, а на грязной тарелке из-под холодца еще дымились окурки.

– Вот, открой-ка, – показал Василий Фомич на верхнюю дверцу старого кухонного шкафчика. – Сил-то у меня, сам понимаешь, никаких. А мне надо, чтобы об этом кто-нибудь узнал, я специально, ради этого и явился. Открой, открой, – торопил меня покойник.

Я, следуя его настоятельной просьбе, открыл дверцу. В самой глубине шкафчика, заставленная разными банками со специями и коробочками с чаем и травами, стояла бутылка, похоже, с недопитой водкой. Именно на нее указывал призрак.

– Ты ж посмотри, какая ведьма! И тут сэкономить решила! Даже отраву – и ту не всю мне отдала. Это ж она меня ею укокошила, – пояснил Фомич. – Ведь что там в судмедэкспертизе сказали? Что я, значится, упился некачественной водкой и оттого помер. Пьяница, сказали! А дело-то на убийстве замешано, – Василий Фомич горестно затряс головой. – И с этой ведьмой я всю жизнь прожил! Не знал, какую гадину пригрел у себя на груди. Просто так уйти к любовнику она, вишь, не захотела – захотела в моей квартире и с моими деньгами остаться! Тут ведь все мое, за мои трудовые куплено. Вот и решила меня, значится, на тот свет досрочно отправить. Мне ведь всего пятьдесят четыре отроду, мужик еще хоть куда был!

– Да, совсем еще нестарый человек, – тихо согласился я.

– А эта змея другого себе нашла. Думает, что он вечно с ней будет. Дура! Вон, погляди, как милуются-то, – Фомич раздраженно показал в коридор, – срам смотреть!

Я выглянул из кухни. И впрямь, в коридоре среди одежды, под вешалкой, раздавалось веселое женское повизгивание, – какой-то верзила мял Нюрку в своих объятиях.