Ной

– Ну, сходить где будешь? – раздражённо повысила голос тётка.

– На улице Ленина, а что?

Вопрос соседки был настолько неожиданен, что ветеринару ничего не оставалось, как сказать ей чистую правду.

– Вот и хорошо, – удовлетворённо крякнула тётка. – Мешок мне поможешь вытащить. А к кому едешь? – этот угрожающий вопрос поверг бы в смятение любого, но не того, кто обладал способностью видеть радугу. От чересчур воинственной дамы исходил шоколадно-коричневый цвет, совсем такой же, как когда-то от папы Адама. А значит, она была совершенно не опасна – просто чересчур озабочена своими житейскими делами.

– К Софье Ароновне. Знаете такую?

– А чего нет? – почему-то возмутилась напористая тётка. – Знаю. Ты кто ей будешь?

– Племянник, – не найдя, как получше ответить, робко промямлил Михаил, и тут же понял, что это признание в родстве он совершил напрасно.

– Видали мы таких племянников! – моментально огласил автобус зычный голос соседки. – Это ты сколько ж шлялся, племяш? Чтобы родную тётку вот только теперь вспомнить?

– Она жива?! – не веря своей удаче, спросил Михаил, окончательно уронив себя в глазах попутчицы.

– Нет, ну он ещё спрашивает! – раскалилась женщина. – Родная тётя с хлеба на квас перебивается, еле живёт на жалкие копейки, а племяннички только сейчас о ней вспомнили! Нет, ну вы только подумайте!.. – она, словно самоподзаряжающееся устройство, вопила всю не очень близкую дорогу до Мозыря и, совершенно не осознавая, рассказывала Михаилу о его до сей поры неизвестной родственнице, одновременно развлекая пассажиров автобуса.

Софья Ароновна, если можно было верить разбушевавшейся Брукгильде, вела очень одинокий образ жизни. Похоронив всю свою семью во время войны, и сама чудом уцелев при фашистской оккупации, она существовала на ничтожную пенсию и на подачки соседей. Как это принято в неиспорченных ещё всевозможными государственными переменами небольших городках, ей помогали всем миром. Ничего удивительного поэтому не было в том, что явление неожиданно образовавшегося родственника повергло жительницу Мозыря в праведный гнев, в мгновение превратив её из просто попутчицы Михаила в его конвоира.

– Ты со мной пойдёшь, – распорядилась тётка, лишь только он выволок из автобуса её тяжеленный багаж вкупе с ней самой. – Я тебя самолично с рук на руки сдам, – обосновала она своё решение.

«Даже в самой неприятной ситуации есть свои положительные моменты, – приободрился Михаил, поспешая за новоиспечённой конвоиршей. – Без этой шумной дамы я вряд ли бы так быстро отыскал адрес, указанный на открытке».

– Соня! – пронзительно заверещала тётка, лишь только они подошли к небольшому двухэтажному дому, скромно притулившемуся в глубине двора. – Смотри, кого я к тебе привела! Этот босяк говорит, что он тебе родственник!

Рык, способный поднять усопших из могилы, к удивлению дамы, из чьих уст он вырвался на волю, не произвёл никакого впечатления, ибо ожидаемого шевеления в нужном окне первого этажа вслед за ним не последовало.

– В чём дело? – обеспокоено поинтересовалась Брукгильда, и, не долго думая, изо всех сил забарабанила во входную дверь. – Соня, открой, это я, Сима! – вновь закричала она, но уже менее воинственным тоном. – У тебя всё в порядке?

Видимо, хозяйка квартиры всё-таки была дома, так как в ответ на столь эмоциональный призыв из-за двери послышался слабый голос:

– Входи, Сима, там не заперто.

Дверь, и впрямь, оказалась отворенной, и, словно нехотя уступая напористой атаке, медленно приоткрылась, дохнув на пришедших застарелым запахом сердечных капель вперемешку с керосином и чем-то ещё, до боли напомнившем Михаилу родной дом. Он вместе со своей не в меру активной спутницей вошёл сперва в небольшую прихожую, где старые, много повидавшие на своём веку рассохшийся шкаф и зеркало, испещрённое мелкими крапинками ржавчины, вполне наглядно свидетельствовали о более чем скромном образе жизни своей хозяйки. Пара холщёвых занавесок предваряла вход в небольшую комнатку с печкой-голландкой. Несмотря на кричавшую изо всех углов бедность, в комнате царила почти стерильная чистота, и даже кровать, на которой лежала обладательница всех этих «несметных богатств», была застелена до синевы белым постельным бельём.

– Да что с тобой, подруга? Никак, заболела? – в голосе попутчицы Михаила начисто испарились базарные нотки, уступив место тревоге и сопереживанию.

«А я в ней не ошибся», – отметил ветеринар, наблюдая, как Сима почти нежно похлопала больную по руке, предварительно по-хозяйски поправив сползшее на пол одеяло.

– Врач был? – сочувственно спросила она.

– Да не волнуйся ты, всё хорошо, это я так, по-стариковски занемогла, скоро встану. А кого это ты ко мне привела? – глаза больной обратились в сторону Михаила, продолжавшего стоять в дверях, – ничего не вижу. Мил человек, – попросила она, – ты подойди к свету.

Ветеринару ничего не оставалось, как подойти вплотную к кровати больной, чтобы дать ей возможность хорошенько себя рассмотреть.

– Боже! – Софья Ароновна неожиданно резко привстала с кровати. – Неужели ты дал нам перед смертью возможность свидеться! Рафочка, подойди ко мне, дорогой, дай я тебя обниму!

Глава девятая. 1941 год, Анна.

«Интересно, почему кладбище непременно привлекает к себе стаи воронья?» – не к месту пришло в голову Анне, когда она вместе с Оксаной, державшей на руках спящую Саррочку, приблизилась к столь скорбному месту, выбранному ими для временного укрытия. Воронам, в свою очередь, тоже совсем не понравились незваные соседи. Когда-то гуси помогли спасти Рим, подняв при приближении врага немыслимый переполох. Очевидно, эта слава терзала и их малоприятных товарищей по отряду пернатых. Стоило трём живым душам зайти за кладбищенскую черту, как это вторжение на покойницкую территорию было отмечено громким карканьем, способным переполошить даже молчаливых обитателей могил.

– У, праклятыя, выкармышы фашысцкiя! – погрозила им кулаком Оксана. – Бач, раскрычалiся! Ды ты не бойся, дзеyка, – добавила она, взглянув на побледневшую от страха Анну. – Мы тут ноч пераседзiм у вартоyнi. Нi адна сабака не пранюхае. А yжо завiдна рушым.

Строение на краю кладбища, незаслуженно получившее гордое звание сторожки, больше походило на гнилой зуб посреди беззубого рта. Сложенное когда-то, скорее всего, для хранения инвентаря, оно претерпело на своём веку немало потрясений, настолько сильных, что находясь внутри него, можно было, не имея никаких окон, прекрасно наблюдать за всем происходящим снаружи. Так что, по правде сказать, большой разницы между улицей и этой постройкой в данном случае не было.

– Няма лiха без дабра, – ухмыльнулась Оксана, устраиваясь на единственный топчан в сарайчике. – Ляжанка тут адна, затое мы на ёй yтрох не змерзнем, – пояснила она свой оптимизм и деловито добавила: – Дзяyчынку ты пасярэдзiне пакладзi, глядзiш, i не застудзiм.

«Когда-то в детстве я спорила с подружками, сможет ли кто-нибудь из нас просидеть всю ночь на кладбище, – подумала Анна, разглядывая сквозь большую щель в стене место своего временного ночлега, – никогда бы не пришло мне в голову, что это может случиться со мной на самом деле. Теперь покосившиеся кресты над полузаброшенными могилами не выглядят столь пугающе, как это было раньше. Я уже примирилась со смертью и не боюсь её, – подумала женщина. – И поэтому меня нисколько не страшат все её атрибуты. Наоборот, я чувствую себя здесь в безопасности».

– Чуеш, Ань, давай самагонкi для сугрева дзярнi, на вось, iнакш околеешь, – Оксана, далёкая от философских рассуждений о бренности бытия, протянула Анне фляжку, загодя припасённую именно для этой цели. – Глыток зрабi, i yраз сагрэешся.

Анна послушно хлебнула огненной жидкости и хотела, было, уже вернуть ёмкость хозяйке, как яркий луч, внезапно осветивший всё их убогое убежище, заставил обеих женщин броситься на пол.

– Бачыш, як ведала я, – почти довольным тоном прошептала ей на ухо Оксана. –Своечасова прыбралiся-то. Шукае нас гад энтат! Ну, нiчога, нiчога! Ён хiтры, а мы хiтрэй. Лезь сюды! – И не дожидаясь, пока Анна сообразит, что делать, её товарка попросту запихала их с Саррочкой в какой-то ящик у противоположной стены, а сама шмыгнула в точно такой же под лежанкой. Ещё секунда, и дверь в хибарку содрогнулась под резким ударом.

– Ёсць тут хто?! – грозно спросил грубый голос. – Выходзь, а то будзем страляць, – сердца женщин замерли от металлического звука передёргиваемого затвора.

– Так кiнь ты, Мiтрыч, – чей-то другой, более мирный говорок пытался урезонить грозного старосту. – Сам-то цi што не бачыш, дамавiны адны. Пойдзем, пойдзем адсюль. Я страх як жмураy не паважаю.

Фонарик ещё раз скользнул по ящикам, в которых притаились женщины, заставив их вспомнить все известные им прежде молитвы, но всё же угомонился вслед за удаляющимися тяжёлыми шагами преследователей.

– Пецька, сусед мой. Ну, што за чалавек, – восхищённо зашептала Оксана, вылезая из своей домовины. – Будзе час, аддзячу яго, збавiцеля. Бо ведаy, добры чалавек, што я тут, але адвёy ката. Давай, давай, не залежвайся, – тут же подогнала она Анну, приоткрыв крышку ящика, в котором та лежала. – Яшчэ паспееш.

Луна, до сей поры блуждавшая где-то в туманном небе, неожиданно вышла из-за облака и ярко осветила хибарку.

– Господи! – наконец дошло до женщины, чему она обязана своим спасением. – Мы это что, в гробу сейчас лежали?

– А то як? – усмехнулась Оксана. – У iм, родным. А чаго ж яго баяцца-то?

– Ой! – вопреки своему предыдущему утверждению, что бояться на кладбище совершенно нечего, в голосе говорившей ясно послышался неподдельный ужас. – А чаго гэта y цябе з рукамi-то? А ты хто?

– Это, что ли? – Анна взглянула на свою руку и засмеялась. Женщины неожиданно словно поменялись местами. Оксана потеряла всю свою невозмутимость, в то время как её подруга по несчастью её обрела. – Да, у меня шесть пальцев. Это просто дефект такой. Ну, родилась я такая.

– Сьвяты, сьвяты, сьвяты, – никак не желая внимать её объяснению, зачастила Оксана. – Казалi мне бабы, паскуддзе тут yсякая па лясах шнырае. Магчыма i ты з гэтых. – Она начала слегка приседать и пятиться задом. – Кажаш, з магiлы вылезла?! – голосом святого инквизитора спросила окончательно запутавшаяся женщина и застыла, не имея никакого представления, что в этих случаях ей следует делать дальше. О мерах, направленных на устранение нечистой силы, ей бабы, очевидно, не говорили.

– Ну, послушай… – ситуация для Анны переходила из нелепой в опасную. – Если бы я была этой, как ты говоришь, ведьмой, так неужто прятаться бы стала от немцев? Взяла бы и заколдовала их всех. А сама на метле улетела.

– Гэта так, вядома, – недоверчиво протянула Оксана, потихоньку успокаиваясь, но напоследок кинула: – А ты yсё ж перахрысцiся!

– Ну и чёрт с тобой, – Анна, по правде сказать, не исповедовала никакой религии, и ей не очень-то хотелось поддаваться суевериям, но другого выхода не было. Она неумело осенила себя крестным знаменем под пристальным взглядом Оксаны.

– Ну, теперь-то ты успокоилась?

– Добра, добра, – примирительно сказала та. – Твая праyда, навошта ведзьмам хавацца! А што y цябе з рукой-то?

Всю свою не очень-то долгую жизнь Анна отвечала на этот вопрос по-разному. В зависимости от того, кто спрашивал, ответ был иногда несерьёзным – врачи по ошибке пришили в роддоме – или обстоятельным, если он давался друзьям. Им она обычно говорила: «Это моё своеобразное наследство. Все в моей семье по линии матери имеют такой дефект, передающийся из поколения в поколение. Так сказать, родовая отметина».