– Скажу тебе вот что, – продолжала ма, подходя к шкафу и ставя чемодан на кровать. – Почему бы нам не поговорить, пока складываешь вещи?
– Я даже не знаю, с чего начать.
– Лучше всего сначала. Джона что-то упоминал о черепахах?
Ронни скрестила руки, зная, что история началась раньше.
– Не совсем. Хотя, когда это случилось, меня там не было; думаю, что на самом деле лето началось с пожара.
– Какого пожара?
Ронни потянулась к фотографиям, осторожно вынула лежавшую между двумя рамками потертую газетную вырезку и протянула матери.
– Вот какого. В церкви.
«Полиция подозревает, что причина поджога церкви – запрещенный фейерверк. Пострадал пастор.
Райтсвилл-Бич, Северная Каролина. Пожар уничтожил историческое здание первой баптистской церкви в самый канун Нового года, и следователи подозревают, что причина – запущенная петарда.
Пожарных вызвали анонимным звонком. По словам начальника пожарной команды Райтсвилл-Бич Тома Райана, они, прибыв в начале первого на берег, где находилась церковь, обнаружили огонь и дым, вырывавшиеся из задней части строения.
На месте источника возгорания были найдены остатки бутылочной ракеты от фейерверка.
Пастор Чарли Харрис находился в церкви, когда начался пожар, и был госпитализирован в региональный медицинский центр Нью-Гановера с ожогами второй степени на ногах и руках. В настоящее время проходит курс лечения в отделении интенсивной терапии.
Это уже вторая сгоревшая церковь за два месяца в округе Нью-Гановер. В ноябре ковенантская церковь Доброй Надежды была уничтожена полностью.
– Полицейские до сих пор считают этот пожар подозрительным, называют наиболее вероятной причиной поджог, – отметил Райан.
Свидетели показывают, что менее чем за двадцать минут до пожара видели бутылочные ракеты, которые запускались с берега за церковью, – возможно, в честь наступления Нового года.
– Бутылочные ракеты, запрещенные в Северной Каролине, особенно опасны в нынешнюю засушливую погоду, – предупреждает Райан. – Этот пожар ясно показывает, почему именно. Человек в больнице, а церковь полностью сгорела».
Когда ма закончила читать и вопросительно посмотрела на дочь, та поколебалась, но потом со вздохом начала рассказывать историю, по-прежнему казавшуюся ей совершенно бессмысленной, даже сейчас, когда все осталось в прошлом.
Ронни
Шесть месяцев назад
Ронни съежилась на переднем сиденье машины, гадая, почему, спрашивается, мать и отец так ее ненавидят. Она решительно не могла понять, почему ей пришлось приехать к отцу, в эту безнадежную южную глушь, к черту на рога, вместо того чтобы проводить время с друзьями на Манхэттене.
Нет, оставим это. Она не просто навещает отца. Навещать – означает пробыть здесь уик-энд-другой, может, даже две недели. Положим, просто визит вежливости она еще могла бы вынести. Но остаться почти до конца августа? Почти на все лето?! Настоящая ссылка! Почти все девять часов, которые заняла поездка, она чувствовала себя заключенной, которую переводят в провинциальную тюрьму. Невозможно поверить, что мать действительно решила отправить ее сюда!
Ронни была так погружена в собственные горестные мысли, что не сразу узнала моцартовскую шестнадцатую сонату до-мажор. Одна из вещей, которую она играла в «Карнеги-холле» четыре года назад. Должно быть, ма поставила ее, пока Ронни спала. Жаль, конечно, но…
Ронни потянулась, чтобы выключить звук.
– Зачем это ты? – нахмурилась ма. – Люблю слушать, как ты играешь.
– А я – нет.
– Может, просто приглушить звук?
– Прекрати, ма! Я не в том настроении, – буркнула Ронни и отвернулась к окну, прекрасно сознавая, что губы ма плотно сжаты. Последнее время это вошло у нее в привычку. Можно подумать, ее рот намагнитили!
– Я, кажется, видела пеликана, когда мы переезжали мост к Райтсвилл-Бич, – заметила ма с деланной веселостью.
– Вот здорово! Может, тебе следовало бы позвать Охотника на крокодилов?
– Он умер, – сообщил Джона, перекрывая писк игровой приставки. Ее девятилетний младший братец-надоеда обожал это шоу. – Неужели не помнишь? Такая жалость!
– Конечно, помню.
– По твоему голосу что-то непохоже.
– Но я все равно помню.
– В таком случае не следовало говорить то, что ты сейчас сказала.
На этот раз она не потрудилась ответить. Брату всегда необходимо оставить за собой последнее слово, и это буквально сводило Ронни с ума.
– Ты хоть немного вздремнула? – спросила ма.
– Пока ты не угодила колесом в эту рытвину. Кстати, большое за это спасибо! Я едва не разбила головой стекло!
Взгляд матери оставался прикованным к дороге.
– Рада, что сон привел тебя в хорошее расположение духа.
Ронни сунула в рот жвачку и усердно заработала челюстями. Мать ненавидела подобные вещи, а дочь назло безостановочно жевала, пока они ехали по I-95. Ронни чувствовала себя подавленной, и это шоссе казалось самым тоскливым отрезком пути. Омерзительно жирный фаст-фуд, грязные придорожные туалеты и миллиарды сосен… Серая монотонность могла убаюкать любого пассажира.
Именно это Ронни и твердила матери в Делавэре, штат Мэриленд, и в Виргинии, но ма каждый раз решительно отметала ее жалобы. И вообще, если не считать того, что мать старалась быть вежливой, поскольку виделись они в последний раз перед долгой разлукой, она почти не разговаривала. Ей было тяжело вести машину, тем более что раньше они либо ездили в метро, либо брали такси. В их квартире мать вела себя по-другому, и управляющий домом за последние два месяца заходил несколько раз, чтобы просить ее поменьше шуметь. Ма, возможно, считала, что чем громче она вопит на Ронни из-за плохих оценок, или не тех друзей, или по поводу того, что дочь постоянно нарушала свой «комендантский час», или ИНЦИДЕНТ, особенно ИНЦИДЕНТ, тем вероятнее, что она послушается и начнет исправляться.
Ладно, она не худшая на свете мать. Точно не худшая. А когда на Ронни находил приступ великодушия, она даже признавала, что мать совсем не плоха. Просто ее сознание застряло в том искривленном временном периоде, когда дети навсегда оставались маленькими. Ронни в сотый раз пожалела, что родилась в мае, а не в августе. Теперь бы ей уже исполнилось восемнадцать и мать не смогла бы ее ни к чему принудить. С точки зрения закона она была бы достаточно взрослой, чтобы самостоятельно принимать решения. И скажем прямо: поездка к отцу отнюдь не значилась в списке ее желаний.
Но пока что у Ронни просто не было выбора. Потому что ей все еще было семнадцать. Ах эти происки календаря! Почему мать забеременела на три месяца раньше, чем следовало бы? И что из этого следует?
Как бы униженно ни просила, ни жаловалась, ни вопила и ни ныла Ронни, летние планы остались неизменными. Ронни и Джона проведут лето с отцом, и все тут! Никаких «если», «и» или «но», как обычно выражалась мама. Ронни просто возненавидела эту манеру выражения.
Едва они пересекли мост, начались заторы на дороге, и машины еле ползли. В стороне между домами поблескивала вода. Океан! Бр-р! Можно подумать, ей это интересно!
– Почему ты заставляешь меня это делать? – снова простонала она.
– Мы уже все обсудили. Тебе следует провести немного времени с отцом. Он скучает.
– Но почему все лето? Почему не пару недель?
– Вам нужно побыть вместе больше, чем пару недель. Ты не видела его три года.