Концы в воду

Терпение мое лопнуло ранее, и мне было уже все равно, что он говорит. Я ждал только случая оборвать его так, чтобы он помнил это и никогда вперед не осмелился повторять при мне ничего подобного.

– Ну, – произнес я, – если все это не шутки, то я тебе вот что скажу, Бодягин: хлопоты и издержки твои пропали даром.

– Ты думаешь?

– Да, думаю; мало того, я ручаюсь тебе, что все это вздор. Не знаю, кто сообщил тебе все эти сведения, но кто бы он ни был, он лжет. Я не могу постичь, как ты поверил ему, как ты не плюнул ему в лицо!

– Не горячись, Черезов, – сказал он, но тотчас же вслед за тем, понизив тон, прибавил, – я понимаю, что это тебя шокировало.

– А тебя нет?

– Ну да, и меня сначала, но ты меня знаешь. Я, братец, смотрю на эти вещи совсем иначе. Что ж тут такого особенного, если бы и была… Дело естественное. Мы жили три года врознь, и она была, фактически, уж давно свободна.

– Нет! – вскрикнул я, выходя из себя. – Она не была свободна. Она была твоя вся до конца костей, твоей осталась до смерти, и ты это знал, знаешь лучше, чем кто-нибудь. Как мог ты, зная ее, поверить? Да что я говорю, поверить! Ты сам не веришь этому; теперь, в эту минуту, когда говоришь, – не веришь!

– Трудно не верить факту.

– Какому факту? Кто тебе сказал, что это факт? С тебя даром содрали деньги – вот факт. Я видел ее своими глазами за семь недель до смерти, и она мне открыла всю свою душу… Я знаю, что этого не было. Я голову ставлю, что нет. Это проклятая, подлая ложь, клевета.

Я смотрел ему прямо в глаза, а он смотрел в землю.

– На что же ей была повитуха? – произнес он нетвердым голосом.

– Это была не повитуха.

– А ты почем знаешь?

– Я знаю. Я был у нее в сентябре, как раз после того, когда эта женщина приезжала к ней в первый раз, и Ольга мне говорила о ней… Это была не повитуха.

– А кто же?

– Не знаю, кто… Она приезжала под ложным именем.

Он замолчал, и я тоже. Сигара моя потухла, но мне было не до нее. Мне нужно было немного света, чтобы увидеть его лицо. Возле меня, на столике, стояли свечи и спичечница. Я зажег спичку, потом свечу. Покуда я это делал, он встал и начал ходить по комнате, но не мог совладать с собой так быстро, чтобы скрыть от меня, что в эту минуту происходило с его лицом. Не то, чтоб оно было особенно бледно или как-нибудь очень искажено, но на нем было что-то глубоко встревоженное и озлобленное, что-то, напоминавшее крысу, шныряющую в своей западне, не находящую выхода. Сходство еще было усилено тем, что он бегал взад и вперед, и глаза его бегали, не останавливаясь, то туда, то сюда, во все стороны, кроме того угла, где я сидел.

– Это меня удивляет! – бормотал он, не обращаясь ко мне. – Этого я не знал… Значит, тут было еще лицо… Под чужим именем?.. Под каким именем? – произнес он, вдруг останавливаясь передо мной.

– Под именем баронессы Фогель.

– Фогель! Кузины Фогель! Ах, Боже мой! Это странно… Неужели это была она?

– Нет; я тебе уже сказал, что имя было фальшивое.

– Но каким образом ты узнал?

– От Ольги.

– Нет, я не то… Я спрашиваю, как ты узнал, что это была не Фогель?

Я объяснил ему коротко, что я писал об этом из М** и что по этому поводу деланы были справки.

Тревога его росла… «Зачем же она приезжала?» – спросил он глухим, сдавленным голосом.

«Ну, нет, брат, довольно с тебя покуда», – подумал я.

– Не знаю, – ответил я. – Ольга мне говорила об этом что-то, несколько слов, на которые я в ту минуту не обратил внимания.

Мы замолчали, и он опять забегал.

– Ты, стало быть, думаешь, что это та самая, которая приезжала потом, в ноябре?

– Конечно та. Ее узнали в том доме, где она останавливалась.

– Но может быть, – продолжал он растерянно, – может быть, эта, которую, ты говоришь, узнали, и которая приезжала два раза, была не та, о которой тебе говорила Ольга?

– А какая же?

– Да эта… другая…

– Какая другая?

– Бабка.

– Нет, это была не бабка.

– Почем ты знаешь?

– Знаю. Никакой бабки не было. Это ложь!

– Черезов! – вскрикнул он вдруг, останавливаясь. Зная его издавна, я ожидал бешеной выходки, но точно что-то было надломлено в этом человеке. Он постоял, посмотрел, и на лице у него мало-помалу затеплилось нечто похожее на усмешку.

– Ну, Бог с тобой! – произнес он, махнув рукой. – Я не могу на тебя сердиться за то, что ты так горячо берешь ее сторону. Я перед нею, конечно, неправ, и дело, конечно, темное. Оставим его; нечего сызнова поднимать все эти дрязги. Дай руку! Я тебя всею душою уважаю, люблю и надеюсь, что мы с тобою всегда останемся в старых приятельских отношениях.

На этом мы и покончили. Я взялся за шляпу, но он не хотел меня отпустить, и мы просидели еще часа полтора. Вошла она. Болтали о пустяках.

Когда я вернулся домой, горячка моя совсем остыла. Я начал припоминать на досуге случившееся и мог наконец понять, какую глупость сделал. Я вел себя как дитя; вместо того, чтобы выведать что-нибудь, я сам проговорился и выдал себя кругом. Дивлюсь, как я ему не сказал еще, что узнал его Юшу, что мы с нею оба ехали в Р** и что это она отравила Ольгу. О, простота!.. Теперь все кончено; они будут настороже и их уже не накроешь врасплох… Сначала, когда я сказал это себе, я был в отчаянии; но за ночь оно прошло, и теперь я спрашиваю себя: жалеть ли, что это так вышло, или поздравить себя? Чего я хочу? Чего мне нужно от них? Покаяния, что ли? Конечно, нет, а если нет, то к чему раскапывать эту грязь?.. Конечно, так и кончено, – ну их к черту!

II

Одним из несчастнейших приключений в жизни моей была эта дорожная встреча, а между тем, как случай, она не имела в себе ничего особенного. Кондуктор ночью впустил какого-то господина в купе, где я сидела одна. Господин этот спал, как сурок, несколько станций, потом проснулся, вступил со мной в разговор и, узнав, что я в затруднении по части спокойной квартиры в Москве, предложил мне свои услуги. Мы с ним отправились вместе, нашли какие-то нумера, я почти не видала его. Всего только раз мы сошлись и просидели с ним часа два, курили, шутили и говорили вздор. Ни слова о том, зачем он приехал или зачем я тут, и после этого я его не видала. Самое имя его я узнала случайно. Могла ли я думать, что это будет иметь какие-нибудь последствия? А между тем это-то именно и была ловушка, которую приготовила мне судьба!..

Его звали Черезов. Он служил за границей, в М**, и приезжал на короткий срок. Это был господин лет за тридцать, смуглый, с серьезным лицом и с умными выразительными глазами. Судя по тому, как он вошел в купе и тотчас улегся, я заключила, что не услышу от него ни слова дальше того короткого извинения, которое он мне предложил по-французски. Но я ошиблась. Он был потом очень внимателен и любезен; в Москве, в его нумере, это зашло даже несколько далее, но я была осторожна на этот раз, и все окончилось пустяками.

Три года после того о нем помину не было. Когда я развязалась со Штевичем и вышла за Поля, у меня образовался круг новых знакомств. Но ни малейшей мысли, что я могу его встретить в этом кругу, не приходило мне в голову, как вдруг – это было у Горбичевых, – смотрю: мадам Горбичева подводит ко мне какого-то господина…

– Юлия Николаевна, позвольте мне вас познакомить, если только вы не знакомы уже, Сергей Михайлович Черезов, старый приятель и даже отчасти родня Павла Ивановича.

Что-то знакомое в звуке имени остановило мое внимание на его лице. Смотрю, и лицо как будто знакомо… «Родственник Поля?.. Черезов? – промелькнуло в моем уме. Какой Черезов?.. Ах!» – и я вдруг узнала его… Все это было так неожиданно, что кровь бросилась мне в лицо, и стало вдруг как-то неловко в комнате, как-то не по себе, особенно когда я припомнила обстоятельства, при которых я встретила этого человека. А тут, как нарочно, Горбичева шепнула, что это родня по первой жене. Я не могла себе объяснить хорошенько чувство тревоги, которое охватило меня при мысли, что и он, вероятно, тоже узнал меня, и что он может при всех напомнить мне нашу встречу. Все это черное, что мне удалось так счастливо схоронить и что лежало под спудом, три года не подавая голоса, вдруг шевельнулось и, словно подкравшись, выглянуло из-за угла.