Концы в воду

Свидание и опять свидание. Это уж пятое. О прошлом больше и речи нет; да и какие речи? К чему?.. Кто-бы она ни была и что бы ни сделала, я потерял всякое право ее обвинять. Я куплен душою и телом; я стал с нею в уровень. Скажи я ей и, пожалуй, хоть докажи, что она убийца, она расхохочется мне в глаза и ответит: «Так что же? Положим, что так, да ты-то что?.. Ты мой любовник и укрыватель и не тебе меня укорять. Ты получил свою цену, ну и молчи!» Конец!.. Нечего больше и думать об этом. Это не женщина, это какой-то бес сладострастия!.. Это огонь, радость до боли, стыд и восторг, и позорное, одуряющее, мучительное блаженство! Праздник забвения – как она говорит. Но на празднике этом приходят в голову странные вещи. Под час, когда она уставит мне прямо в глаза свои большие, львиные, с желтым просветом зрачки, невольный ужас закрадывается в душу. Мерещится ночь, знакомая комната, в комнате столик, за столиком Оля, а против Оли – она, и у нее этот самый взгляд… И когда я подумаю, что это могло быть именно так, я готов ухватить ее прекрасную белую шею двумя руками и задушить.

Что ж это такое? Неужели любовь? Нет, это черт знает что! На человеческом языке нет имени для подобных чувств. Они отрицают рассудок, давят сознание, от них можно с ума сойти!

Бодягин как-то совсем опешил. Смотря на него, и в голову не придет, чтобы он был способен на что-нибудь отчаянное. А между тем она продолжает меня остерегать.

– Чего ты боишься? – спросил я вчера. – Что он отравит меня? Публично, при всех, у себя за столом?

– Ну, нет, он не спятил еще с ума.

– Так что же?.. Вызовет, что ли? Но это плохое средство против огласки, если он так уж боится, что я его разоблачу. Ты понимаешь?

– Да.

– К тому же оно не похоже. Имея это в виду, он вел бы себя иначе.

– Ну, на счет этого я не знаю. Ты не суди по тому, что он тих. У него это дурная примета; тем более что он тих только в твоем присутствии, а когда ты уйдешь, волосы на себе дерет.

– Что же он говорит?

– Ничего особенного.

– Почем же ты знаешь, что у него на уме?

– Вот то-то и худо, что я ничего об этом не знаю. Если бы знала, я бы не трусила… Он не молчит, но я не могу от него добиться правды.

– Что же однако он говорит?

– Так… вздор.

Мы замолчали; потом я сказал:

– Что же ты хочешь, чтобы я делал?

– Не знаю. Но прошу тебя, ради Бога, будь осторожен. Мало ли что может случиться; всего не предвидешь, и надо быть готовым на всякий случай… Берегись незнакомых, чужих людей. Не пускай их к себе, когда ты один; и если тебе назначат свидание где-нибудь в неизвестном месте…

– На постоялом дворе?

Она сперва вздрогнула, потом усмехнулась горько и как-то трусливо.

– Ты шутишь, – сказала с укором, – а я серьезно говорю. И еще я хотела тебе сказать: поклянись, что ты не будешь с ним драться.

– Как же я могу избежать этого?

– А так… Если заметишь, что он идет на ссору, уступи: горячка пройдет, и он одумается. Но если увидишь, что это не помогает, тогда уже, нечего делать, просто шепни ему, что ты понимаешь, чего ему нужно, но что этим путем он не схоронит концов, а совсем напротив.

XII

Прошло более месяца очаровательного, шального счастья, которое наполняло меня до того, что я иногда по целым дням жила без страха и без заботы, не думая ни о чем, почти не чувствуя у себя на плечах головы и забывая об опасности своего положения, как пьяница забывает горе.

Поль как-то притих. Он редко теперь оставался со мною наедине, что, впрочем, не мудрено, так как наш дом во всякую пору был полон гостей, но тем не менее я заметила, что он избегает меня. Ночью я часто совсем не видела его. Он возвращался поздно, в такие часы, когда я уже давно спала, и не тревожил меня, уходил к себе. Я думала, разумеется, что он спит, но были вещи, которые делали это сомнительным.

Раз как-то шорох в спальне заставил меня проснуться. Это было глухою ночью. Я приподнялась и в полумраке ночной лампады увидела темную высокую фигуру мужа, который стоял между распахнутыми портьерами, не шевелясь, как статуя. Он был одет, что очень меня удивило, потому что я уж давно спала.

– Поль! Это ты?.. Что с тобою? – спросила я.

Он не сказал ни слова и, опустив портьеру, исчез. Это мне показалось странно. Подумав и подождав немного, я встала, надела ночное платье и вышла. В ближайших комнатах было темно; но едва я успела дойти до гостиной, как издали стал заметен свет. Он шел из его кабинета, двери которого были отворены. Невольное любопытство побудило меня подкрасться и заглянуть. Смотрю: ходит по комнате с измученным, мрачным лицом. Тогда я вошла. Услышав мои шаги, он вздрогнул и обернулся.

– Чего тебе?

– Ничего, – отвечала я, – плачу тебе визитом за визит.

Говоря это, я оглянулась кругом. Вижу, в углу, на кушетке, постель нетронутая. На столе чайный прибор, тоже не тронутый, и бутылка.

– Что это ты не спишь? – сказала я. – Так поздно! Который час?

– Не знаю. Пятый, должно быть.

– Ты воротился откуда-нибудь?

Молчание… Он посмотрел на меня и продолжал ходить.

– Чайник горяч еще; налить тебе чаю?

– Нет. Оставь! Не трогай! Не трогай, я тебе говорю!.. Отойди от стола! Дальше!

– Господи! Что с тобой?

Ответа не было… Я постояла, дивясь, и ушла. Это потом повторилось еще два или три раза с весьма небольшими вариациями. Я видела его у себя впросонках: он появлялся как тень и исчезал тотчас, как только я замечала его; только я не вставала больше. Не зная, чем объяснить эти ночные визиты, я относила их к ревности. «Заходит взглянуть, не сбежала ли?» – думала я. Весьма вероятно, оно так и было, но это не объясняло всего, да этим и не ограничивалось. Лицо его с каждым днем становилось мрачнее, и все предвещало бурю.

Раз как-то, после большого ужина у Стекольщикова, он воротился пасмурный, с жалобами на головную боль. Содовая вода, которую он пил в подобных случаях, вся вышла, но я нашла у себя порошки и развела их при нем.

– На, пей.

Смотрю, он изменился в лице.

– Чего ты?

– Так, ничего… нехорошо что-то.

– Пей же!

– Нет, не хочу… Выпей уж лучше сама, если тебе охота.

Я отказалась. Он встал, взял меня за руку и долго смотрел в глаза.

– Выпей, пожалуйста, – говорит, – «я тебя прошу.

Это меня удивило, и я стояла в недоумении, посматривая то на него, то на поднос с водою.