Белый олень. Часть 1. Дочь севера

«Моряк, – определил Сергей, наблюдая за ловкими руками соседа. – Наша тельняшка – бело-голубая».

Казарма летного училища мало чем отличалась от армейской. Точно так же стояли двухъярусные кровати «учебки» в которой началась служба Сергея, такими же грубыми одеялами они были застелены и так же солдаты ровняли их связанными парашютными стропами во время приборки, как и сейчас ровняли двое курсантов бельевой веревкой.

– Ты что тут делаешь? – неожиданно услышал Сергей за спиной молодой басок, перед ним стоял рослый симпатичный парень.

– Стелю постель, – ответил он спокойно. – А в чем, собственно, дело?

– В том, что собирай свои манатки и вали отсюда, понял?

– Это почему же я должен валить? – миролюбиво уточнил Сергей.

– Потому, что я эту койку уже давно забил, только за шмотками отходил в каптерку.

Сергей не успел ничего ответить, как от соседней кровати вдруг раздался голос:

– А ну-ка заткнись, салага, еще на «деда» будешь тут хвост поднимать!

Сергей оглянулся. На них в упор смотрел тот, в тельнике. Вызывающе уперев руки в бока, он продолжил приказным тоном:

– Ткни его под жопу коленом, чтобы знал, как со «стариками» разговаривать! Мы таких на флотах российских быстро воспитывали, видно и здесь придется мозги вправлять!

Молодой упрямо продолжал стоять напротив Сергея с возмущенным выражением лица и с подрагивающими от обиды губами, хотя понимал, что перечить двум вчерашним дембелям ему явно не по силам.

– Испарился отсюда, чё торчишь, как пень! – возвысил голос курсант в тельняшке, и обиженный парень ушел, захватив свой свернутый матрац, а «моряк», подойдя к Сергею, протянул ладонь с сильными пальцами.

– Герман Юдин, москвич, служил на флоте, будем знакомы.

– Романов Сергей, сибиряк, служил в ВДВ.

– Ну и где довелось почву сапогами топтать?

– Полгода в «учебке» под Псковом, а остальные полтора в Афганистане.

– Так тебе значит, повоевать пришлось? – Герман с неприкрытым интересом смотрел на Сергея.

– Да уж так вышло… – вздохнул тот, всем своим видом показывая, что не желает развивать возникшую тему, но Юдин, словно не замечая этого, хотел еще что-то спросить, но его прервал зычный голос старшины учебной роты Логинова:

– Всем внимание! Через полчаса приборку закончить, а то до отбоя будете здеся ковыряться! – старшина огляделся и ткнул пальцем в сторону проходящего курсанта. – Фамилия?

– Максимов!

– После фамилии, ты должен сказать – товарищ старшина, – поучительно изрек Логинов.

– Понял! – улыбчиво кивнул тот и при этом согласно кивнул.

– Не понял, а так точно! И неча тут башкой мотать – оторвется! Во время разговора с командиром, ты должен занять стойку «смирно».

– Понял, товарищ старшина!

– Он опять за своё! – деланно возмутился Логинов, обводя взглядом окружающих и будто бы приглашая их к диалогу. Старики прислушивались к нему с усмешкой, а молодые с опасливым интересом. – Заместо того, чтобы правильно говорить, с ево как с гуся вода стекает… – и закончил приказным тоном. – А теперь возьми-ка, курсант Максимов, во-о-н ту железную швабру и устрани зазор между ей и полом! И чтобы через полчаса казарма блестела как лысина у деда, усёк? Щас я тебе еще помощников подошлю, будешь главным.

– Так точно, товарищ ротный старшина! – давясь от едва сдерживаемого смеха, вымолвил Максимов.

– То, что я ротный, я и сам знаю – это слово можно не говорить… – коренастый, весь какой-то широкий, с сильной толстой шеей Логинов в своей почти детской важности выглядел наивным и немного смешным.

– А вопрос можно, товарищ старшина? – спросил Максимов.

– Можно козу' на возу', а в училище есть слово «разрешите», – все так же назидательно сказал Логинов. – Чё хотел-то, уж спрашивай.

– Извините, я передумал! – курсант взялся за швабру.

Издевательски усмехнувшись, Юдин прокомментировал:

– «… Как с гуся вода стекает…» Ишь ты! Интеллектом чувак явно не отягощен, но, тем не менее, в авиацию подался. Лучше бы устроился «куско'м» на военке, приворовывал солдатскую робу, портянки да сапоги и жил – не тужил, как всё армейское жульё. Но этот деятель изловчился пролезть в летное училище, дембельский статус помог, не иначе.

– Ты имеешь ввиду, что у нас проходной балл на единицу ниже и конкурс – двадцать человек на место, а у молодых сорок?

– Вот именно, – подтвердил Герман и напористо продолжил. – Надо будет собраться всем старикам, да потолковать с данным «куском», чтобы он нам мозг не делал. Пусть лучше молодых дрючит. Правильно говорю, нет?

– Не знаю, я ведь только сегодня приехал, еще не осмотрелся… – равнодушно изрек Сергей.

– Везет мне на таких неандертальцев, – удрученно покачал головой Герман. – В «учебке», на острове Русском, точно такой же дебил достался, ты бы послушал его перлы: «Я вас приучу отдавать честь каждому столбу, начиная с меня!», или: «Подстрижка волосьев должна быть как у меня: сзаду – наголо, а спереду – как сзаду!» Ну и все такое…

– А мы нашего сверхсрочника Митрича уважали, – сказал Сергей, – недалекий был, правда, мужик, но добрый, многое прощал. И уж худо-бедно, но наша рота была лучше всех одета, обута и сытнее накормлена.

– Все они добрые, эти «куся'ры», но лучше держаться от них подальше… Таких чертей на флотах и в армии – тысячи… На гражданке не пристроились, бестолочи, подались на военку. Наш-то алкаш конченый, а на построениях постоянно втуля'л: «Безобразия нарушаете, мариманы, водку пьянствуете, по лезвию бривты ходите!»

– Наш тоже нет-нет, да ляпнет что-то вроде: «Атаку начинаем по зеленому свистку!» Смеялись, конечно, но он не обижался… Ну, а ты-то как служил, на многих морях, наверное, побывал?

– Если бы так… – недовольно скривился Герман. – Наш ракетный крейсер «Стерегущий» нес стационарное боевое дежурство в Тихом океане. И вот на этой заякорённой «коробке» я после «учебки» свою службу отпахал – осточертело всё хуже пареной репы. Представь: два с половиной года – серая вода до горизонта и больше ни хрена, башкой тронутся можно!

– Да, уж… – согласно покивал Сергей, а Герман продолжал:

– Ну, поскольку воды в моей биографии было предостаточно, захотелось узнать, что же это такое – небо? В прошлом году поступил в Черниговское истребительное, но уже после первого семестра стало до меня доходить – не тем ты делом занимаешься, парниша! – взгляд темных глаз Юдина стал холодным, жестким. – Не жизнь, а какое-то существование – то становись, то разойдись, то суточный наряд, то караул, то патруль – и всё это бегом или строевым шагом, даже на флотах такого не было… И подумал я: если дальше так пойдет, то скоро в гальюн будем строем ходить, да еще и по разрешению, а не когда приспичит… Короче, всё вышло так, как в переделанной песне Бернеса: «Я люблю тебя, жизнь, но не эту, что в рамках Устава!»

– А ты не сгущаешь, краски, морячок? – недоверчиво уточнил Сергей.

– Чё сгущать-то, я истину глаго'лю! – категорично бросил Юдин. – Более того, вскоре уже окончательно укрепился в своих сомнениях… Назначили как-то меня и еще одного местного чувака в курсантский патруль с капитаном-пре'подом. Нацепили мы красные повязки, поперлись в город. Украинская зима, снег валит вперемешку с дождем, холодища, грязь – ну какие в эту непогодь могут быть курсанты-самовольщики? Местный курсач отпросился у кэпа домой до вечера, на мамкины пирожки потянуло, а мы в кафешку зашли перекусить и обогреться. Кэп задает пару косвенных, уточняет – горазд я трепаться или нет? При этом улавливаю приличный «выхлоп» из его чрева и догадываюсь, что мужику захотелось освежиться и малость добавить на вчерашние дрожжи. Говорю ему: «Товарищ капитан, язык за зубами держать умею, можете не сомневаться!» У меня, понятное дело, в кармане – вша на аркане, а у него все ж офицерский лопа'тник и бабки в нем вроде бы водятся. Ну, заказал он по рюмке «чая», тяпнули, закусили. Потом еще по единой бабахнули, отогрелся кэп, расслабился и спрашивает: «Вот скажи мне, курсант Юдин, за каким хреном ты в военную авиацию подался? Это ж полнейший бесперспективня'к!»

– Как ты сказал: бес… пек…? – не понял Сергей. – Хрен выговоришь.

–Ничего трудного нет: просто бесперспективное будущее, – снисходительно пояснил Герман и продолжил. – Я ему отвечаю, что, мол, романтика, небо, сверхзвук, постоянные полеты, почет, уважение, избранные девушки, служба в приличном городе, а в будущем – полковничьи или генеральские погоны… Засмеялся он: дурак ты, Юдин, стоеросовый! Впрочем, не так давно я и сам таким же был… А теперь послушай меня: ближе к выпускному курсу, как это часто бывает, ты женишься и увезешь свою избранницу в какой-нибудь затрапезный Мухосра'нск, где вообще география кончается. Если сильно не повезет, то там можно застрять навсегда – поменять место службы удаётся крайне редко. Подняться в звании – еще труднее, вакансий, как правило – нет, движухи никакой: прибыл лейтёхой – уволишься старлеем, а если капитаном, то это просто счастье! И когда-нибудь твой подрастающий сынок спросит: «Папа, а ты карьерист?» «Это почему же?» – удивишься ты. «А потому, что мой одноклассник Петька сказал: твоему отцу всего сорок лет, а он уже целый старший лейтенант!»

Спрашиваю: кто в таком случае служит в Чехословакии, в Германии, в Польше, в Венгрии? Или советские летчики только по помойкам расквартированы? Кэп объясняет, что таких помоек у нас великое множество и в них кто-то должен бдить службу. Послужить, правда, можно и за кордоном, в Мозамбике, например, во Вьетнаме, в Афганистане, еще где-то… Но все это – так называемые горячие точки, откуда летный состав частенько привозят в оцинкованном виде… А в мирную заграницу, в «Варшавский договор», прежде всего поедут блатные лейтенанты – им Мухосранск и Афган не грозят! И со временем, именно им нацепят полковничьи или генеральские погоны, ведь известно, что генералом, как правило, становится тот лейтенант, чей папа штабной паркетный чинодрал с большими звездами.

Романтика же твоей службы будет состоять из дежурств по части, по кухне, по аэродрому, а также в строевой шагистике, в изучении приказов, инструкций, в осточертевшей Марксистско-Ленинской подготовке и в бесконечных занятиях по матчасти самолета… А еще придется много летать на «электрическом стуле»-тренажере, где ты сто штанов протрешь, отрабатывая виртуальную технику пилотирования. Регулярных полетов не жди – они будут эпизодическими, и станешь ты налётывать в год часов сто, а то и меньше. В итоге, к сорока годам, а дольше в истребительной авиации не держат по состоянию здоровья, накопишь не более, чем полторы тысячи часов и будешь списан в батальон аэродромного обслуживания или еще куда-нибудь… Это в Аэрофлоте пилоты работают практически до старости и отлётывают ежемесячную саннорму: в поршневой авиации – сто часов, а в реактивной – семьдесят. Годам к пятидесяти они имеют налёт тысяч восемнадцать – двадцать, и на этом основании, вполне приличную пенсию. Так что, если хочешь летать по-настоящему, двигай в Г А, курсант Юдин. И последнее: из этого самого Мухосранска твоя супруга рано или поздно свалит из-за двух основных причин. Первая: младшему офицеру получить отпуск в теплое время года, чтобы погреть жопу в Черном море – проблема из проблем. Отдыхать в бархатный сезон – прерогатива начальства. На этот счет даже поговорка есть: «Солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит. Мороз трещит и снег идет – едут штурман и пилот». Второе: ей, дизайнеру, юристу или учителю музыки, придется совать штекеры в гнезда аппаратуры на гарнизонном пункте связи – и это в лучшем случае. В худшем – торчать дома из-за полного отсутствия работы, созерцая через окно сугробы, солдатскую баню, строевой плац и казарму личного состава. Свое бегство она объяснит тоской о музеях, театрах, ресторанах, магазинах, домах моды и прочей бабьей лабудой…

– А зачем таких в жены брать? – спрашиваю я. – Надо жениться на той, чтобы пошла за тобой хоть на край земли и стойко несла, как говорится, все тяготы и лишения военной жизни. Кэп мне толкует: