Марионетка. Книга 1

Он не любил хоккей. И, тем не менее, наблюдая за ходом бестолковой, по его мнению, игры, он пришёл к мысли о том, что в будущем любого человека нет ничего такого, ради чего стоило бы торопиться взрослеть, поскольку взрослость – это не что иное, как время несбывшихся детских надежд.

С этой мыслью Романов задернул шторы. Отошел от окна, и встав у Полины за спиной, спросил:

– Ну, как, много прочитали?

Полина подняла голову. С любопытством посмотрев на него, спросила: за что он так не любит танцовщиц.

– Кто? – удивился Романов. – Я?

– Ну да! Иначе, я думаю, вы бы не написали… – она наклонилась над рукописью и, отыскав глазами нужное место, процитировала: – Вот: «захмелевший Матвеев во все глаза глядел на сцену и не мог понять, что это такое: танец или стриптиз. Почти обнаженные девицы с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги, громко визжали, и то и дело показывали публике голые задницы». Ну что это, в самом деле?

– А что, вы считаете: этих девиц можно назвать танцовщицами?

– Конечно! – горячо произнесла Полина. – Возьмите, к примеру, Бориса Моисеева. Его тоже трудно назвать танцором в привычном понимании этого слова, однако, скажите, у кого повернется язык утверждать, что его шоу не являются искусством?

– У меня повернется! По-моему, его танцы хороши только тем, что во время их исполнения он не поет. Шучу, конечно. А если говорить серьезно, для меня разница между профессиональным танцором и вашим Моисеевым такая же, как между начинающим музыкантом, срывающим овации после исполнения красивой пьески, и маэстро-виртуозом.

Полина выпрямилась и, поджав губы, обиженно произнесла:

– Вы рассуждаете как дилетант! Я полжизни танцевала… Да что там я! Я знаю людей, танцоров от Бога, которые отдали бы душу только за то, чтобы достичь половины того, чего сумел добиться Моисеев… Это – большой артист! Что же касается танцовщиц варьете, то у каждой из них за плечами профессиональная подготовка и богатый опыт выступлений на сцене. Кроме того, все они выдержали большой конкурс…

– У кого ноги длиннее, – вставил Романов.

– Да! Представьте себе, и это тоже! Кроме мастерства, они, между прочим, еще должны соответствовать определенным стандартам.

– Каким?

– Быть не маленькими, то есть не ниже ста семидесяти пяти сантиметров, и одновременно не очень высокими.

– Ага, – задумался Романов, – дайте-ка, я тут исправлю.

Он взял из рук Полины рукопись и после слов: «…почти обнаженные девицы…», – вставил фразу «одного роста».

– Так, что у нас получилось? – пробормотал он, внеся изменение в текст. «…Почти обнаженные девицы одного роста, с одинаковыми прическами и цветом волос высоко задирали ноги…» хм-м, ну и так далее.

– Да, кстати! – внезапно вспомнила Полина. – А почему у вас в рассказе Юра Головин пьет?

– А почему бы ему не пить? – удивился Романов.

– Ну, как же? Ведь он за рулем!

Романов пренебрежительно махнул рукой. Сказал, что за десять лет, которые он водит машину, еще ни разу не встречал водителя «Мерседеса» абсолютно трезвым.

Полина хотела возразить, но передумала.

– Вообще-то, это не принципиально.

Романов согласился: действительно нет. После чего отложил рукопись в сторону и предложил гостье чай.

Сев за кухонный стол, Полина снова взялась за рукопись. Прочитала несколько строчек и, отложив ее в сторону, пожаловалась на плохое освещение.

– Ничего не разберу!

– Давайте я сам. – Романов вытер руки кухонным полотенцем и, отодвинув табурет, сел рядом. – На каком месте вы остановились?

– На том, где омоновцы арестовали Тяжа.

Романов взял рукопись. Смахнул с листа попавшую под руки крошку и, набрав в рот воздуха, принялся за чтение:

«Прошло около двух лет.

Просидев три часов в мэрии на заседании комиссии по подготовке празднования Первомая, Матвеев вышел на остановку. Не успел он поднять руку, чтобы остановить проезжавшее мимо такси, как перед ним, сделав крутой поворот, притормозил черный «Мерседес» с тремя шестерками на регистрационном номере. Из кресла водителя вылез Юрий Головин. Не обращая внимания на притихшую при его появлении толпу пассажиров, он с серьезным лицом обошел машину, открыл перед Матвеевым боковую дверь и, согнувшись в легком поклоне, произнес:

– Извините за опоздание, сэр. Прошу вас, сэр.

– Спасибо, Джордж.

Сделав замечание Головину за грязное пятнышко на лобовом стекле, Александр сел на переднее сиденье и громко, так, чтобы все услышали, приказал отвезти себя в Матвеев–хаус.

– Слушаюсь, сэр. – Головин захлопнул за Александром дверцу, смахнул рукавом куртки пятнышко на стекле и сел за руль.

– Ох, кто–то у меня сейчас получит, фейсом об кар, сэр! – сказал он, заводя двигатель автомобиля.

– У меня другое предложение! – ответил Александр. – Давай-ка, мы сейчас поедем ко мне домой, и там быстренько напьемся… Ну, как?

Юра подумал и отказался.

– Извини, старик. Предложение, действительно, заманчивое, вот только дел у меня невпроворот.

– Что так?

– Да накопилось всего… Через неделю Тяж откинется, надо ехать встречать. А тут, как назло, с двигателем проблемы. Да и с похоронами попросили помочь. В общем, совсем зашился. Давай как-нибудь в другой раз.

– Ну что ж, давай в другой раз, – согласился Александр. – А кто помер-то?

– Да, – Юра махнул рукой, – у одного моего кореша, можно сказать, брата, подругу замочили. Представляешь, прямо в собственной квартире. Так изуродовали, жуть! Меня, когда я это увидел, чуть не вырвало.

– Это Оксану, что ли? Как её фамилия-то? – наморщив лоб, Матвеев вопросительно посмотрел на Головина.

– Марфина. А ты откуда ее знаешь?

– Здрасьте! Она же в кабаке тогда танцевала, когда нам вечер менты обломали. Забыл?

– Ах, да! – вспомнил Юрка. – Было такое дело.

– Кстати, чем там с Тяжем дело-то закончилось?

– А ты не знаешь?