Ромео и Джульетта. Величайшая история любви

Ромео влюбился. И воспылал. И даже выбрал своим исповедником не кого-нибудь, а меня. Подробно и досконально описывал мне несравненные достоинства госпожи Розалины. Которые были бы еще несравненнее, если бы не охранялись столь неприступно.

Я горячо сочувствовал, украдкой улыбался в усы, и поддерживал его в том, что искренняя печаль и протяжные вздохи рано или поздно растопят лед в сердце любой красавицы. О своей тактике наскока я, естественно, ни полслова, все-таки червячок ревности шевелился…

Словом, наш отвлекающий маневр удался! Мы с Розалиной, конечно, тогда не могли представить, во что это выльется. Что молодой Ромео, страдая от неразделенной любви и присущей ей меланхолии, пустится в череду безобразий, одно из которых приведет его прямиком в хрупкие ручки Джульетты Капулетти…

А как вы думаете? Ведь если бы эти молодые гибеллины, сочувствуя влюбленному Ромео, несколько дней подряд не наливались вином до полного изумления, им вряд ли пришла бы голову пробраться, скрывшись под масками, на бал гвельфов. А не окажись они на этом балу, Ромео не встретил бы свою Джульетту.

И то сказать, где еще они могли повстречаться?

В кабаки с непотребными девками, где эта троица, Ромео, Меркуцио и Бенволио, обычно коротала досуг, девочка Джульетта понятно не хаживала.

В церкви?

Не забывайте, что гибеллины Монтекки и гвельфы Капулетти ходили в разные церкви. Приверженцы этих двух партий в Вероне, как и во всей Италии, старались не собираться под одной крышей, пусть даже эта крыша Господнего Дома. Вот и получается, что наша с Розалиной страсть породила другую любовь, названную потом Великой…

Но, по порядку, сеньоры, пусть каждый идет в свою очередь! – как приговаривал сатана, открывая ворота ада перед коллоквиумом епископов…

* * *

То памятное утро началось для меня с двух болванов. Нет, я не об этих лодырях, Самсоне и Грегорио, слугах семьи Капулетти, о них пойдет речь чуть позднее. Просто накануне вечером в Верону прибыли два подозрительных типа, назвавшимися представителями торгового дома Фиески.

Я знал этот прославленный веницианский род, ведущий дела с половиной мира. О нем нельзя не знать, если живешь в Италии.

Но! Назваться-то они назвались…

С одной стороны, не верить им не было никаких видимых причин. Налицо верительные грамоты со всеми печатями, да и одеты они были так, как подобает именитым купцам: широкие плащи тобарро дорогого сукна, парчовые кафтаны котарди с серебряными застежками на груди, узкие, двухцветные кальсоне в обтяжку, на головах – высокие беретто с модными складками. Под кафтанами видно дорогое кружево нижних рубах, на расшитых поясах подвешены увесистые кошели.

И все-таки что-то в этой парочке показалось мне подозрительным. Слишком уж ежились они под моим взглядом, как-то неестественно оживленно поглядывали вокруг. Да и дорогая одежда им словно бы непривычна, вроде как с чужого плеча. А морды!.. У этих, с позволения сказать, купцов, трехлетний малыш не взял из рук кусочек редкого восточного лакомства – сахара.

И чем больше я к ним приглядывался, тем тверже укреплялся в подозрении, что настоящие представители дома Фиески, разутые и раздетые, закопаны где-то на горной дороге или же лежат в речной тине под слоем воды. А вот эти молодцы вряд ли способны продать стакан ключевой воды в жаркий полдень. Рыбак рыбака чует издалека, говорили на моей родине. Я же когда-то провел немало времени, общаясь с таким… Не купцами, нет, далеко не купцами.

Но я не стал торопиться с выводами. Кто не знает, как ссориться с мстительными и заносчивыми венецианцами? Обидчивые господа из города на воде, известно, способны из любой мухи раздуть скандал величиной с быка. Поэтому я не стал донимать медовую парочку каверзными вопросами, а взял с них причитающуюся пошлину и разрешил пребывание в Вероне. Но при этом приказал кое-кому незаметно проследить за ними.

И мои подозрения полностью оправдались! Перед рассветом, в час волка, стража прихватила обоих гостей на тихой улочке, когда эти двое пытались вскрыть хитроумный замок работы миланских оружейников, что запирал черную калитку в заборе виллы дель Касто, принадлежащей именитой семьи Джезаре. Одной из их вилл, которую, по слухам, Джезаре-старший использовал для утех плоти и тайных встреч.

Молодцы, видимо, соблазнились ее безлюдностью и укромным расположением.

Нет, но нужно же быть настолько болванами, чтоб так попасться! Или они всерьез решили, что я принял за чистую монету их лепет по поводу торговли Фиески? Я, благородные слушатели, с уверенностью могу заявить, что большинство преступников люди недалекие и ограниченные.

Что далеко ходить за примерами – когда бестия Альфонсо стащит из кладовой кусок солонины или кувшин молодого вина, то может клясться хоть всеми святыми, пророками и мучениками, но это всегда заметно по его сальным губам и звучной отрыжке… Как говорят, птица видна по полету, и видна она издалека. И уж коль они, преступники, вдруг поднимают головы и начинают чувствовать себя безнаказанно, как часто случается у нас в Италии, то это свидетельствует лишь о попустительстве властей, а не об их личных достоинствах.

Я, старый гибеллин, всегда стоял за крепкую руку во главе государства, и, видит Бог, за долгую жизнь ничто не убедило меня в обратном!

Итак, два ножа, потаенный фонарь и набор закаленных отмычек – это то, что у них отобрали. Достаточное свидетельство, чтоб не терять время на лишние выяснения. К Воровской гильдии эти двое не принадлежали, это я тоже выяснил к тому времени. Мне оставалось лишь допытаться, где они напали на настоящих купцов и куда дели трупы.

Венецианцы, вы знаете, щепетильны в вопросах того, что происходит с их гражданами в других землях. Когда дойдет дело до выяснения деталей – лучше иметь на руках все ответы и живых злодеев в придачу. Впрочем, при этом они отнюдь не будут настаивать, чтоб у разбойничков сохранилось первоначальное количество зубов или, к примеру, глаз и ушей. В сущности, из всего оснащения лица злодеям вполне достаточно иметь одно ухо, которым те выслушают приговор.

Все это я подробно объяснил сладкой парочке, охаживая их по мордасам латной перчаткой.

Вы же знает, я умею быть убедительным. И, после непродолжительной беседы, мои злодеи были готовы начать исповедоваться так же бойко, как монах-фрацисканец наваливается на окорок в постный день.

* * *

В тот раз мне так и не довелось выслушать их разбойную исповедь. Как только один из них начал рассказывать что-то внятное, в помещение стражи вбежал молодой солдатик Унья Пикерелли. Такой же был лентяй и бездельник, как наш Альфонсо, разве что бегал куда быстрее.

Хрипя и задыхаясь от торопливости и вытаращив глаза от усердия, Пикерелли сообщил мне, что в городе начинается бунт. Мол, отряд гвельфов под предводительством Капулетти сцепился на площади Блаженных Мученников Патрикия и Варсонофия с гиббелинами из дома Монтекки. И теперь там льется кровь, и блестят клинки. А тем временем «тощие» горожане вооружаются дубьем и чем попадя, и во что это выльется, знает только Всевышний…

Это было уже серьезно! Если к делу подключаются «тощие»…

Ну да, пока аристократы, священники, банкиры, купцы, мастера ремесел и прочая зажиточная публика делили себя на гвельфов и гибеллинов, нищий, простой люд Италии придумал свое деление – на «тощих» и «жирных». И в то время в Вероне как раз скопилось много всякого «тощего» народа – разорившиеся ремесленники, крестьяне-издольщики, выгнанные с земли, наемники, отставленные за увечья и просто бродяги и нищие всех мастей.

Этим – плевать на политические идеи! Эти встанут под чьи угодно знамена, лишь бы грабить и убивать «жирных», насиловать их жен и дочерей! Поджечь копну сена – достаточно маленького огонька на ладони, но попробуйте потушить ее ковшом воды… Уж я-то за свою службу не раз видел, что такое толпа, почувствовавшая вкус крови! В любом человеке, даже самом отъявленном, может проснуться жалость и сострадание, в толпе же эти чувства напрочь отсутствуют. Бог – свидетель, не знаю, почему так.

Словом, я немедленно отправил посыльного оповестить Его Сиятельство герцога Барталамео, а сам собрал всех солдат, что нашел и поспешил с отрядом на площадь Блаженных Мученников…

* * *

Потом, выясняя подробности свары на площади, я установил, что вся эта густая похлебка заварилась из-за двух слуг Капулетти – Самсона и Грегорио.

Накануне вечером они вдвоем по недосмотру ключаря умыкнули из винных погребов смоленый бочонок с густым и тягучим греческим вином. Всю ночь распивали его в зарослях пиний, что на заднем дворе дома Капулетти, сразу за пекарней. А утром, проспавшись там же, начали соображать, как избежать заслуженной порки.

Дело нелегкое, потому что в семье Капулетти не было в обычае закрывать глаза на провинности слуг. В подвалах дома всегда стоял чан с соляным раствором, где, ради большей гибкости и убедительности, вымачивались прутья молодой ивы. За хитромудрую голову чаще всего отвечает честная, глупая задница, уж тебе ли, Альфонсо, не знать этой истины…

В общем, подкрепив силы остатками из бочонка, наши два героя не придумали ничего лучше, чем покрыть себя бранной славой в честь семьи Капулетти. Видимо, в бочонке все-таки оставалось изрядно, хотя точного свидетельства я от них не добился.

Как добыть славу? Очень просто, оказывается. Не долго думая, два героя стащили из старой оружейной приржавевшие мечи и порубленные щиты прошлого века, и с этой снастью устремились в поход. Грегорио, к тому же, увенчал себя шишаком латника, который был ему сильно велик и постоянно стучал ободом по носу.

Короче говоря, наши бравые воины отправились на площадь Блаженных Мучеников Патрикия и Варсанофия и утвердились там так же гордо, как два репейника возле выгребной ямы. Стучали там мечами о щиты и, вообще, всячески хулиганили языком и телом. Может, винная усталость и яркое солнце угомонили бы буянов в скором времени, но тут, на беду, мимо проходили двое слуг Монтекки, Абрам и Бальтазар.

Грегорио тут же скорчил в их сторону злобную рожу, тем более искреннюю, что шишак в очередной раз взбрыкнул на голове и крепко долбанул его по носу. А Самсон начал грызть ноготь с таким остервенением, будто намерен изглодать палец до основания. Страх, по моим наблюдениям, часто дает обратное действие, и даже отпетые трусы начинают демонстрировать зачатки воинственности.

Следствием это не установлено, но я сильно подозревая, что Абрам и Бальтазар тоже были навеселе. Иначе, с какого рожна они бы устремились в ссору, как жених к молодой невесте? Между слугами завязалась словесная перепалка, на которые мы, итальянцы, великие мастера:

– А не на наш ли счет вы грызете ноготь, господин Самсон?!

– А грызу ноготь, и все тут!

– Вы набиваетесь на драку, господа?

– Забери меня нечистый, если не набиваются!..

– Да обними меня чума, грызу ноготь не на ваш счет! А просто грызу ноготь, и буду грызть! И никто мне здесь не указ!

– Да подавись ты своим ногтем, как черт ладаном, да чтоб ты исхудал от поноса, как пучеглазая камбала!

– А вот грызу, и буду грызть!

– Нет, ты только посмотри, посмотри Бальтазар, – они точно набиваются на добрую взбучку, как падре на исповедь молоденькой поселянки!