Викинги. Заклятие волхвов

Позор, конечно, не попасть мечом в безоружного! Гуннар ведь даже не попытался достать свой прославленный Самосек. Вон она – узорчатая рукоять меча, украшенная причудливым плетением золотой проволоки, так и оставалась в ножнах под распахнувшимся фельдром.

«Обидно все-таки… Как с мальчишкой…»

– А то – я могу! – сгоряча пообещал Сьевнар.

– Я вижу! – подтвердил Гуннар, посмеиваясь одними глазами. – Ладно, хватит, пока ты действительно не наломал дров. Не то, смотри, Один обидится, что ты рубишь его любимые деревья в священной роще… А я скажу так: если бы мы с тобой прыгали на спор в колодец – кто быстрее, я бы еще дважды подумал, прежде чем побиться об заклад с таким проворным юнцом. Но в бою на мечах, Сьевнар, мало одного проворства. Да, ты сильный, у тебя быстрые ноги и крепкая спина… Но ты все делаешь неправильно! Неправильно двигаешься, неправильно держишь меч, ты не думаешь, что делаешь сам, и не видишь, что делаю я… Так или нет?

– Так, похоже…

– Я знаю, ты считаешься бывалым воином, ты ходил в набеги и убивал врагов.

Я не умаляю твоих заслуг, Сьевнар, но если противник держит меч как лопату, его можно убить и комком земли. Вот если ты встретишь на своем пути настоящего бойца и начнешь наскакивать на него, как бык на ворота… Думаю, ему не понадобится много времени, чтобы отвалить от тела твою удалую голову… Так или нет?

Сьевнар только удрученно кивал.

– Не так давно, всего лишь прошлой зимой, я услышал от скальда Атли мансаунг о любви к женщине и тоске по ней, – вдруг рассказал Косильщик. – Я помню, меня поразило тогда, как точно неизвестный скальд описал мои собственные чувства. Я бы и сам рассказал о своей далекой любви точно так же, если бы умел так красиво складывать висы… А потом я узнал, что мансаунг «Память о девушке, ждущей воина» сочинил Сьевнар Складный из Ранг-фиорда. Потом Сьевнар Складный сам появился на острове… Не слишком ли много совпадений? Ты не находишь?

Сьевнар удивленно вскинул глаза. При чем тут его стихи? Почему Гуннар заговорил о них после его неуклюжих атак, к чему клонит? Или решил сказать, что сочинять висы проще, чем сражаться на мечах? Ну, это еще как посмотреть…

Косильщик сам ответил на его невысказанный вопрос:

– Почему, думаешь, я вспомнил твои стихи? Хорошие стихи, я давно хотел сказать тебе это, – больше, чем хорошие, я-то знаю, о чем говорю… – теперь Гуннар говорил медленно, потирая щеку большим пальцем правой руки, как всегда делал, задумываясь о чем-нибудь. – Да, когда-то я тоже потерял свою большую любовь… И прожил потом долгую жизнь, и многое нашел на дорогах жизни. Но такой любви я больше не встретил, да… И никогда не чувствовал себя настолько счастливым, словно готов разом обнять весь Мидгард… Не знаю… Наверное, память о ней, той любви, останется в моем сердце даже в Асгарде за столом эйнхириев. Смерть, я думаю, тоже не принесет мне забвения, потому что есть в этом мире то, что не в силах изменить даже боги…

Сьевнар, вдумываясь в его слова, неопределенно покачал головой. Косильщик, заметив это, коротко махнул рукой, словно бы заранее отметая всякие возражения.

– Но я хотел говорить с тобой не об этом. Когда я повторял про себя висы поразившего меня мансаунга, Сьевнар Складный представлялся мне бывалым воином, убеленным сединами и пережившим многое, – продолжил он. – Я представлял себе, что когда-нибудь встречу его на дороге викинга, что мы сядем с ним за чарами с пивом и поговорим о том сокровенном, о чем суровые воины стесняются говорить за общим столом… А оказалось – он молод, почти юнец, даже не понимающий разницы между рукоятью меча, или, к примеру, секиры или палицы… – Гуннар пристально глянул на него, усмехнулся и неожиданно подмигнул, как мальчишка. Встряхнул белой гривой, на которой были незаметны снежинки.

Сьевнар извлек из-за шиворота еще пригоршню снега, кинул под ноги и промолчал. Если честно, он не знал, что ответить. Не понимал, хвалит его Гуннар или подтрунивает. Что у Косильщика на уме – никогда не поймешь, лицо всегда спокойное, собранное, даже холодное, а в светлых глазах будто приплясывают проказливые прозрачные эльфы. С этим одинаковым и странным выражением лица он и меч обнажает, и чару поднимает за дружным столом.

– Но я опять отвлекся от главного, а здесь слишком холодно, чтобы трепать язык как мочало… Вот что – я хочу учить тебя искусству меча, Сьевнар Складный! Мне представляется, ты способен будешь постигнуть то, чему я могу тебя научить. Не многие это могут, но ты – сможешь, я думаю. Ты – скальд, боги одарили тебя чувством ритма, хоть ты и не умеешь приложить его к собственному телу… А почему, ты думаешь, искусство боя и поэзия стоят во мнении богов и людей так близко друг к другу? Все потому же – и здесь, и там нужно больше чувствовать, чем рассуждать, думать не умом, а сердцем и кровью… Я верю, ты сможешь разбудить в себе кровь драконов, что дано не каждому, далеко не каждому!

Он, этот знаменитый воин, словно бы просил его, подумал Сьевнар. Хотя, кто кого должен просить?

Братья поговаривали, ярл Хаки Суровый много раз пенял Гуннару, что он не передает своего искусства. Но тот только отговаривался, мол, учить кого-то из опытных бойцов – только портить ему руку, а среди молодых он пока не видит подходящих. Другому ярл Хаки мог бы приказать, но Гуннар – это Гуннар, лучший меч острова.

И вот ему, новичку в братстве, такая честь – учить ся бою на мечах у самого Косильщика! Опять не сразу сообразишь, что сказать…

Сьевнар почувствовал, как от гордости разворачиваются плечи, и вздергивается подбородок. Ему честь, не кому-нибудь! И в то же время промелькнула ехидная, остужающая мыслишка, как комок снега, что тает за шиворотом, холодными каплями скатываясь по позвоночнику: «Как там говорил Якоб-скальд про Сангриль – та, что любуется собой, даже отражаясь в помойной луже… – вдруг вспомнил он. – Хорошо сказал, как припечатал… А он, Сьевнар Складный, не слишком ли залюбовался собой? И любуется, и гордится, и жалеет себя, все глубже погружаясь в эту зыбкую трясину… За все время на острове – ни одной новой висы, только старые стихи за хмельным столом под одобрительные удары чар о столешницу… Впрочем, о чем это он? Негоже уплывать мыслями куда-то вдаль, когда старший брат ждет ответа…»

– К тому же, я слышал, конунг Рорик Неистовый жаждет встречи с тобой. Хочет попрощаться от всего сердца, – усмехнулся Косильщик, припоминая. – Неистовый – хороший боец, чувствует клинок как продолжение руки, я видел, как он умеет сражаться. Мне будет жалко, если вместе с тобой погибнет и твой дар слагать висы, этот мед богов, который надлежит беречь людям.

Сьевнар вспомнил, как нечто подобное говорил ему Якоб-скальд. Не так уж давно это было, а теперь кажется, что очень давно.

Да, медом поэзии боги наделяют своих избранников – это все знают. Только не все догадываются, что даже избранность не приносит счастья, можно быть избранным и оставаться несчастней последнего нидинга. Об этом, наверное, никто не задумывается… Сангриль… Нет, он опять начинает себя жалеть. Не надо, хватит, устал уже! Кто бы знал, как он устал от этого – постоянно перебирать прожитое, представляя, как все могло сложиться иначе…

«Занятие бесплодное, как зыбучие пески береговых дюн, и такое же затягивающее!»

– Кровь драконов? Что это? – спросил он, с усилием отгоняя мысленное наваждение.

– Не знаешь? Может быть, и не знаешь, это не каждый знает. Хотя, всему свое время, когда-нибудь я расскажу…

* * *

Потом, вспоминая тот вечер, Сьевнар ясно видел перед собой застывшие, заснеженные дубы, колючие от мороза звезды, белесый месяц, начищенное серебро пушистого снега. И худощавое лицо Гуннара, его прямую фигуру под толстым плащом с откинутым капюшоном. И его давнюю, застарелую печаль потерянной любви, залегшую в мелкой сетке морщин вокруг глаз.

Печаль, которая так созвучна его собственной печали! – неожиданно понял скальд.

Наверное, именно в тот вечер Гуннар Косильщик стал близок ему, как никто на острове. Именно тогда началась их дружба, дружба старшего и младшего, большая дружба, о какой слагают красивые висы…

3

«Почему, думаешь, все народы, поклоняющиеся Одину Одноглазому, Все-Отцу, так любят изображать драконов? – спросил однажды Гуннар Косильщик. – Почему называют драконами свои корабли и украшают их деревянными драконьими головами? Для чего выковывают их изображения из дорогих металлов, вырезают из дерева, из кости и рыбьего зуба?»

Конечно, не просто так! Когда-то на земле было время драконов, неторопливо рассказывал Косильщик. Не только люди, даже боги-ассы еще не были рождены. Лишь злобные великаны все время пытались захватить богатые и плодородные земли Мидгарда. Именно тогда огнедышащие драконы летали над землей на своих огромных и сильных крыльях, охраняли пустынные земли от великаньих набегов.

Это была долгая, большая война. Благородные драконы все как один пали в неравных битвах, но благодаря их доблести великанам так и не удалось заполучить Мидгард, они так и остались жить в своем сумрачном, холодном Утгарде.

Вот почему для всех народов, населяющих фиорды, погибшие драконы до сих пор являются символом воинственности и мужества. И боги-ассы тоже помнят их доблесть. Храбрым ратникам, ступившим на дорогу викинга, они, как награду, дарят капли драконьей крови. Эта кровь спит в человеческих жилах, и может долго спать, вот если почувствовать ее в себе, разбудить, то она сразу сделает человека еще сильнее и яростнее…

Да, это нелегкий труд – почувствовать в себе кровь драконов, подытожил Гуннар. Многим это так и не удается до конца жизни. А во многих ее совсем нет, это тоже можно понять. Но воин, которому все-таки удалось почувствовать ее в себе, становится вдвое, втрое сильнее…

Сьевнар запомнил его слова. Кровь драконов… Вот, значит, оно как…

* * *

В сущности, Гуннар рассказывал ему очень много непривычного и даже странного. И потом, спустя годы, когда минуло много зим и лет, когда жизнь его потекла по другому руслу, Сьевнар вспоминал уроки мастера меча и заново обдумывал их, особенно, их первые уроки, где он, если говорить откровенно, – совсем юнец, таращил от удивления глаза и часто не верил своим ушам.

Например, Складный всегда знал, что обоерукий боец, тот, который умеет сражаться двумя мечами одновременно, – куда опаснее для противника. Высшее искусство воина – вести бой двумя мечами, считалось на побережье. А Гуннар утверждал, что два меча – это баловство, не больше. Мол, с двумя мечами можно драться против неуклюжих пентюхов, которых нужно валить пучками, как колосья под ударом серпа. Как почувствуешь, что против тебя сражается боец равный по силе и ловкости, немедленно бросай второй меч, потому что он будет только мешать, советовал Гуннар.

Почему? Погоди немного, сам поймешь со временем…

А странные упражнения, что задавал ему Гуннар, уводя на дальний, пустынный берег острова – одни они чего стоят…

Удивительные упражнения, совсем непривычные!

Сьевнар, к примеру, был уверен – чтобы научиться быстрым ударам меча, надо просто рубить и рубить, тренируя руку на скорость. Напрячь все силы, и рубить, как еще?

А Гуннар говорил – нет, не так! Чтобы почувствовать в себе скорость, нужно сначала научиться двигаться медленно и плавно. Расслабиться до конца, поплыть, словно пушинка, подхваченная потоком воздуха. И чем медленнее, мол, ты научишься плыть своим телом, тем быстрее станут впоследствии твои движения. Поплыви по воздуху тихо-тихо, едва уловимо, услышь внутри себя особую мелодию движения и потом, когда решишь двигаться быстро, скорость сама придет к тебе, утверждал знаменитый мечник. Ты – скальд, ты должен понимать, что своя, скрытая мелодия есть в каждом движении и в любом деле.

Странная, наверное, эта была картина, усмехаясь, вспоминал, Сьевнар. На заснеженном берегу острова стоял воин с мечом в руке и медленно водил им по воздуху. А Гуннар сидел рядом, закутавшись в плащ, и поигрывал деревянной палочкой. Медленнее, мол, еще медленнее…

Неожиданно – хлоп! Палочка больно щелкала по костям. Торопишься, воин, еще медленнее…

Обычно свеонские ратники, постигая искусство боя, заучивали два-три десятка ударов, уходов и обманных движений, которыми и пользовались. Бывалые ратники утверждали – бойцу не нужно знать много атак и обманок, лишние только мешают в схватке. Зато те, что есть, нужно знать твердо!

А Гуннар говорил – нет, не так! Чем больше, мол, разных вариантов защиты или нападения в голове, тем быстрее тело выбирает нужное, хотя, кажется, должно быть наоборот…

Только когда Сьевнар начал двигаться так, чтоб не получать палкой по рукам и ногам, Гуннар, наконец, извлек из ножен свой прославленный Самосек.