Оценить:
 Рейтинг: 0

Deus ex machina

Год написания книги
2022
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

что даже в миг прощанья осаждает,

вонзая в нас свои шипы, – уйти, и что почти

не замечал, и что подчас

от глаз таилось в будничности фона, вдруг разглядеть вблизи…

И все-таки уйти, – как из руки

рука, – уйти, и поминай как звали,

уйти, – куда? – пели ушедшие стрелы, друг другу вторя и создавая древнерусское многоголосье, причем посредством еще ненаписанных строк немца Рильке; лучше не знать ничего, чем многое – наполовину, – вторили стрелы одна другой, причем посредством слов немца Ницше – потому-то и не рассекли друг друга напополам и ушли, и достигли, и вонзились между лопаток – уже там рассекая…

В это самое время (и внутри измененного времени) никчемная девочка-подросток глотнула (как та мороженая рыба) воздуха и – запела! Причем совершенно не вторя ни многоголосью, ни немцам. Причем ее зрение, ограниченное стенами лачуги, совершенно как эльф по незримым струнам земли и меридианам вселенной, прошло сквозь стены и ушло, и увидело… И сумело вернуться и принести себя Янне обратно! Тогда-то и стала она называть себя Янной. Прежде, вестимо, люди ее окликали иначе.

Она увидела, конечно же, не самую первую стрелу, а ее полет – уже расщепивший вонзившуюся между лопаток мародера вторую стрелу! Полет не продолжился, задержался в теле стрелы и не поразил жертву насильника, но – только его самого; в это время Рыхля (разумеется, так и не ощутивший свое беспокойство как нечто несказанное, но – его ощутивший) почувствовал, что постигшее его неясное беспокойство превышает своими размером и весом не только походный его солдатский ранец с возможным маршальским жезлом, но и вес самого Рыхли: вот так его тело, когда без души, вдруг сопоставило себя с этой казалось бы самой ничтожной добавкой…

Он переступил через труп убитого им хозяина избы (защищался, тужился задержать – верно, жена с младенцем успели выскочить – почти наверняка на другую погибель!) и выглянул в окно; как раз в это самое время ничтожная Янна взглянула сквозь стену и сумела увидеть; а потом она еще раз сумела увидеть, а потом и еще раз…

Она увидела дивного эльфа, оружного и на коне, причем сквозь стену своей лачуги; причем тени мародеров (бывших солдат Великой армии Императора Французов) оказались для нее как-то вдруг (как испанская Армада, фатально угодившая в шторм) совершенно несущественны – и действительно, мародеры уже переставали существовать…

То, что я назвал ее Янной, а не Анной или Жанной, тоже совершенно несущественно и не существует в моем с-ума-сшествии моих ирреальных иерархий (как бы с горы в долину, где даже в голой степи возможна березовая рощица – в которой обязательно прячется ведьма!); Янна увидела эльфа и окруживших его псов, посланных за ним Ночной Всадницей, не только на самом деле, но и – якобы им побежденной!

Она увидела эльфа, который во все стороны и наотмашь разил ведьминых псов: псы представлялись сгустками тьмы, наотмашь меняющими облики – перекидывались то в людей, то в зверей! Она увидела эльфа, который разил тьму и сам становился тьмой: это он был насилуемой поселянкой, воющей и дергающей под убитым и почти что надвое перерубленным стрелой (или двумя стрелами) мародером! Причем Янна увидела, что и она становилась воющей поселянкой, воющей и дергающейся под своей несмываемой душой!

Причем Янна, выйдя несмываемой душой за пределы лачуги – причем сама Янна сейчас за пределами никчемной лачуги только-только приходила в себя – ибо тело ее готовилось присоединиться к душе; причем ее душа, которая то ли насиловала ее, то ли сама была ее телом насилуема, вовсе не была тем действительным насильником-ландскнехтом на службе у французов, то есть не была тем немцем с вонючим ртом, что только что был убит – причем это сама Янна не позволила себе быть убитой эльфийской стрелой… И еще она могла видеть эльфа!

Она могла видеть, что и сам эльф был перерублен им же посланными стрелами, то есть он был не сам по себе: от следующих двух им отпущенных на свободу стрел умерли и навсегда изменились те два италийца, что прижимали к земле руки насилуемой поселянки – Янна увидела это убийство, вскочила и бросилась прочь из лачуги (по дороге подобрав и вобрав свою парящую за пределами душу), потом она навсегда бросилась прочь из деревни, предоставивши эльфу самому завершить избиение прочих убийц.

Эльф отпускал на волю стрелы: изменились первые мародеры и – умерли; потом изменились вторые и умерли; а потом могла бы измениться деревня, лишившаяся своих и чужих мародеров – колчан эльфа не мог опустеть – но изменение всего мира и избавление его от ведьминых теней могло означать конец света – и что дальше, за светом? Там не будет ни эльфа, преобразившего прошлый мир – ибо эльф тогда сам становится прошлым – ни насилуемой (но живой) поселянки, то есть не то чтобы не будет жизни, но – кому в этой новой жизни отыщется место, мне пока неизвестно.

Именно поэтом у ошеломленный Рыхля, благодаря негаданному своему беспокойству успевший в окружившее его чудо вглядеться, тоже опрометью бросился из недограбленной им избы и при этом (благодаря окружившему его чуду) счастливо (и для продолжения этой истории небесполезно) своей эльфийской стрелы избежал, то есть неизмененным покинул эту русскую деревушку изб и лачуг – разве что в уме несколько повредился! А как иначе, ибо смешались и сдвинулись для него пространство и время, поскольку только так он мог спастись от во все стороны разящего (для которого нет ни пространства, ни времени) эльфа.

Именно поэтому Рыхля благополучно переместился в милую Францию, что само собой разумеется, но – не в свой девятнадцатый век и в его начало! А в эпоху несколько более раннюю, то есть либо в конкретный год 1429-й, либо несколько раньше или несколько позже, но – не у стен Орлеана; причем оказался он в новом теле и другой (но полностью следуя карме) личностью… Становилось ясно, почему ни Лиэслиа, ни Эктиарн не присутствовали при сожжении Жанны из Домреми – не было в том нужды!

Палачи (а Рыхля, следуя карме, перекинулся в палача) – они ведь тоже (как с рук на руки и далее, в другую свою природу) передаточное звено; и еще: успешным или безуспешным получилось у меня описание эльфа – об этом судить только видевшим эльфов! Поэтому сейчас и я сам – палач, казнящий что-то «одно» и оставляющий потомкам многомерное «нечто» – в этом разница между сказанным и несказанным.

Палачи самих себя – то есть те, кто выбирает себе из множеств какое-то одно будущее – то есть те представители всегда вымирающего вида «все еще людей», которые властны перекидывать свои иллюзии в материальность – они передают свое прошлое своему будущему; поэтому и только лишь потому я назначил себя штатным палачом города Руана – чтобы иметь возможность вживе описать мною виденное или воображенное.

Я буду называть его и себя (чтобы не множить сущности) Рыхлей; разумеется, и сейчас, и тогда у него было совершенно другое имя, другими были внешность и мировосприятие – поэтому никакого маршальского жезла у него за душой не наблюдается, ибо и он, и я находимся сейчас на площади Старого рынка в Руане ранним утром 30-го мая (то есть в среду и посреди – кирпич за кирпичиком – мироздания) в 1431-м году, и обуреваемы оба несуетливою скорбью: столб, к которому привязана ведьма, слишком высок, и я не могу выказать ей официального милосердия, то есть перед самым сожжением по тихому удавить.

Внешняя хронология (а ведь есть еще внутренняя – скользящая сквозь) предшествующих событий такова, что ее можно опустить: опустим невероятную эпопею ведьмы и все невероятные чудеса, совершенные ею посредством окружавших ее людей; опустим все ее пролегшие меж времена слова посланий – «солдаты будут сражаться, и Бог пошлет им победу» – всем нам, живущим вчера, сегодня и завтра… Отпустим все это на волю несуетных волн!

Палачи, они ведь тоже передаточное звено; они как несуетные волны, что перебирают эти свои лязгающие или плещущие инструменты, например: пластилиновость места и времени, трансформации пола и возраста, убиения и воскрешения – есть те, кто все это совершает, но есть и те, кто все это завершает, не пытаясь покинуть наш общий Экклесиаст… Потому само аутодафе (точнее, его процедура) описанию не подлежит, ибо нет ничего глупее обнаженных (как и голые короли со всею их властью) структур.

Примечателен разве что (ведь род лукавый доказательства чуда жаждет – и иногда оно дается!) этот неоспоримый факт: Жанну якобы сожгли не за ее якобы ведовство, нет! Нас всегда сжигают за некую тонкость: в тюрьме ее принудили переодеться из мужского одеяния в женское платье; подумав, она вернулась в свою ипостась – вот за это ее действительно попытались сжечь…

Я (который сейчас Рыхля или кто-то еще, а вовсе не я) не обращал никакого внимания на рев рыночных оборванцев (которые в будущем будут вовсе не оборванцами – вот разве что вовсю вшивы своими инстинктами), требовавших поскорей дать ведьме огня: я получил от начальства указание ни в коем случае не торопиться – английские солдаты (вечные вредители – аки вши на теле – Императору Французов) окружили аутодафе и сдерживали натиск толпы, в чем-то напоминавшей свору псов Ночной Всадницы…

Напротив, я (который вовсе не Рыхля, всего лишь благополучно избежавший эльфийских стрел и даже побывавший впоследствии в русском плену) – сейчас меня называют Жеффруа Тераж (не более чем растиражированный на толпу палач) – вдруг опустел собой и наполнился предназначенным, и не стал медлить, и дал ведьме огня.

Поскольку удавить ведьму не получилось, то даже когда пламя ее всю охватило, ведьма продолжала молиться и призывать Иисуса (зафиксировано в документах), и когда тело ее испустило дух (не знаю, зловонный или благоуханный), то было велено мне, Жеффруа Теражу, пламя пригасить, дабы показать любопытной толпе (зафиксировано в документах), что всеми ими была сожжена именно женщина – мерзкое, должно быть, зрелище и, главное, обожженного лица совершенно не распознать.

Потом я снова дал огня и сжег тело уже дотла; потом я (который уже не Рыхля и вовсе не растриражирован) собрал пепел Жанетты и бросил его в Сену, и потом рассказывал (зафиксировано в документах), что сердце ее было совершеннейше целым и полным крови; вместе со мной об этом рассказывал и Рыхля, так и не видевший эльфа, но – присутствие его ощутивший… Что до Янны, получившей от судьбы (и кого-то из мародеров) разбудившую ее оплеуху, то и слова о ней, и ее слава получились иными – она, как Лиэслиа (как и сраженная эльфом Ночная Всадница, и многие до или после), была счастлива, но – иначе.

Аодан медленно, тягуче и непреодолимо выносил вперед копыта: он был средством передвижения души – казалось, он многие и многие души выносил на себе и нес! И даже богов (совершенных исследователей) случалось (причем не изредка, а всегда) ему носить к их божественным целям; впрочем, он (как и Лиэслиа) богов едва выносил! Впрочем, казалось, он и богами мог переступать, как переступают ногами… Аодан медленно, тягуче и непреодолимо выносил вперед копыта, причем с трудом и внутренним усилием – как бы сквозь себя самого!

«Здесь и сейчас», пространство и время его сущности стали как пластилиновое стекло, и его приходилось продавливать, поэтому тот единственный, кем конь не переступал, но – тот, кто переступал самим конем и чье имя было сейчас Лиэслиа, протянул над его гривой руку с клинком из минойской Холодной Бронзы, которому сегодня дал новое имя: Янна – стекло пространства и времени плавились перед этим острием и поддавались! Но плавились либо мучительно медленно, либо сладостно медленно: выбери (как рыбари – вот и Янна в рыбацких штанах – выбирают бессмертие, когда оно идет косяком) и начинай выбирать, и продолжай – когда у тебя нет никакого выбора.

Выбирай, как выбирал бессмертие мудрейший буриданов осел, то есть – не делая выбора; когда все плывет по течению, стань «всем» или «ничем» (что суть одно), и все без выбора станет твоим – если останешься настоящим, то есть останешься жив: какое тебе отчаяние выбрать и где выйти из чаяний – выбирай, но знай, что твой выбор тебя не выберет, а – вберет, как Янну вобрало ее острие… Опять Лиэслиа соткал в протянутой руке (или перекинул в ней темную бронзу в сияние) клинок из Стенающей звезды и опять запел:

– Солнце зимнего дня.

Тень моя леденеет

У коня на спине, – пропел он, и вместе с ним (а иногда и вместо него) пела Стенающая звезда, что то ли была вытянута по-над гривою Аодана, то ли напрямую выкована из минойской Болодной Бронзы, здесь и сейчас взявшей и носящей на себе человеческое имя Янна – и вот тогда это имя явило свое своеволие: кареглазый клинок, словно бы сам собой совершая движение сжатой ладони от запястья и несколько наискось, вослед движению начал рассекать-рассекать-рассекать и рассек-таки сначала гриву, а потом и шею коня…

Сначала на шее Аодана неслышно возникла точайшая и неуловимая для глаз полоса, но – очень скоро ставшая уловимой и алой; очень скоро ноги скакуна (так и не вынесенные далеко вперед) стали (а они стояли на полете и о него опирались) подламываться вместе с полетом: конь рухнул и обрушился, причем не сам в себя и не сам по себе – Лиэслиа то ли не успел, то ли не захотел с него соскочить… Так лезвие-Янна вонзилась в полет, заставив его от себя отпрянуть: Янна больше не нуждалась в посредниках между собой и реальностью!

Потеряв свое приземистое сознание (Рыхля отмахнулся от проснувшейся девчонки, и та на миг обмерла) от простой оплеухи, вместе с ним Янна потеряла и надобность в в ежемгновенном приземистом выживании – теперь от от приземистости ничего не зависело в Янне, и все с ней происходящее происходило без нее и само по себе плыло по течению «себя настоящей»: так Элд пришел за ней! А потом она пришла в себя (опять оказавшись в лачуге) и сжалась (как сжимается сердце) в комочек самом дальнем углу лачуги своего сознания (там, где вынимается из стены доска – чтобы порою выглядывать); впрочем, ни в угле, ни в самой лачуге уже не было никакой нужды – потому ее словно бы и не было – то есть не было ни стены, ни досок, ни вязанок хвороста у ног Жанны из Домреми…

– Принесите ей Воды! – просто сказал Перворожденный; он так и не обернулся к Янне, занятый полетом первой стрелы, что сейчас рассекала стрелу вторую – которая сейчас рассекала первую! То есть очень давно рассекала, то есть ей еще только предстоит рассечь реальность пополам: причем при этом точнехонько попасть между лопаток насильника-ландскнехта – причем ни в коем случае не подтолкнуть собой наконечник второй стрелы, дабы не убил распластанную на земле жертву – ту, кого насиловал (не со зла, а по обычаю) равнодушный немецкий мародер… Потом эльфийские стрелы нашли двух италийцев, что прижимали к земле руки жертвы.

Ландскнехт и италийцы принялись изменяться, сначала временно, а потом уже необратимо: становясь, а потом уже и оставаясь подобием земли, а уже потом корнями и ползущими рядом с ними червями, которым еще только предстоит поедать тела навсегда измененных – при этом эльф вовсе не задавался банальным воросом: способен ли всемогущий Творец сотворить камень, который не возможет поднять? Как не мочь, но – позволяя, чтобы ставший во главе угла камень поднимался сам, то есть уже своевольно.

– Принесите ей Воды! – просто сказал тогда (и после всего вышесказанного) Перворожденный; тотчас из дерева лачуги (которое – перекинувшись в тело Янны – осознало свою необходимость и опять стало реальным) – опять и опять и тотчас явились древесные гномы и всплеснули над Янной руками – и ей в лицо тотчас и опять, и уже потом прямо в лицо плеснула вода, и она открыла глаза и закашлялась, и тогда (когда стены лачуги, как и гномы, опять удалились) – тогда-то она и увидела эльфа… Впрочем, ей для этого глаз открывать вовсе не требовалось, да и сам эльф на нее не смотрел.

Участь остальных мародеров, заполонивших деревню, тоже оказывалось незавидна, но – совершенно уже не интересна! Впрочем, сама деревня тоже было совершенна – то есть совершенно заключена в свой Экклесиаст, и к ней нечего было добавлять, но и убавлять тоже нечего; мародера стали землей (не путать с великой Стихией), потому не стал Лиэслиа просить и требовать у древесных гномов Земли для Янны – что совершенно и совершено, и понятно – впрочем, был еще у Янны и был предназначен для Янны Рыхля, который как в своем будущем, так и в своем прошлом был и остался палачом, совершенно безгрешно сжегшим Святую Ведьму…

Да что там Рыхля? Зачем ему видеть эльфа? Он с черного хода проник на чердак мироздания и в эту мою историю, чтобы там пребывать и оставаться некоей функцией – зачем ему видеть эльфа, если и без того он за волею эльфа последовал, причем так, как переступают ногами – совершенно неистребимо, ибо функционально…

Что до Янны, увидевшей эльфа и ставшей острием и лезвием его клинка и этим клинком своевольно рассекшей голову его скакуну и отделившей рассудок скакуна от его тулова – с ней не все так однозначно обстоит, поскольку ее «все» и не думает остановиться… Конь рухнул, но – сначала и прежде всего отделилась (вместе с четвероногим сознанием) его голова: произошло потрясающее грехопадение наоборот (то есть Первородный грех был поставлен с головы на ноги), причем эльф не успел соскочить и едва не был придавлен рухнувшим туловом…

– Принесите ей Огня! – сказал Перворожденный, что так и не обернулся к девченке: с ней, увидевшей эльфа и ставшей острием его клинка – с ней осталось ее «все», которое неоднозначно… Но опять из древесных стволов и жердей, в которых опять возникла нужда, явились древесные гномы и всплеснули над Янной рками своего древесного рассудка: тотчас древесность и рассудочность вспыхнули, давая девчонке в рыбацких штанах и клетчатой ковбойской рубахе (сейчас она была, как тогда говорили, насельницей – населявшей или подвергнутой насилию, выбирайте! – только своего века) – давая именно этой девчонке (насельнице самого начала 19-го столетия да и всех прочих начал) зрение над зрением, осязание над осязанием, слух над слухом – то есть давая ей душу души…

Эльф был беспощаден и добр, найдя ее среди мертвых (когда эти мертвые все еще живы), потому эльф произнес еще:

– Принесите ей Воздуха! – и на этот раз он не дал гномам (тоже насельникам, но – самых малых вещей) времени и не дал им пространства, в которые они могли бы удалиться и из которых могли бы возникнуть – тотчас их древесность и рассудочность пошли на воздух, не то чтобы полностью сгорев: они тоже стали Стихией, ибо и малое бывает Стихии подобно… Так зачем эльфам люди? А затем, что эльфы и есть люди, переступившие себя и ставшие собой – что может быть проще?

Проще нет совсем ничего; разве что ответ на вопрос может показаться совсем уж простым: полюбил ли эльф Лиэслиа эту зздесь и там, и повсюду и всегда обреченную на сиротство Янну – впрочем, есть еще проще! Зачем Янне такая малость, когда теперь у нее есть великая нелюбовь: полюбил, откажись и полюби заново, уже новым собой и опять откажись и полюби уже наново и опять.

– Дайте ведьме огня! – этот вопль то ли толпа проревела, то ли палач Рыхля услыхал даже не шепоток, но – эхо шепота происходящей Стихии; еще может быть так: ни Лиэслиа, ни Эктиарн не стали вмешиваться, но – оказались-таки замешаны в знаменитом руанском аутодафе; так было или никак этого не было, но – штатный палач Жеффруа Тераж перестал сожалеть о своей невозможности…

Еще он перестал быть мной; еще и еще он переставал и совсем перестал сожалеть о невозможности оказать ведьме свою казенную милость и по тихому удавить (то есть лишить Воздуха, дабы не ощутила Огня; дабы из дров и из хвороста, на коих сжигали, не явились древесные гномы и не всплеснули над ведьмой руками и не дали ей Воды), поэтому – если делать что должно, то и будет, что по настоящему должно – он дал ведьме простого огня…

Потом, по прошествии времени, он этот простой огонь притушил и дал толпе оглядеть обгорелое тело, дабы все они увидели уязвимое женское естество уничтоженной, дабы убедились в недопустимости метаморфоз и перемещений: невозможно уйти из Экклесиаста – как совершенно невозможно перевернуться с головы на ноги! Невозможно Янне отсечь голову эльфийскому скакуну. Невозможно Лиэслиа соскочить или не соскочить с рухнувшего Аодана. Поэтому эльф просто (вот как прост был данный ведьме огонь) слез с коня и пошел по спасенной им деревне.

Эта спасенная им деревня все равно была бы мертва для него – будь она жива или мертва – как если бы ее не было; и он никогда бы не спешился здесь, будь она жива или мертва – то есть застывшей в неизменности; да и вообще его никогда бы здесь не было, когда бы не шел он сейчас по спасенной им деревне – пусто было бы эльфу в человеческой деревне, когда бы не звучали в его душе эти голоса: живые молились о мертвых, и мертвые молились о живых…
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
6 из 7