Что было бы, если бы смерть была

Он (молча) сказал ей:

– Я, пожалуй, подожду другого будущего.

Она (почти) услышала и (почти) кивнула, соглашаясь.

Но(!) – Перельман не двинул курсора: она ему была ещё нужна, для его самоопределения. Ведь в любом виртуальном мире можно выделить приоритеты своих плотски'х версификаций реальности, лишь относясь (или – не относясь) к женщине.

В реальности (почти) всё – относительно; всё – кроме женщины, ибо она продолжает жизнь (даже – рожая в смерть).

Он(!) – не задавался вопросом: почему он? Ему было свойственно это легкое (почти самоубийственное по своей претензии к миру) чувство неоспоримого превосходства. Он(!) – усмехнулся (про себя и о себе). Он подумал строками Бертрана де Борна, трубадура XII столетия:

Пригоден только рыцарь для любви,

В бою отважный и сладкоречивый.

И дама, что на ложе ляжет с ним,

Очистится от всех своих грехов.

Потом (всё же) – его душа у монитора двинула стрелку курсора. Его изображение на мониторе шевельнуло губами, спрашивая для Хельги (и для своего тела) – о главном:

– А как насчет наших с вами личных отношений, самой их возможности?

Здесь она (ещё раз) – уверилась в его недалекости: столько раз приходилось его подводить к этой мысли. Он был для неё невероятно удобен: умен, образован и одарен прозрениями, одинок и никому не известен

Такой инструмент нельзя было бы упустить. Для начала она захотела ему пригрозить:

– Может, мы и встретимся ещё на каком-нибудь мероприятии, поздороваемся. Я буду «сидеть в президиуме» (нет, конечно, «здесь и сейчас» – она бы употребила слова «принадлежать» и «элита»), вы будете смотреть на меня снизу вверх и завидовать.

Подождала реакции. Добавила угроз:

– Если не будете завидовать, я зря трачу на вас время. А если будете, то я (из президиума) – всё равно к вам снизойду и получу своё.

Он не стал (молча) повторять, что время никому не растратить.

– Что есть зависть? – мог бы сказать он, но – не сказал: он завидовал такому «самому себе» – которого ещё и сам не осознал.

Но «тот он», который не стал повторять – это был не тот он, что сидел напротив женщины и должен был бы дать ей новое, волшебное имя; согласитесь (это фатальный закон для рождаемых в смерть) – нужна какая-нибудь женщина, нельзя мужчине совсем без женщины.

Вспомним это сакраментальное: я хочу быть молод, с молодыми желаниями.

Вспомним это сакраментальное: «сделано»! Но (на этот раз «это») – было сделано не провиденциально, а согласовано и по воле его; то есть:

Его душа у монитора (мы вернулись назад, в самое начало декартовых координат, откуда начнется-таки история этого – совсем-совсем моего, удобного мне и Перельману – мира) перебирала женские имена и остановилась на «Хельге».

Да-да, мы вернулись (по линии координат) – немного назад, чтобы история стала понятна; но! Всего вышеописанного (и вышесказанного) – не то чтобы не стало, ему (вышесказанному) ещё только предстояло настать.

Итак, прошлое (продолженное) – Николай Перельман набрал номер, и Хельга ответила:

– Слушаю.

Николай предложил встретиться. Хельга обрадовалась: у неё уже были относительно Перельмана некоторые намерения.

Поэтому женщина сказала:

– Я сейчас занята. Может, потом как-нибудь.

– И все же давайте встретимся, – просто сказал он. – Сегодня давайте.

– Хорошо, – уступила она.

Вот так они и оказались в ресторане на Невском проспекте, и оказались они – уже совсем-совсем другими (он уже начинал играть реальностями), нежели были знакомы до этой встречи. Он смотрел на неё, как на монитор (по которому можно вести курсор); впрочем, на всамделишный монитор (там, далеко, в однокомнатной квартире на проспекте Энергетиков) он тоже смотрел.

Всё (даже жизнь и смерть, и их различие) – можно было начинать с чистого листа, цинично и просто. Всё можно было (в ритме, слове, гарминии) – даже переиначить, чтобы и романтично, и сложно.

А и в «это», и в «не это» время… «Пришло» время вернуться отправленному за водкой телу, поэтому – на том самом проспекте Энергетиков скрипнула входная дверь той самой квартиры, и в неё вошло реальное тело того Перельмана, который всё ещё был прошлым будущим для прошлого (ибо пошлость всегда есть прошлость) ресторана.

Вот разве что это тело (по настоянию прошлых инстинктов) уже отхлебнуло водки.

Именно поэтому ресторанная Хельга вдруг перешла на петрониевскую латынь Сатирикона:

– Любезный Николай Перельман, – сказала она (реальная женщина) тому изображению на экране, что сидело сейчас перед ней в ресторане. – Я чувствую, что у нас с вами не будет ладу. Поэтому разделим наши общие животишки, разойдёмся и будем бороться с бедностью каждый порознь. Оба мы сведущи в науках, но, чтобы вам не мешать, я изберу другой род занятий. В противном случае нам придется на каждом шагу сталкиваться, и скоро мы станем притчей во языцех.

Очевидно, этот Арбитр «безупречного вкуса» (по мнению некоего Нерона) – давал нам всем понять, что даже из прошлого явственна пошлость подобных расчётов: настоящему (сущему) – прошлость и пошлость казались синонимами.

Более того, даже грядущее (в сравнении с настоящим) – могло быть непоправимо прошлым.

– Да, – сказала душа Перельмана у монитора; она ясно видела, что Хельга лжет и никуда «расходиться» не собирается: Перельману всего лишь ставили ультиматум.

Поэтому душа (вспоминая, как они сегодня с Хельгой встречались) – перенеслась из обстоятельств встречи сразу к её результату. Она (эта его душа) – просто-напросто напоминала себе, что живет – «выходя в замерзающий мир»; отсюда и цитаты из Петрония: душа Перельмана (ибо она – всё же душа) облагородила антикой отсутствие (во всех этих переговорах) даже и намека на романтику.

А сам Николай Перельман – един во многих телах и душах (которые очень за-ра'зны: делятся и прошлым, и будущим) продолжил играть в «игрушечную жизнь», но – оставшись в именно этом будущем.

Сделав вид, что он – «испугамшись» женских угроз: он дал волю тому прошлому (невероятному) Перельману, что хотел славы и денег.

Должны же были воплотиться (перейти из ирреального в реальность) данные им ответы на сакральный вопрос: «чего же ты хочешь?»

Он сказал:

– Хорошо. Так что насчет совместной работы?

– Она возможна, если вы будете работать на меня.

– Слава будет для вас. Для меня славы не будет, – констатировал он.

– Зато будут деньги. Зато ваша работа не ляжет в письменный стол, а будет прочитана и обсуждена. Зато ваша жизнь станет важна для меня, я буду заинтересована в вашем благополучии.

Она не стала добавлять, что будет заинтересованы в полном над ним контроле.