Вечное Возвращение

– Учитель! Многие ищут, но пришел к нам он.

– Сам пришел?

– Говорит, указали дорогу добрые люди.

– Хороша доброта! – мог (бы) молча сказать рыжебородый.

А псевдо-Илия с ним не менее молча согласился (бы). Разве что псевдо-Ной этого диалога не услышал (бы). А если (бы) и угадал о его наличии, не осознал (бы) его содержания. Таковы они все, люди праведные в своём роде.

А меж тем именно в этом настоящая доброта: сказать посредственности, что он как бы социально (и даже интеллектуально: ум рассудка далёк настоящим вершинам) он не возвысился – в настоящей реальности он был и есть «никто и никогда»; сказать гению или святому, что в любом своём бытии он неизбежно окажется «всем и всегда»; назвать каждому его настоящую цену.

Правда в том, что любой человек (кем бы он не казался себе) обречён на ничтожество не-достижения. Что даже (предположим) многогранный титан Возрождения – не более чем полуфабрикат себя. А ведь для того, чтобы воплощать (весь) смысл бытия, «вам пришлось стать вне и глубже смысла, а ваша жажда оправдания – сама оправданию не подлежит.» (Николай Бахтин)

– Я не оправдываюсь, – мог бы сейчас завопить псевдо-Ной.

– Да, – легко согласился бы псевдо-Илия. – Ты зовёшь учителя, чтобы он тебя оправдал.

Хороша доброта: знать, что в недотворённом мире все его вершины и низины суть пологи. Добрей разве что сказочный камень на развилке дорог: дескать, направо пойдешь или (даже) налево; или (ежели хочешь) упрямо и прямо, всё равно никуда не придёшь.

А коня потеряешь при этом или голову, не суть важно.

Хорошо, что псевдо-Ной этого диалога не услышал (бы), даже если (бы) такой диалог (наяву, а не в мареве снов допотопных) состоялся-таки; хорошо, что в клуб «Атлантида» пришёл именно что псевдо-Илия, дабы встретить там псевдо-Ноя; но зачем?

А затем, чтобы (сам, из-за бес-силия своего) псевдо-Ной позвал учителя; то есть – чтобы именно рукастый передал Илью с рук на руки; но – кому? Если под личиной бандита скрывается прародитель послепотопного человечества (праведный в своём роде), а под личиной незваного гостя скрыт пророк, то кто есть рыжебородый?

И (главное) какую роль играют во всём зеркала?

Ответ, несомненно, будет. Ведь псевдо-Илия пришёл сюда (именно сейчас), ища себе выхода из бездны повторений; то есть – сюда пришел именно тот, кто был бы взят на небо живым и (не будь он эрзацем); действительно мог бы сказать: Бог жив! Просто потому что живой видит Живого.

Пожалуй, ещё только несколько человек мог сказать подобное: это те непосредственные (так сказать) очевидцы Творения! То есть – самые Первые, в кого Бог (напрямую) вдохнул душу живую: Первомужчина и Первоженщина (и та, что была прежде Евы).

История, как видим, уводит нас всё глубже и глубже – последуем за ней; хотя – вовсе не обязательно узнаем, кто же таков рыжебородый! А пока что рыжебородый легко прошёлся вдоль строя своих «спортивных гаврошей» и раздумчиво вопросил:

– Как вы хотите, чтобы я с ним поступил?

– Испытайте его, учитель. Что-нибудь совсем простое, но из вашего (запредельного), а не нашего (повседневного) арсенала.

– Но (если браться по моему), как потом поступить мне – уже не с ним, а с вами?

Они (бы никогда) не ответили. Даже если (бы) поняли и расслышали.

– Встаньте в круг, – сказал учитель бандитов.

Показалось – ещё ничего не совершив, рыжебородый уже совершал. То есть – одновременно с движением его губ костоломы заволновались и задвигались. Молча (но как бы о чём-то говоря с зеркалами) они стали обступать учителя и становиться к зеркалам спинами (разве что их отражения в зеркалах немного промедлили).

Но и они (сами) – сопротивлялись судьбе не более удара сердца, после чего – были с мест своих изгнаны и последовали за оригиналами. Там и там (наяву и во сне) тела и их отражения образовали некое подобие окружности.

Которая (там и там) оказалась не завершена. Илья их примеру не последовал. Чем рыжебородого не удивил:

– Ну а ты? Приглашения ждешь? – как-то очень утвердительно спросил он и улыбнулся. И продолжал улыбаться. И не перестал улыбаться, когда Илья ему (без со-участия губ) ответил:

– Объяснитесь.

– Хочу на тебя посмотреть, – пояснил рыжебородый очевидное им обоим; но!Настоящие свои разъяснения он давал Илье уже иначе – тоже молча: разумей, что глумливое действо не только на потребу гаврошам! И вовсе не значит, что дорогу тебе не укажем; напротив!

Разумей – сам факт глумление есть указание.

– А где ваш интерес?

– Заставляем тебя «разуметь». Жить мозгом желудка. Но удиви нас и захоти обойтись без наших подсказок; что, не можешь? Или всяк на земле выживает не только душой? Тогда ты обречён ничего не найти.

Псевдо-Илия ничего не ответил. А псевдо-Ной теперь даже и внешне стушевался: и названные, и самоназванные имена обретали окончательное воплощение. И прежняя функция псевдо-Ноя оказывалась исполнена: более указаний дороги (в виде Потопа) не будет. Разве что рыжебородый продолжил Илью искушать:

– Перестань убегать от своей любви (но – посредством своей же любви). Перестань быть правым всегда (но – посредством своей же правды). Ведь и зло, и добро – только средство любви, приворотное зелье для той, кого ищешь.

Псевдо-Илия ничего не ответил. А рыжебородый, меж тем, изрекал чистейшую правду:

– Отвернись от неё и пойми: (такой) отказ от (такой) любви превосходит земные любови. Что подобную тонкость в любви человекам дано обрести, только лишь от любви отказавшись. Ведь и плотью душа не осязает (почти) никогда; но – об утрате души человек узнаёт по чувству необратимой потери.

– А вот здесь ты солгал, – мог бы сказать псевдо-Илия.

Но рыжебородый солгал – (почти) не солгав. Потому – Илья сказал о другом:

– Смотрите. Я ничего не скрываю, – молча ответил Илья, хорошо понимая, что именно здесь и сейчас пришло время этого самого «(почти) никогда».

– Тогда именно там твое место!

Рыжебородый, указывая на незавершенность обступившего его круга соратников, повел подбородком: показалось, послушный лесной пожар метнул по ветру искры! И тотчас же рыжебородый продолжил указывать:

– Становись, – но имел ли он в виду простое «стань собой», осталось не прояснённым: Илья дискурса не поддержал и встал рядом с другими (тем завершил круг-утробу, где зародышем рыжего вихря улыбался учитель бандитов).

Названным именам уже не доставало предвосхищать (желаемое) содержание жизни носителя имени. Сами имена начинали рождаться (почти во плоти).

– Очень хорошо! – рыжебородый (уже вполне вслух и для всех) улыбнулся.

Эта его особенная улыбка (как и он сам) была персонально неподвижной. Потом – ни на йоту не сдвинувшись, совершенно чеширски перетекла в никуда. А он сам так и остался прометеевым камнем, из которого вдруг выметнулись нечеловеческой всеохватности руки. И потекла по ним, подобно гневливой волне перед закованным в гранит берегом, совершенно нездешняя мощь.

Мощь эта (что было и ощущаемо зрением, и почти физически осязаемо), народившись вот здесь и сейчас, принялась нарастать и продолжаться, и переходить любые границы; и везде (и едва ли не всюду) она была смертоносна; быть может – она достигала и той некасаемой дали, где находилась душа Ильи.

То есть – мощь рыжебородого почти настигла Илью и превзошла его неуязвимость.

А потом – рыжебородый (причем именно вот здесь и вот сейчас находясь) это свое превосходство продолжил (причем не как кость, что торчит из обрубка руки, а как душу руки); а потом – эта мощь (персонально) перешла все мыслимые здесь и сейчас границы, и явила своё волшебство.

Подобно волшебству камнепада, что на склоне лишь полувыдохнул: и не стало цветущей долины.

А потом – рыжебородый, поднявши необоримые свои руки, согнул и сцепил их на затылке, причём: могло показаться, что гранитными своими пальцами даже вцепился в затылок! Причём: могло показаться, что уподобясь некоему барону, учитель бандитов сейчас вытащит и себя, и весь окружающий Санкт-Петербург из болота.

А потом – он принялся ручищи свои распрямлять. Но он всего лишь стянул с себя футболку. Причём – торс его оказался как бы сам по себе и не велик (даже и в невидимом). Но был он словно бы изящно вырублен из гранитной (неподъемной и рваной) скалы. Причём все эти его рваные грани тоже сами по себе проникали за любые границы.