Вечное возвращение

Рукастый и мышцами, и волей продавливает себя в невидимое. Навязывает себя невидимому. И ведь он прав в своём праве – невидимому следует докучать. Иначе – оно «не замечает».

Что-то в этом есть допотопное: строить свой Ковчег, городить свою «диогенову» бочку тела. Потому какое-то время «спортсмена» я иногда буду величать пседо-Ноем. Хотя – до Ноя ему столь же далеко, как мне до Сергия Радонежского (тоже, не в меньших масштабах, прародителя моего этноса).

Потому я так же буду называть его рукастым (тоже хорошее определение).

Итак, псевдо-Ной – весь в «роде своём» и в своём (и для себя) совершенном уродстве, а так же – в своем (и для себя) понимаем будущем: каждое его движение имело своим продолжением недостижимое совершенство несовершенного (такой вот внутренний абсурд и внутреннее единство); назовём это качество великим недотворением или недостижением.

Прямо ведущем к выводу: наш мир не-до-творён!

И хорошо, что не получалось у него посмотреть на Илью так, как одна горная вершина взглядывает на другу. Тем более что вершины лишь мнятся (себе и друг другу) отдельными. Между вершинами всегда есть связующее их пространство, особое и тонкое, в которое умелый человек способен себя поместить.

А зачем ввидимому человеку помещать себя помещать в невидимое пространство? А затем, что только там изменяются сами перемены. То есть – всё только для-ради невидимой власти над видимым миром (и для тонких влияний на внешность реальности).

В этом пространстве нет измены себе и другим (мечта всех иуд). В этом пространстве изменения повсеместны настолько, что бесчисленность версификаций какой-либо архимедовой точки опоры приводит к отсутствию всех точек опор: здесь возможно жить немного более жизни.

Или умирать лишь затем, чтобы стать мёртвым – немного более смерти.

Подошедший к Илье псевдо-Ной не оказывался непредставимо уродлив. Не оказывался и совершенен в несовершенстве. Ведь его несомненное (но не запредельное) уродство оказывалось столь же не завершено, как и любая весна.

Этому его уродству не приходилось себя ни утверждать, ни оправдывать. Будучи жив или мёртв, этот уродец всегда оставался ни жив и ни мёртв: он всегда был более (или менее) конкретного определения. Если человек этот хотел быть живым, он жил немного более жизни.

А если умирал, то немного более смерти.

Разумеется, при всём при том был он живым и в самом обычном смысле; но смысл всей этой истории в том, что есть еще и самые древние смыслы. Пора было их переводить на современный язык. И в то же самое время пора было заканчивать длинный экскурс в прошлые подоплёки нынешнего бытия.

Что человек и проделал, задав законный вопрос:

– Вы к кому? – прогремел человек.

Причём – так прогромыхал, что совсем невозможно было различить: сам он владеет громами, или – им громы владеют. Ведь каждая жизнь (или та, или эта) должна настолько полностью в саму себя воплотиться – чтобы ничего, кроме целостной сути, в жизни совсем не осталось.

Чтобы суть и вобрала (в себя), и пропитала любые возможные жизни, сбывшиеся или не сбывшиеся.

А вот за какой своей сутью явился в Атлантиду Илья, наглядней станет, если я опять назову его псевдо-Илия! Который в Атлантиду и явился, пребывая (ни много, ни мало) в облике «новозаветного» Ильи-Иоанна (доступного смерти).

Который облик, в свой черёд, и сам является сутью любой сути и душою души; что он делает делает здесь в день (и миг, и эпоху) восхода Чёрного Солнца? А ведь он уже дал ответ: ищет женщину!

Но зачем человеку женщина? А (меж тем) ведь это ключевой вопрос мироздания! Вспомним древние мифы: в мироздании жизни бывает живой либо мёртвой. Вдаваться в их наглядное различие сам я не буду, лишь напомню общеизвестные факты. Если жизнь есть вещь – это мёртвая жизнь. Если жизнь есть вещее – это живая жизнь.

То есть к телу добавлена душа. А к мёртвому миру – Вечная Женственность.

Причём – всё это имеет очень реальные проявления. Ведь и мёртвая жизнь, и живая могут быть волшебны (продвинуты в невидимое, об этом сказано выше); но – жизнь волшебная остаётся живой, доколе способна исполнять свою суть.

Сирены (к примеру) должны завлекать моряков, а ужасные Сцилла с Харибдой должны сокрушать корабли.

А вот ежели кто из волшебного мира своей сути хоть единожды да не исполнит, перейдет из жизни живой в жизнь мертвую. И произойдут с ним при этом необратимые изменения облика: волшебная красота станет волшебным уродством (сродни тому уродству, которое продемонстрировал к Илье подошедший рукастый).

И нет в этом никакого чуда. Что (само по себе) является доподлинным чудом. Которое – умом понять невозможно. Зато его причину всегда можно (но лишь самому себе) объяснить на пальцах.

Просто: раз уж человеку дарован мировой посыл – стать изменением мира (его повсеместной весной), именно такое происшествие с ним (не делая его мифическим богом) переводит его в категорию сотворителя мифа.

Наделяет способностью неуловимого над-чувства.

Которым сверхчувством человек (или – всё ещё человек, или – не человек) оказывается сопряжён с незримым миропорядком, в котором сильны лишь души. А тела не имеют такого значения или самосознания, каким (персонифицируясь в каждом своём прожилке) хотели бы обладать «боги из машин».

А если человек (или ещё какое создание) вдруг окажется лишён таких сопряжений (по причине неисполнения предназначения), с ним просто-напросто обязаны произойти необратимые перемены (просто: перейдёт из жизни живой в жизнь мёртвую).

Вспомним участь неких скал, громогласных и гордых: Одиссей миновал их, с той поры скалы недвижны.

Точно так же Сирены: их необратимо услышав, всё ещё жив Одиссей. Сирены, однако, не умерли; но! Лишились волшебного голоса, стали всего лишь визгливо-навязчивы. Хотя некую власть над людьми сохранили: отсюда так много в миру лжепророков и прочих бесноватых вождей мирных стад.

А так же помянутый выше учитель бандитов; кстати, не его ли был голос в невидимом мире? Если так, то в реальное наше пространство проскользнула сама ирреальность (существо сновидений); очевидно, что этим существом никак не мог быть зримо явленный нам харизматичный псевдо-Ной.

Но нет, не его был голос. Более того, не удивлюсь, если смысл явления псевдо-Ноя заключается лишь в напоминании о «праведности в роде своём». И что большего смысла во всей этой истории (а так же в истории мира, которая «яз есмь альфа и омега, первый и последний») у него нет совсем.

Конечно, он гордо предстоит перед Ильёй; конечно, он смеет властно псевдо-Илию вопрошать; ну и что? Конечно, псевдо-Ной двулик бесконечно; ну и что?

А вот что: корни предъявленной нам псевдо-аттической трагифантазии (сновидения или реального кошмара) глубоко погружены в День (Сотворения) Первый, а рассказывать ее мне приходится на языке Дня (продолжения) Восьмого; и язык мой не окончателен (не красив и не уродлив), хотя и продавлен в невидимое (как и все здесь собравшиеся)!

Но прежде чем в мире новых смыслов «окончательно» распрощаться с псевдо-Ноем, поговорим и о нём (дабы не ныл о том, что «сиюминутная» человеческая истина авторитарна – он ведь прав: «настоящая» истины не только есть автор, но она ещё и «анонимна» – и понимайте как хотите); итак, псевдо-Ной!

Человек он был умелый (интересная аллюзия: homo habilis); если и был он настолько умел, чтобы быть и казаться – везде (и – на дне ледяном Атлантиды, и – на тонком паркете спортклуба), то ещё и совмещал в своей внешности несколько явных нелепостей: виделось – был он одновременно и коротконог, и высок.

Гранитоподобные плечи его увенчивала (поскольку почти что без шеи) округлая небольшая башка (виделось – головой называться ещё не доросшая).

Виделось – его бёдра вдавились в голени: уж очень его сытый и – многомерный торс был неподъёмен и оказывался чуть ли не вдвое длиннее его ног (или ноги являли лишь видимую часть – остальное сокрылось в ирреальном); а уж рукаст он был словно бы какой-никакой человекоподобный «обезья’н» (только-только из глины вылезший).

И хотя униформой (то есть – дорогим спортивным тряпьем и обувью для тренировки) от прочих аборигенов не отличался, на его граненом челе явственно проступала каинова печать маленькой власти.

Которую он не скрывал. Которую и проявил. Но только тогда, когда ещё двое не менее гранитообразных выдвинулись следом за ним и замерли за спиной рукастого (готовые не рассуждать), человек свой вопрос заретушировал безразличным и утвердительным пояснением:

– Вы к кому? Я вас слушаю, – вот так это (с не произнесённой добавкою «очень внимательно») было выговорено. Причем не то чтобы сразу иссечено из гранита; просто сказано с изначальной претензией быть всему неизгладимою мерой; вопрос был вот о чем: что(!) ты есть и что(!) я смогу в твоей душе почерпнуть.

– У вас в клубе занимаются женщины?

– Да. Шейпинг. Кто конкретно вас интересует?

– Имя женщины Яна, и шейпинг не ее профиль.

– И?

В ответ Илья улыбнулся. Тогда – в ответ на улыбку псевдо-Ной от Ильи отвернулся! Причём (словно бы) не демонстративно и (как бы) не без причины: над было дать какие-то указания подчинённым; конечно не имя Яна тому прямой причиной.

Но замечу, что имя женщины псевдо-Илия тоже произнёс «с некоей не определяемой добавкой»: дескать, имя её перемены, и (быть может) в этой своей ипостаси захотела она мишуры в виде шейпинга; сам, впрочем, ни на йоту не верил в пустые хотелки.

– И? – безо всякого выражения повторил псевдо-Ной.

– Каждую среду и пятницу она посвящает боевым упражнениям. Не нуждаясь ни в каких упражнениях, но по давнему своему обычаю.