Тайна гибели линкора «Новороссийск»

Наша штатная бочка № 12 находилась близ бухты Голландия. На 3-й же всегда стоял линкор «Севастополь». Но с «Дзержинского» к нам на борт должен был перейти штаб эскадры, поэтому нас поставили поближе к крейсеру, то есть на траверзе Морского госпиталя.

Командир 6-й батареи противоминного калибра старший лейтенант (ныне контр-адмирал запаса) К.И. Жилин:

– Наш командир – капитан 1-го ранга Кухта – находился в отпуске, и линкором командовал старший помощник, допущенный к самостоятельному управлению кораблем, капитан 2-го ранга Хуршудов. Разумеется, опыта у него было поменьше, поэтому линкор из-за не погашенной вовремя инерции слегка проскочил бочку, пропахав левым якорем грунт. Так или иначе, но мы стали на якорную бочку № 3. С кормы же завели трос на другую бочку, чтобы ветром нас не развернуло поперек бухты.

Была пятница. Начали увольнять на берег офицеров, сверхсрочников, матросов. Кое-кому выпал «сквозняк», то есть сход с корабля на два дня – до понедельника. Сошел на берег мой сосед по каюте Женя Поторочин, старший лейтенант, командир группы управления. У него был день рождения. Я же заступил дежурным по низам. На стоянке, согласно Корабельному уставу, назначается дежурный по низам, который отвечает за порядок в подпалубных помещениях, за выполнение правил внутреннего распорядка и прочее. На верхней палубе хозяин – вахтенный офицер, я же властвую в низах, оба мы подчиняемся дежурному по кораблю. В ту ночь им был старший штурман капитан 3-го ранга Никитенко. Развод суточного наряда начался, как положено, под оркестр: вахта, караул, артдозоры, дежурные по боевым частям и службам. К концу развода подошел Никитенко и принял, как говорится, бразды правления.

Командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Едва мы стали на бочку, как началось увольнение личного состава на берег. Офицер, которому я должен был передать повязку дежурного по кораблю, прыгнул в баркас и был таков. Проявил, так сказать, расторопность. После ходовой вахты мне совсем не улыбалось заступать в дежурство, тем более, что я оставался за командира всей нашей боевой артиллерийской части…

Командир дивизиона противоминного калибра капитан-лейтенант Я.И. Либерман:

– Тут нужно внести уточнение. Этим «расторопным» офицером был я. Дело в том, что меня отпустили на занятия в университет марксизма-ленинизма. Был строгий приказ командующего эскадрой, запрещавший пропускать занятия без уважительной причины, и я получил разрешение от помощника командира.

Капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Обязанности командира корабля исполнял старший помощник капитан 2-го ранга Хуршудов. Но он тоже убыл на берег, передав всю полноту власти помощнику командира капитану 2-го ранга Сербулову. Зосима Григорьевич – душа-человек, из старых моряков, прекрасно знал корабельную службу. «Не горюй, – говорит, – кого-нибудь найдем». Нашли старшего штурмана Никитенко. Тот что-то задержался у себя в рубке, не успел карты сдать… В общем, он и заступил. Я же попросил дежурного по БЧ-5 (электромеханическая боевая часть) дать на офицерскую душевую горячую воду и пар. Помылся. Сербулов пригласил меня на чай. Вечерний чай по кораблю в 21 час. Значит, это было уже между девятью и десятью часами вечера, когда в кают-компанию заглянул Никитенко и доложил Сербулову, что северо-западный ветер усиливается, и попросил «добро» отдать левый якорь. Сербулов разрешил, и левый якорь ушел в воду… Скорее всего, именно он и вызвал сотрясение старой мины. Но кто это мог предположить тогда?!

В полночь прибыли баркасы с вернувшимися из увольнения матросами. Прибыли все – без замечаний. И я отправился к себе – в 20-ю каюту по левому борту на броневой палубе, рядом с трапом во вторую орудийную башню…

Командир отделения артэлектриков старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:

– В увольнение на берег я записываться не стал, хотя и была моя очередь. К тому же я, коренной севастополец, мог переночевать на берегу. Все удивились – как же так? Но у меня был свой расчет. 30 октября – день моего рождения, и потому я договорился с командиром группы управления старшим лейтенантом Захарчуком, что он уволит меня 29 октября на «сквозную», то есть до понедельника. 1 ноября я должен был прибыть на корабль к началу утренней приборки. Все шло своим чередом. В 24 часа я встретил прибывших с берега наших матросов, так как замещал старшину команды. Ребята прибыли без замечаний. Я покурил на баке, потравил с «корешами» за жизнь и где-то за полночь отправился в наш 1-й кубрик, где жили комендоры. Он находился в носу над жилой палубой – под броней. Забрался в свою коечку – под барбетом первой башни – и уснул…

Машинист матрос Н.М. Березняк:

– После возвращения линкора в базу командование объявило всему экипажу благодарность за отлично проведенные стрельбы. С чувством гордости и в приподнятом настроении матросы, старшины, офицеры продолжали свои повседневные дела согласно обычному распорядку: одни ушли в увольнение на берег, другие стирали робы, писали письма домой, пели песни. Очень хорошо играли на баянах братья Полищуки и Калинский.

Однако письма на берег уйти не успели… Никто из нас не подозревал, что через час-другой мы навсегда расстанемся с линкором, а кто-то навечно и с жизнью.

Начальник медицинской службы Черноморского флота генерал-майор медицинской службы в отставке Н.В. Квасненко:

– В тот вечер я был приглашен на квартиру командующего Черноморским флотом вице-адмирала Виктора Александровича Пархоменко. Это было буквально за несколько часов до взрыва. Я приехал вместе с врачом-специалистом. Наш пациент чувствовал себя очень плохо: сильный жар – температура за 39 градусов, систологическое давление – под двести. Мы договорились, что завтра на службу комфлота не пойдет. С тем и уехали. Я вернулся к себе домой – на Большую Морскую. Было душновато, открыл балконную дверь. Лег спать поздно…

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Ночью дежурный по низам, согласно Корабельному уставу, имеет право отдыхать, чередуясь с дежурным по кораблю. При этом ни тот ни другой не должны раздеваться. Мне выпал отдых с полуночи до двух часов ночи, и я отправился в каюту. Наша офицерская трехместка находилась в носу на броневой палубе за 50-й переборкой. Мой сосед, лейтенант Толя Гудзикевич, командир 5-й батареи, уже спал. Койка Жени Поторочина пустовала – он праздновал день рождения на берегу… Я снял ботинки, накрылся кителем, положил фуражку рядом… Только задремал – вернулся с берега Женя Поторочин. Последний баркас отходил от Минной стенки в 24.00 – значит, было где-то половина первого. До взрыва оставался час… Женя был в приподнятом настроении: невеста подарила ему картину – обезьяны в джунглях. Он все тормошил меня, хотел, чтобы я оценил подарок. Я отмахивался: «Да отстань ты, мне через час вставать!» Наконец он улегся. Я задремал…

В углу каюты стояла связка реек. Кровати у нас были деревянные, итальянские, вместо пружин – тонкие доски. Когда к нам приходили друзья-товарищи и рассаживались по нижним кроватям, доски порой ломались. На заводе в ремонте мы настрогали этих досочек про запас. Так вот, я проснулся от грохота, с каким вся связка рухнула на палубу каюты…

Помощник вахтенного офицера на баке старшина команды минеров мичман Н.С. Дунько:

– Я был во второй, «сидячей», смене и потому заступил в ночь помощником вахтенного офицера на баке. В мои обязанности входило следить за порядком на носовой части верхней палубы – от гюйсштока до второй башни. Ничто не предвещало беды. Бельевые леера с сохнущим матросским платьем придавали кораблю особенно мирный вид.

Во втором часу ночи я еще раз прошелся по баку, постоял у второй башни со старшинами – они курили у обреза. Сам-то я не курец, табачный дым и на дух не выношу – занимался тогда спортом, был чемпионом Черноморского флота по плаванию.

Потом отправился будить своего сменщика, а по дороге завернул в старшинский гальюн.

Кого где взрыв застал. А меня – неловко и рассказывать – в гальюне. Только присел, как тряханет, грохот, в иллюминаторе пламя… Взрыв прошил бак метрах в десяти от меня – через маленький тамбур переборка 1-го кубрика. Вот там-то и разворотило все. Меня же лишь ударило, оглушило… Запах тротила узнал сразу. Минер все же… Выскочил на палубу. А там, как кратер вулкана, дымится все, крики… Лохмы железа завернуты аж на стволы первой башни. Вокруг все в иле. В иле куски тел… Кто-то еще дергался.

Бросился к вахтенному офицеру, как положено, с докладом. А он навстречу летит: «Боевая тревога!»

Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:

– Огненный выброс взрыва прошел через наш кубрик. Меня вышвырнуло из койки и ударило о переборку.

Капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Грохот… Рев опадающей воды… Столб воды и ила рухнул на палубу возле первой башни. Вскочил. Темно. Первая мысль: рванула бензоцистерна в районе шпилей. Там хранился бензин для корабельных катеров…

ВРИО командующего Черноморским флотом вице-адмирал В.А. Пархоменко:

– Я проснулся от приглушенного взрыва. Первая мысль: Что случилось? Где случилось? Привстал с постели и посмотрел телефон. Ну же!.. Эхо любого ЧП – телефонный звонок…

Адъютант командира линкора мичман И.М. Анжеуров:

– Проснулся от сильного толчка и крика из кубрика старшин: «Будите мичманов! Бомбой нос оторвало!»

Какой бомбой?! Война?! Второпях надел разные ботинки и вбежал в коридор…

Генерал-майор медслужбы Н.В. Квасненко:

– Меня разбудил звук взрыва. Он ворвался через открытую дверь балкона…

Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:

– В три часа ночи затрезвонил телефон… Вечером оперативный дежурный пошутил мне вслед: «Разбужу тебя в три ночи». Ну, думаю, шутничок, черти тебя дери! Снимаю трубку. Точно – он. Но голос встревоженный:

– Срочно прибыть на линкор «Новороссийск»!

– Что случилось?

Оперативный дежурный чуть помедлил, видимо не доверяя городскому телефону, но все же сказал:

– Сильный взрыв в носовой части…

Старший лейтенант К.И. Жилин:

– Во время войны в Туапсе взрывом авиабомбы меня завалило в укрытии. На всю жизнь запомнил запах сгоревшего тротила. Едва я втянул в себя каютный воздух, как сразу почуял знакомую гарь. Самого взрыва я не услышал, только грохот упавших реек, а вот носом, чутьем понял – случилось что-то страшное… Наверное, артдозор что-то нарушил! Сейчас рванет, расплющит о броню… На секунду зажмурился…

Капитан-лейтенант В.В. Марченко:

– Я настольно был уверен, что у нас в погребах все нормально, что первое, о чем подумал, – бензоцистерна. Она взорвалась… Однако для бензина взрыв слишком сильный. Бросился в первую башню. Она ближе всех к месту взрыва и потому вся была облеплена илом. Прямо перед дульными срезами орудий – кратер развороченной палубы, шпили – на сторону…

Решил осмотреть погреба и башни носовой группы. Вызвал старшину команды подачи 1-й башни Захарова и дежурного по башне, спустился с ними на броневую палубу к люкам снарядного и зарядного погребов. Люки были целы, но вода уже переливала через комингс и затопила их крышки. Открывать нельзя. Тогда мы взбежали на верхнюю палубу и влезли в башню, спустились в перегрузочные отделения-«этажи» и через специальные жаропрочные иллюминаторы заглянули в погреба. Там горело аварийное освещение, и мы увидели, что снаряды и заряды – слава Богу! – спокойно лежат в стеллажах, в погребах чисто и сухо. Надо ли говорить, какой камень отвалил от сердца?..

…Почему я так подробно об этом говорю? Да потому, что первое, что всем приходило в голову, – взрыв боезапаса. Накануне мы выгружали часть боекомплекта, и потому у всех, наверное, осела в памяти опасность этой работы. Тем более что взрывчатые вещества в снарядах были старые, еще итальянские… Тут и аналогия с «Императрицей Марией» сработала (там ведь именно погреба рванули). В общем, так начальству и доложили, так и в Москву пошло, так и Хрущеву сообщили… Тот распорядился: «Виновных – под суд!»