Рыцарь-м*дак

Меня услышали только несколько ближайших к столу компаний, но не придали значения – наверняка они даже не узнали меня в лицо. Музыка заглушала звук моего голоса. Кто-то начал тянуть меня за рукав пиджака – это был Юрген.

– Отъебись, немчура! Ты сам сказал, что я имею права на пьяную выходку.

– Да, на какую-нибудь безобидную весёлую шалость, а не называть всех вокруг пидорасами. Тут помощник мэра, ты в своем уме? – шипел он мне на ухо.

– Скажи мне Юрген, ты дебил? Какая пьяная выходка может быть безобидной?

– Слезай со стола, скотина.

– Хер тебе! – я освободил руки поочередно из рукавов пиджака и оставил его в цепких лапах Юргена.

Перепрыгивая с одного стола на другой, дохлёбывая остатки из бутылки, опасно балансируя, я добрался до сцены и стал пытаться докричаться до музыкантов. Постепенно весь зал стал внимательно следить за моими перемещениями, а значит, был готов услышать всё, что я о нём думаю, осталось только усилить голос. В паузе между песнями я смог докричаться до солистки, и она нехотя вручила мне микрофон. Я откашлялся.

– Меня слышно?

Из разных краёв зала потянулись, словно разбитые осколки, нестройные звуки, которые означали положительный ответ на вопрос.

– Это хорошо. Ведь я должен сказать вам всем одну важную вещь. Возможно, кроме меня этого никто никогда не скажет. Вы готовы?

Вспомнив, как в студенческие годы я подрабатывал ведущим на мероприятиях, я выделил особой праздничной интонацией конец фразы, но желаемого эффекта это не возымело, вместо хорового «дааааааааа!», на которое я рассчитывал, прозвучало, чуть более стройное, чем в первый раз, но скорее недоуменное «дааа». Но и этого мне было достаточно. Я внимательно всматривался в звериные морды, которые выжидающе глядели снизу-вверх. Я представлял, как исказятся их гримасы, когда они услышат, что я собираюсь сказать.

– Так вот…

Я не успел даже начать говорить. Приёмом из регби Юрген с разбегу своим телом смахнул моё со стола, и мы вместе повалились под сцену.

– Ну и сука же ты, – сказал я, приподнимаясь на локтях, пытаясь наощупь оценить ущерб от падения, – фашист!

– Ты мне потом ещё спасибо за это скажешь. Russisches Schwein.

Я огляделся вокруг: стол, с которого меня сбили, оказался сломан пополам. При падении, похоже от удара, круглая столешница раскололась на два, почти что ровных, полукруга. Одна его часть всё ещё была прикреплена к ножке, вторая упала на пол, и облокотившись на сцену, напоминала теперь восходящее из паркета коричневое лакированное солнце. Я залип, представляя, как оно вот-вот вырастет из полов полностью и у нас снова окажется целая столешница. Сбоку, совсем рядом, но казалось, что очень далеко, зло кряхтел и отряхивался Юрген. Наверно, я бы мог так просидеть ещё долго, но от странных мыслей о деревянном солнце меня отвлёк знакомый женский голос, он единственный звучал как что-то реальное сейчас.

– Мда, мальчики, весело тут у вас. Не зря пришла.

Перед нами стояла Маргарита Резник – возможно самый честный человек в этом помещении. Подобные мероприятия – её работа. Она ненавидит мою книгу, возможно даже сильнее, чем я сам. И то, как она об этом писала, чертовски заводило меня.

Я постарался придать своему плачевному положению хоты бы долю непринужденности и, не вставая с пола, закинул ногу на ногу.

– Марго, ты ли это? – я знал, что её раздражало, когда к ней так обращаются, – а мы тут решили банкетный зал громить, не присоединишься?

– Если бы его спроектировал и построил ты, Наум, я бы с радостью этим занялась. А так, прости, радости мало.

– Так и знал, что ты меня хочешь.

– Твоя нелепая самоуверенность – единственное, что можно спутать с очарованием. Продолжай в том же духе.

– Ты слышал Юрген? Кажется, ты проспорил мне сто баксов.

– Нет, нет, нет и ещё раз нет! Не впутывай меня в это. Пойду узнаю, сколько мы должны за сломанный стол и битую посуду.

– Юра милый, ты тоже меня хочешь? Может втроём?

– Мудак ты, Наум.

Сквозь довольно плотное скопление гостей начали просачиваться работники ресторана в белых форменных костюмах, была какая-то угроза в их приближении. Но вместо того, чтобы наказать нас, они стали молча разбирать беспорядок, как стайка муравьев забытый кусок рафинада.

Юрген, прихрамывая, поплёлся куда-то в сторону, полагаю, там находилась администрация. Кто-то одобрительно похлопывал его по плечу, кто-то показывал пальцем и перешёптывался. Мне стало противно. Я повернулся к Резник.

– Не хочешь свалить отсюда?

– Можно, мне как раз с тобой поговорить надо.

– Подожди, только выпить возьму.

– Наум, только не думай споить меня, спать я с тобой не стану. Это по работе.

Я улыбнулся.

2. Резник

С Маргаритой мы были знакомы, скорее, заочно: она читала мою книгу, я читал разгромною статью, которую она написала в одном из этих «толстых журналов» с помпезным советским названием, претендующим на единолично истинное мнение – «ГлавЛит».

Но я не злился – работа критика, по большому счету, в этом и заключается. Хорошее выходит значительно реже, чем различный ширпотреб для чтения в транспорте. Делала Резник свою работу довольно качественно, постоянно иронизируя, изображая объективность, она вживалась в роль автора, то бишь меня, и разрушала целостность повествования как бы изнутри. Первая часть статьи красочно иллюстрировала причины, по которым я очень плохой автор, вторая была посвящена общим рассуждениям о роли подобных мне авторов в формировании облика современной литературы. Мне понравилось, как она сформулировала причину успеха в продажах моей работы. Точной формулировки уже не припомню, но общий смысл вот в чём: я написал настолько плохую книгу, что многим она показалось хорошей. Меня её оценка устраивала.

Несколько раз, уже после заочного знакомства, мы пересекались на каких-то литературных встречах и светских вечерах типа того, который я устраивал теперь сам. В основном мы обменивались колкостями и не более. Мне она нравилась.

Марго на удивление довольно слабо сопротивлялась алкоголю, и уже через несколько часов мы оказались у меня.

В темноте под ногами что-то хрустело, под спинами то и дело хлопало, затем громко треснуло и больно укололо ногу.

С рассветом стали различимы силуэты предметов. Звуки обрели свои источники. Разбитый бокал, пустая бутылка из-под вина, зачем-то оставленная мною на полу москитная сетка теперь была с дырой, в которую как раз помещалась моя нога, дверца шкафа висела на одной петле. Добавляла красок разбросанная повсюду одежда. Оставалось, разве что, разбрызгать крови, и готовы декорации для съёмок криминальной драмы.

Резник не обманула. Поспать практически не удалось, разве что часок по самое утро.

Пострадала не только комната – я аккуратно обводил пальцем участки её кожи, на которых остались небольшие синяки и следы от укусов. От очередного касания она проснулась.

– Как голова болит, ты мне что-то подсыпал? – она повернулась на другой бок и теперь лежала ко мне лицом. – Других причин, почему я могла оказаться тут, не нахожу, – она едва заметно улыбалась.

– Помнится, ты собиралась со мной серьёзно поговорить, по работе. Но, видимо, это оказался твой коварный план, чтобы затащить меня в постель. Я, конечно, знал, что критики – бесчестные люди, но чтобы настолько. Буду писать письмо твоему руководству с жалобой.

Она деланно раздосадовалась и ударила себя по бедру.

– Это же надо было так накосячить: проснулась в постели шута. Права была мама, не умею я выбирать мужчин, – она презрительно сузила глаза, – чтоб ты знал, я тут только потому, что ответственно отношусь к своей работе. Вчера, когда я попыталась заговорить, ты заткнул мне рот сначала вином, потом потешными историями, а потом, – она сделала паузу, – собой.

– То есть это всё исключительно по долгу службы?

– Местами было даже противно, если уж совсем начистоту.

– До этого момента я сомневался, может ли женщина быть мудаком.