Гении разведки

И все равно в 1941 году японский генералитет рвался в бой. Кроме того, на принца Коноэ давили немцы, забывшие, что хотя бы формально они все же считаются дипломатами. Зорге, ежедневно составлявший депеши в Берлин о переговорах посольства и немецкой военной миссии за подписью посла Германии Отта, только успевал поддакивать, когда тот обзывал японцев «трусливыми мерзавцами, не желавшими помогать союзникам».

Скромный с виду военный атташе Германии в Токио подполковник Кречмер, на самом деле, как выяснил Зорге, носил звание генерал-лейтенанта. Сравните с послом Оттом – «всего лишь» генерал-майором. И оба «дипломата» не просили, а требовали, чтобы Япония немедленно начала войну с Советским Союзом. И тогда, и сейчас, десятилетия спустя, можно смело сказать, что война на два фронта была бы для СССР губительна.

А Центр, повторюсь, давил на Зорге. Его замучили гневными радиограммами, составленными порой довольно грубо, с приказами, гневными депешами, порой хамоватыми, с требованием дать ответ на вопрос, нападут ли японцы, ставя перед резидентом вопрос категорически – да или нет?

Одзаки передавал, что кабинет премьера Коноэ в войну вступать пока не решается. Агент Зорге докладывал принцу: «Война с русскими, если японцы ее начнут, станет недальновидным и ошибочным шагом, ибо империя не получит от нее существенных политических или экономических выгод. Великобритания и США будут только рады, если Япония ввяжется в войну, и не упустят шанса нанести собственный сильнейший удар после того, как запасы нефти и стали Японии иссякнут в борьбе с русскими».

И Коноэ, как сообщала в Москву группа Рамзая, пока выжидал. Это слово «пока» и бесило Москву. Зорге просил Центр подождать еще неделю, еще немного.

Итак, премьер Коноэ, ненавидя СССР не меньше своих генералов, тем не менее всячески затягивал решение. Помнил о тяжелом поражении, нанесенном Советами японской армии на Халхин-Голе, в результате которого кабинет министров премьера Хиранумы Киитиро вынужден был уйти в отставку. Коноэ понимал, что его войска к битве с русскими не готовы. Ждал, когда немцы возьмут Москву. И даже отмерил конкретный срок: если Москва не падет и в августе, Япония в войну не вступит. Однако опять-таки «пока».

Зорге объяснял Центру одну из причин нерешительности Коноэ: у Японии нет ресурсов – ни людских, ни топливных или, как сказали бы сегодня, энергетических. Но устоит ли азиатская логика в неравном споре с восточной же самоуверенностью? Этого не мог предсказать и Зорге.

Еще 24 июня 1941 года группа Рамзая добыла совместный проект армии и флота – «Программу политики империи в соответствии с изменением обстановки». Был в ней и очень тревожный пункт № 3: «Если развитие германо-советской войны будет проходить особо выгодно для империи, применить оружие и, разрешив этим северную проблему, обеспечить стабилизацию северных территорий». В первые недели войны японские генералы считали, что «учитывая темп продвижения германской армии, военный разгром СССР последует примерно в течение двух месяцев».

Одзаки питал принца информацией, которую готовил для него Зорге. Коноэ уже к концу лета 1941-го получал относительно реальные сводки с фронтов Великой Отечественной войны в нужной для СССР трактовке. Премьер был подготовлен для понимания важнейшего для себя итога первых месяцев войны: никакого блицкрига у немцев не получилось.

Редкая удача для разведки – подобраться столь близко к руководителю государства. Ведь к осени 1941 года Одзаки набрал такой политический вес, что Коноэ назначил его своим личным секретарем. Но сколько лет потребовалось проработать вместе Одзаки и Зорге, прежде чем был достигнут этот успех.

И Коноэ выдержал, не разорвал подписанный с нашей страной 13 апреля 1941-го Пакт о нейтралитете. Подчеркнем, натиск японской военной верхушки и фашистской дипломатии удалось во многом сдержать и благодаря дуэту Зорге – Одзаки.

2 июля 1941 года Рихарду стало известно, что японское правительство в очередной раз решило отложить нападение на СССР. Весть тотчас полетела в Москву. И вернулась срочной радиограммой из Центра: что предпримет Япония дальше?

30 июля Зорге наконец-то решительно сообщил: Япония в войну с Советским Союзом не вступит, принято решение сохранять строгий нейтралитет, в конфликт в Европе не вмешиваться. В нескончаемом споре между японскими сухопутными и морскими силами верх взяли военные моряки, предложившие осторожно начать боевые действия в Юго-Восточной Азии и на тихоокеанских островах. Сухопутные вооруженные силы рвались в бой, мечтая быстро отличиться, что не нравилось более консервативным и гораздо выше в военной иерархии стоявшим морякам. Эти точные сведения добыл уже другой сподвижник Рамзая – художник Мияги.

6 сентября Зорге порадовал Центр известием: в текущем году войны с Японией не будет. Японцы собираются начать боевые действия на юге, а не на советском Дальнем Востоке.

В радиограмме, переданной в Москву 14 сентября 1941 года, Рамзай утверждал, что «японское правительство решило не выступать против СССР. Однако вооруженные силы будут оставлены в Маньчжурии. Военные действия могут быть начаты весной будущего года, если состоится поражение СССР».

И сразу же после получения этой стратегической информации под Москву, где шли жесточайшие бои, с Дальнего Востока были переброшены четыре наши отлично подготовленные дивизии, за ними кадровые артиллерийские полки, танковые бригады. Готовились к схватке с Квантунской армией, а их исключительно быстро доставили с дальневосточных границ в Подмосковье. Они и спасли Москву, СССР, а может, и весь мир.

Подвиг № 3. Разведчик перевернул ход войны

Но было и еще нечто, о чем почему-то пишется мало, а если и упоминается, то вскользь, как-то неуверенно. А ведь уроженец Баку Рихард Зорге сумел частично перевернуть весь ход Второй мировой: запустил ее уже в дни войны по нужному для Советского Союза руслу, изменив направление одного из главных ударов потенциального противника – Японии.

Конечно, принц Коноэ и предполагать не мог, что определенный вклад в решение не нападать в 1941-м на СССР внес … он сам под воздействием своего советника Ходзуми Одзаки, действовавшего вместе с и вовсе не ведомым принцу советским разведчиком Рамзаем. Ходзуми с помощью Зорге развил теорию, понравившуюся премьеру Коноэ. Если Гитлер возьмет Москву, то в скором будущем Сибирь и Дальний Восток все равно достанутся Японии – но уже без кровопролития. Вступление Японии в войну с СССР на руку американцам. Соединенные Штаты выждут, пока имеющийся у Токио полугодовой запас нефти, необходимый для ведения серьезных военных операций по всему необъятному советскому фронту, иссякнет, и ударят по островам. А точный, по-настоящему объективный отчет имевшихся у Японии топливных ресурсов произвели те же Зорге с Одзаки. Рихард был даже рад вести эти подсчеты. Отвлекало от мрачных мыслей.

Идея победоносной войны Японии на Тихом океане оказалась более привлекательной для Токио. В главного противника японцев превратились Соединенные Штаты. «Подсказку» Зорге, переданную через Одзаки, принц Коноэ услышал. Эта информация пришла в Москву меньше чем через сутки после окончательно принятого в императорском дворце решения: «Япония осуществит нападение на Америку и Англию. Опасность для Советского Союза миновала». Больше шифровок от Зорге Центр не получал. Эта, от 14 сентября 1941 года, стала последней.

Рихард уже сидел в тюрьме, а его идеи воплощались в жизнь, когда 7 декабря японцы нежданно – для американцев и их провалившихся спецслужб – напали на Перл-Харбор. Теперь и у США не было выбора: только война с Японией и никакого отступления. План советского разведчика Зорге был реализован.

Как хочется заявить, что такого в истории мировых разведок не наблюдалось. Однако похожий триумф повторился годы спустя, когда сотрудник внешней разведки ГДР капитан Гийом тоже выбился в секретари канцлера ФРГ Вилли Брандта и во многом небезуспешно старался управлять действиями шефа.

Что касается Зорге, то была и еще одна подготовленная им радиограмма. В связи с тем, что дальнейшая работа в Японии становилась бесполезной, Рамзай просил у руководства указаний. Возвращаться в Москву или выезжать в Германию? Передать ее в Центр Клаузен уже не успел. Группа была арестована.

За несколько дней до ареста Рихард серьезно заболел. Сказались нервное истощение и свирепствовавший в Токио грипп. Его и арестовали больным.

Я уже упоминал цифру 35 – столько обвиняемых привлекли японцы по «делу Зорге». Из них выделены 17, которых сочли непосредственно причастными к группе Рамзая. Главными обвиняемыми признали пятерых – Рихарда Зорге, Ходзуми Одзаки, Бранко Вукелича, Етоку Мияги, Макса Клаузена.

Японцы после войны убеждали всех, будто документы «по делу Зорге» сгорели во время пожара в марте 1945 года, когда американские самолеты разбомбили здание министерства юстиции. Это не соответствует действительности. Сохранились пусть не оригиналы, а копии допросов всех главных фигурантов дела, хотя и без их подписей. Зорге и Клаузена допрашивали на немецком, Вукелича на английском, а Одзаки и Мияги, понятно, на японском. И все в большей, как Зорге и Мияги, или в несколько меньшей степени держались твердо.

В разведку женщин не пускать!

Зорге был из мужской плеяды, сохранявшей дистанцию со всеми. Даже завоевывая сердца столь притягательных для него женщин, он держал их на определенном отдалении от своих истинных дел, довольствуясь радостью физической, а не духовной близости. Профессия обязывала.

И здесь, по ходу, опровергну еще один миф. Рассказывали мне о сыне, а чаще о дочери Зорге, чуть не до начала нашего XXI века трогательно ухаживавшей за его могилой в Токио. Увы, детей Зорге, как и многие лично знакомые мне разведчики, особенно нелегалы, не оставил. А дочку, думаю, путают с верной подругой Рихарда по житью в Японии Исии Ханако, которую часто называли его гражданской женой. Нет, резидент в Японии не был женат ни на ней, ни на других дамах, которые дарили ему любовь. А миф о дочери Исии и Рихарда возник, полагаю, потому, что японская спутница прожила до 89 лет и за могилой следила до самой своей смерти в 2000 году. Может, ее – стройную, неплохо для своих лет сохранившуюся – и принимали за заботливую дочку.

С Исии Зорге познакомился в октябре 1935 года. Она работала официанткой в немецком ресторане, который был известен всей жившей в Токио германской колонии. Японцев, обслуживавших господ немцев, было принято называть понятными для европейских посетителей именами. Исии звалась Агнессой.

Не хочу выкидывать слов из песни. Возможно, повторяю, лишь возможно, в пору, предшествовавшую знакомству с Рихардом, она занималась и другим ремеслом, ублажая клиентов.

В японских источниках утверждается, будто, как и всех местных, соприкасающихся с иностранцами, ее завербовала контрразведка. И время от времени Исии якобы сообщала сведения о чужих.

Но не о Зорге. Никаких доказательств, ни единого документа, подтверждающего это, нет и уже точно не будет. Зато есть все основания утверждать, что любовь подавила страх перед охранкой. Чувства оказались сильнее угроз контрразведки. Зорге превратился для нее в единственного любимого.

А вот Рихард, по-своему ценя и любя маленькую японку, не отказывал себе и в других житейских радостях. В разных японских источниках указываются несхожие, но немалые цифры его любовниц. Точно известно, что только-только приехав в Токио, он случайно встретил старую если не любовь, то глубокую привязанность. Хельга была замужем за офицером Оттом, которому во многом и благодаря усилиям Зорге суждено было относительно скоро превратиться в сурового посла.

Интересно иное. В конце Первой мировой войны Хельга, как и Рихард, была не чужда смелых марксистских идей. В 1919 году они были вместе не только в постели, но и в революционном строю. Потом пути их разошлись. Об увлечениях молодости рослая, говорят, чуть не под 190 сантиметров, жена Отта забыла. Но отказываться от некогда любимого Рихарда, попавшего, как и она, в Японию, не собиралась. Да и не в ее интересах было вспоминать, а уж тем более рассказывать другим соотечественникам, когда и на каких баррикадах свела их судьба. Да, просто были знакомы. И в Токио отношения возобновились и продолжались в течение нескольких лет. Муж догадывался, однако молчал. Как уверены некоторые сослуживцы Отта, этому способствовало то, что генерал придерживался нетрадиционной ориентации.

Но вопрос в ином. Понимала ли жена посла, с кем имеет дело? Скорее всего – да. Больше того: может в чем-то, по мере сил и возможностей, даже помогала. Ей, безусловно, было не до коммунизма. Но и в ярую фашистку она за эти годы не превратилась. Была к Рихарду не любовь, а привязанность, физическая тяга. И уважение. Наверняка быстро уразумела, что такие, как Зорге, в отличие от нее, собственным убеждениям никогда не изменяют.

Японцы «засекли» еще двух спутниц Зорге из немецкого посольства. Одна трудилась то ли машинисткой, то ли секретаршей. И по роду деятельности могла быть полезной разведчику.

Не буду представлять Зорге этаким Казановой. Но жизнь молодого крепкого мужчины складывалась так, как и должна была сложиться. Он был женат на безответной русской женщине Кате Максимовой. Официальный брак заключен, действительно трудно поверить в такую вот хронологию, в Москве уже после его отъезда в Японию. И закончился трагически. Ребенка, которого Зорге наказывал жене обязательно назвать тоже Катей, Максимова так и не выносила.

Жена, закончившая театральное училище и подававшая надежды, бросила профессию. Считается – из-за несчастной любви к довольно известному актеру. И карьеру, которая ждала ее в каком-нибудь театре или в студии, изменила круто. Может, привлекала производственная романтика? Или поверила в силу и высокое предназначение пролетариата, вкалывая аппаратчицей на московском заводе «Точеизмеритель»? Получала крошечные премии, в личном деле – благодарности за ударный труд. Поднималась шаг за шагом по цеховой служебной лестнице – и не выше. Не нищета, однако ой как далеко было ей и до на многие годы исчезнувшего Рихарда, и до несбыточной сытости. Она смирилась. Ждала. Писала и получала крайне редкие письма. Тревожно, неспокойно, муторно пережила чистки 1930-х. Хорошо, хоть не тронули.

Уж кому она могла, тихая и безответная, помешать? Но добрались и до бедной Кати, трогательно годами ждавшей Зорге. После его ареста в Токио в 1941-м немного подождали до 1942-го. И у Екатерины Максимовой начались неприятности. Как пишет журналистка Надежда Столярчук, «в июне в ее трудовой книжке появилась запись: “Объявлен выговор с предупреждением за беспечность и срыв графика”. В ноябре – другая, куда более страшная: “Уволена по ст. 47 КЗоТ РСФСР, пункт Д (совершение преступления, арест)”. И тут же суд, приговор: пять лет ссылки в Красноярский край…». А до этого вот-вот должны были назначить начальником цеха.

Выслали в далекую Сибирь. Поселили в барак, где содержались только политические. У Катиной сестры сохранилось два ее письма, где она писала о замучившем ее голоде и страшных морозах. Не выдержав непосильной работы, осужденная Максимова в мучениях скончалась в медицинском пункте поселка Большая Мурта 3 июля 1943 года, так и не узнав, что удалось свершить ее любимому мужу.

Пару раз читал, будто Максимову отравили. Нет, не верится. Но до смерти довели умело. Она работала с вредными химикатами без всякой защиты. Местные врачи честно пытались спасти ее жизнь. Но женщина была настолько истощена, а имевшиеся лекарства так примитивны, что Катя была обречена. Да и по признанию запомнившей Максимову медсестры, «жить ей не хотелось. Отмучилась…». Причиной смерти названо «кровоизлияние в мозг».

13 месяцев с Рамзаем

О личности Зорге, о методах его работы ходит много домыслов. И чтобы внести ясность, я предоставлю слово старейшему чекисту России Борису Игнатьевичу Гудзю. Это именно он за два с половиной года до войны 13 месяцев руководил из Москвы группой человека, известного ему под оперативным псевдонимом Рамзай. Царство небесное Борису Игнатьевичу, которого я провожал в последний путь на 105-м году его длинной жизни.

– Борис Игнатьевич, а как вы оказались в военной разведке? Почему перешли туда из Иностранного отдела ОГПУ?

– Приехал из-за границы, как раз из Японии, где был резидентом легальной разведки в Токио, и многое мне в родном ИНО показалось странным. Все какие-то напряженные, глаза бегают, общая неуверенность. 1936 год – уже идут процессы, хотя чекистов пока еще массово не сажают или берут выборочно, редко. И приняли меня в ОГПУ после возвращения без интереса, с прохладцей. Как так? Человек вернулся после нескольких лет работы в Японии, по существу, прибыл с фронта. Я докладываю, а слушают меня в ОГПУ с пятого на десятое, невнимательно: «Да-да, это мы знаем… Вот мы даем вам путевку – поезжайте отдохните в Кисловодске, а потом, после, после мы будем с вами подробно разговаривать».

– Но тогда отдых в Кисловодске был вожделенной мечтой для многих.

– Только не для меня. Решил встретиться с Артузовым. Его, бывшего руководителя и одного из основателей ИНО, перевели, к всеобщему удивлению, в военную разведку. Чтобы как-то объяснить странное назначение, объявили, что для усиления. Сообщаю ему: хочу вас повидать. Он отвечает: давай, приезжай. Доложил, рассказал, как «слушали» меня в ИНО. И Артузов предложил перейти в Разведывательное управление РККА. Я согласился.

– Так вы и познакомились с Зорге?

– Я познакомился не с Зорге, а с его операцией. Мой 2-й Восточный отдел занимался запутанными дальневосточными делами, в том числе по Японии. Так что действительно 13 месяцев довольно плотно работал по линии «Рамзай». Этот разведчик больше известен у нас как Рихард Зорге. Меня ввели в операцию, и вместе с начальником отдела я продолжал эту линию. Читал донесения Зорге, отвечал на его письма, изучал вопросы, которые он нам присылал. Когда начальник 2-го отдела болел, а случалось это часто, я докладывал об операции начальнику управления, подписывал у него письма, подготовленные для отправки Зорге.