Легендарные разведчики-2

Подвиг № 3. Разведчик перевернул ход войны

Но было и еще нечто, о чем почему-то пишется мало, а если и упоминается, то вскользь, как-то неуверенно. А ведь уроженец Баку Рихард Зорге сумел перевернуть весь ход Второй мировой: запустил ее уже в дни войны по нужному для Советов руслу, изменив направление одного из главных ударов потенциального противника – Японии.

Конечно, принц Коноэ и предполагать не мог, что определенный вклад в решение не нападать в 1941-м на русских внес … он сам. Точнее, его советник Ходзуми Одзаки, действовавший вместе с и вовсе не ведомым принцу советским разведчиком Рамзаем. Ходзуми с помощью Зорге развил теорию, понравившуюся премьеру Коноэ. Если Гитлер возьмет Москву, то в скором будущем Сибирь и Дальний Восток все равно достанутся Японии – но уже без кровопролития. Вступление Японии в войну с СССР на руку американцам. Штаты выждут, пока имеющийся у Токио полугодовой запас нефти, необходимый для ведения серьезных военных операций против русских по всему необъятному фронту, иссякнет, и ударят по островам. А точный, по-настоящему объективный отчет имевшихся у Японии топливных ресурсов произвели те же Зорге с Одзаки. Рихард был даже рад вести эти подсчеты. Отвлекало от мрачных мыслей.

Идея победоносной войны Японии на Тихом океане оказалась более привлекательной для Токио. В главного противника японцев превратились Соединенные Штаты. «Подсказку» Зорге, переданную через Одзаки, принц Коноэ услышал. Эта информация пришла в Москву меньше чем через сутки после окончания важнейшего и окончательно принятого в императорском дворце решения: «Япония осуществит нападение на Америку и Англию. Опасность для Советского Союза миновала». Больше шифровок от Зорге Центр не получал. Эта, от 14 сентября 1941 года, стала последней.

Рихард уже сидел в тюрьме, а его идеи воплощались в жизнь, когда 7 декабря японцы нежданно – для американцев и их провалившихся спецслужб – напали на Пёрл-Харбор. Теперь и у США не было выбора: только война с Японией и никакого отступления. Установка советского разведчика Зорге была выполнена.

Как хочется заявить, что такого в истории мировых разведок не наблюдалось. Однако похожий триумф повторился годы спустя, когда сотрудник внешней разведки ГДР капитан Гийом тоже выбился в секретари канцлера ФРГ Вилли Брандта и во многом небезуспешно старался управлять действиями шефа.

Что касается Зорге, то была и еще одна подготовленная им радиограмма. В связи с тем, что дальнейшая работа в Японии становилась бесполезной, Рамзай просил у руководства указаний. Возвращаться в Москву или выезжать в Германию? Передать ее в Центр Клаузен уже не успел. Группа была арестована.

За несколько дней до ареста Рихард серьезно заболел. Нервное истощение вместе с гриппом были изматывающими. Его и арестовали больным.

35 – столько обвиняемых привлекли японцы по «делу Зорге». Из них выделены 17, которых сочли непосредственно причастными к группе «Рамзая». Главными обвиняемыми признали пятерых – Рихарда Зорге, Ходзуми Одзаки, Бранко Вукелича, Етоку Мияги, Макса Клаузена.

Японцы после войны убеждали всех, будто документы «по делу Зорге» сгорели во время пожара в марте 1945-го, когда американские самолеты разбомбили здание Министерства юстиции. Это не соответствует действительности. Сохранились пусть не оригиналы, а копии допросов всех главных фигурантов дела, хотя и без их подписей. Зорге и Клаузена допрашивали на немецком, Вукелича на английском, а Одзаки и Мияги, понятно, на японском. И все в большей, как Зорге и Мияги, или в несколько меньшей степени держались твердо.

В разведку женщин не пускать!

Зорге был из мужской плеяды, сохранявшей дистанцию со всеми. Даже проникая в сердца столь притягательных для него женщин, он держал их на определенном отдалении от своих истинных дел, довольствуясь радостью физической, а не духовной близости. Профессия обязывала.

И здесь, по ходу, опровергну еще один миф. Рассказывали мне о сыне, а чаще о дочери Зорге, чуть не до начала нашего XXI века трогательно ухаживавшей за его могилой в Токио. Увы, детей Зорге, как и многие лично знакомые мне разведчики, особенно нелегалы, не оставил. А дочку, думаю, путают с верной подругой Рихарда по житью в Японии Исии Ханако, которую часто называли его гражданской женой. Нет, резидент в Японии не был женат ни на ней, ни на других дамах, которые дарили ему любовь. А миф о дочери Исии и Рихарда возник, полагаю, потому, что японская спутница прожила до 89 лет и за могилой следила до самой своей смерти в 2000 году. Может, ее стройную, неплохо для своих лет сохранившуюся и принимали за заботливую дочку.

С Исии Зорге познакомился в октябре 1935 года. Она работала официанткой в немецком ресторане, который был известен всей жившей в Токио германской колонии. Японцев, обслуживавших господ немцев, было принято называть понятными для европейских посетителей именами. Исии звалась Агнессой.

Не хочу выкидывать слов из песни. Возможно, повторяю, лишь возможно, в пору, предшествовавшую знакомству с Рихардом, она занималась и другим ремеслом, ублажая клиентов.

В японских источниках утверждается, будто, как и всех местных, соприкасающихся с иностранцами, ее завербовала контрразведка. И время от времени Исии якобы сообщала сведения о чужих.

Но не о Зорге. Никаких доказательств, ни единого документа, подтверждающего это, нет и уже точно не будет. Зато есть все основания утверждать, что любовь подавила страх перед охранкой. Чувства оказались сильнее угроз контрразведки. Зорге превратился в единственного любимого.

А вот Рихард, по-своему ценя и любя маленькую японку, не отказывал себе в житейских радостях. В разных японских источниках указываются несхожие, но немалые цифры его любовниц. Точно известно, что, только-только приехав в Токио, он случайно встретил старую если не любовь, то глубокую привязанность. Хельга была замужем за офицером Оттом, которому и благодаря усилиям Зорге суждено было относительно скоро превратиться в сурового посла.

Интересно иное. В конце Первой мировой войны Хельга, как и Рихард, была не чужда смелых марксистских идей. В 1919-м они были вместе не только в постели, но и в революционном строю. Потом пути их разошлись. Об увлечениях молодости рослая, говорят, чуть не под 190 сантиметров, жена Отта забыла. Но отказываться от некогда любимого Рихарда, попавшего, как и она, в Японию, не собиралась. Да и не в ее интересах было вспоминать, а уж тем более рассказывать другим соотечественникам, когда и на каких революционных баррикадах свела их судьба. Да, просто были знакомы. И в Токио отношения возобновились, продолжались годами. Муж догадывался, однако молчал.

Вопрос в ином. Понимала ли жена посла, с кем имеет дело? Скорее всего – да. Больше того: может, в чем-то, по мере сил и возможностей помогала. Ей было не до коммунизма. Но и в ярую фашистку она за эти годы не превратилась. Была к Рихарду не любовь, а привязанность, уважение. Наверняка быстро уразумела, что такие, как Зорге, в отличие от нее, собственным убеждениям никогда не изменяют.

Японцы «засекли» еще двух спутниц Зорге из немецкого посольства. Одна трудилась то ли машинисткой, то ли секретаршей. И по роду деятельности могла быть полезной разведчику.

Не буду представлять Зорге эдаким Казановой. Но жизнь молодого здорового мужчины складывалась так, как и должна была сложиться. Он был официально женат на безответной русской женщине Кате Максимовой. Брак заключен, действительно трудно поверить в такую вот хронологию, в Москве уже после его отъезда в Японию. И закончился трагически. Ребенка, которого Зорге наказывал жене обязательно назвать тоже Катей, Максимова так и не выносила.

Жена, закончившая театральное училище и подававшая надежды, бросила профессию. Считается, из-за несчастной любви к довольно известному актеру. И карьеру, которая ждала ее в каком-нибудь театре или в студии, изменила круто. Может, привлекала производственная романтика? Или поверила в силу и высокое предназначение пролетариата, вкалывая аппаратчицей на московском заводе «Точ-измеритель»? Получала крошечные премии, в личном деле – благодарности за ударный труд. Поднималась шаг за шагом по цеховой служебной лестнице – и не выше. Не нищета, однако, ой как далеко и до на многие годы исчезнувшего Рихарда, и до несбыточной сытости. Она смирилась. Ждала. Писала и получала крайне редкие письма. Тревожно, неспокойно, муторно пережила чистки 1930-х. Хорошо, хоть не тронули.

Уж кому она могла тихая и безответная помешать? Но добрались и до бедной Кати, трогательно годами ждавшей Зорге. После его ареста в Токио в 1941-м немного подождали до 1942-го. И у Екатерины Максимовой начались неприятности. Как пишет журналистка Надежда Столярчук, «в июне в ее трудовой книжке появилась запись: “Объявлен выговор с предупреждением за беспечность и срыв графика”. В ноябре – другая, куда более страшная: “Уволена по ст.47 КЗоТ РСФСР, пункт Д (совершение преступления, арест)”. И тут же суд, приговор: пять лет ссылки в Красноярский край…» А до этого вот-вот должны были назначить начальником цеха.

Выслали в далекую Сибирь. Поселили в барак, где содержались только политические. У Катиной сестры сохранилось два ее письма, где она писала о замучившем ее голоде и страшных морозах. Не выдержав непосильной работы, осужденная Максимова в мучениях скончалась в  медицинском пункте поселка Большая Мурта 3 июля 1943 года, так и не узнав, что удалось свершить ее любимому мужу.

Пару раз читал, будто Максимову отравили. Нет, не верится. Но до смерти довели умело. Она работала с вредными химикатами без всякой защиты. Местные врачи честно пытались спасти ее жизнь. Но женщина была настолько истощена, а имевшиеся лекарства так примитивны, что Катя была обречена. Да и по признанию запомнившей Максимову медсестры, «жить ей не хотелось. Отмучилась…». Причиной смерти названо «кровоизлияние в мозг».

Упорные попытки разыскать могилу жены Героя, в том числе и настойчивых собственных корреспондентов «Российской газеты», ни к чему не привели. В отличие от могилы Зорге в Токио, эта, наша, стерта с земли. Но не из памяти.

13 месяцев с Рамзаем

О личности Зорге, о методах его работы ходит много домыслов. И чтобы внести ясность, я предоставлю слово старейшему чекисту России Борису Игнатьевичу Гудзю. Это именно он за два с половиной года до войны 13 месяцев руководил из Москвы группой человека, известного ему под оперативным псевдонимом Рамзай. Царство небесное Борису Игнатьевичу, которого я провожал в последний путь на 105-м году его длинной жизни.

– Борис Игнатьевич, а как вы оказались в военной разведке? Почему перешли туда из Иностранного отдела ОГПУ?

– Приехал из-за границы, как раз из Японии, где был резидентом легальной разведки в Токио, и многое мне в родном ИНО показалось странным. Все какие-то напряженные, глаза бегают, общая неуверенность. 1936 год – уже идут процессы, хотя чекистов пока еще массово не сажают или берут выборочно, редко. И приняли меня в ОГПУ после возвращения без интереса, с прохладцей. Как так? Человек вернулся после нескольких лет работы в Японии, по существу, прибыл с фронта. Я докладываю, а слушают меня в ОГПУ с пятого на десятое, невнимательно: «Да-да, это мы знаем… Вот мы даем вам путевку – поезжайте отдохните в Кисловодске, а потом, после, после мы будем с вами подробно разговаривать».

– Но тогда отдых в Кисловодске был вожделенной мечтой для многих.

– Только не для меня. Решил встретиться с Артузовым. Его, бывшего руководителя и одного из основателей ИНО, перевели, к всеобщему удивлению, в военную разведку. Чтобы как-то объяснить странное назначение, объявили, что для усиления. Сообщаю ему: хочу вас повидать. Он отвечает: давай, приезжай. Доложил, рассказал, как «слушали» меня в ИНО. И Артузов предложил перейти в Разведывательное управление РККА. Я согласился.

– Так вы и познакомились с Зорге?

– Я познакомился не с Зорге, а с его операцией. Мой 2-й Восточный отдел занимался запутанными дальневосточными делами, в том числе по Японии. Так что действительно 13 месяцев довольно плотно работал по линии «Рамзай». Этот разведчик больше известен у нас как Рихард Зорге. Меня ввели в операцию, и вместе с начальником отдела я продолжал эту линию. Читал донесения Зорге, отвечал на его письма, изучал вопросы, которые он нам присылал. Когда начальник 2-го отдела болел, а случалось это часто, я докладывал об операции начальнику управления, подписывал у него письма, подготовленные для отправки Зорге.

– Борис Игнатьевич, а почему все-таки работать с Зорге руководители военной разведки пригласили именно вас?

– Руководили военной разведкой Урицкий и Артузов. Артур Христианович Артузов и пригласил меня в январе 1923 года в разведку. Я пригодился ему на сей раз уже в 1936-м как живой человек, два с лишним года проработавший в Японии в качестве сотрудника внешней разведки. Ему было интересно получить человека с японским опытом. Он же там не бывал, как, впрочем, и начальник моего 2-го отдела. Чтобы руководить Зорге, требовалось конкретное знание обстановки.  Это исключительно ценно для разведки. Как японская контрразведка ведет наблюдение? Каким образом можно оторваться от слежки, не раздражая наружки? Да и стоит ли отрываться? Я понимал, как и где встречаться с источниками. Вести их в ресторан или еще куда-то. В ту пору японская контрразведка работала тотально, следила за каждым иностранцем. Так что я помогал корректировать деятельность Зорге уже не столько логически, какими-то абстрактными соображениями, а практически, с учетом личного знания обстановки. Ситуация для меня совершенно ясная. Для моих начальников – не особенно. Вряд ли бывали они в Азии, да и в Европе, кроме, конечно, Германии, страны, где работать нам было так же немыслимо сложно, как в Японии. Помимо абсолютного контроля со стороны японцев еще и труднейший язык, и исключительно сложный, не всем европейцам понятный менталитет. А еще тяжелый климат, к которому русскому человеку сложно привыкнуть. И постоянное, действующее на нервы, ни на минуту не оставляющее в покое наружное наблюдение. А оторвешься от него, тоже выход слабый. В следующий раз тебя так возьмут в оборот, что мало не покажется: никаких церемоний, сплошная жесткость, иногда переходящая в непредсказуемую откровенную грубость.

– Рассказывают, что так работала при шахе Ирана Реза Пехлеви его секретная служба САВАК.

– Я тоже слышал. Но предвоенное время было еще более суровым. После Второй мировой войны САВАК хотя бы как-то щадил иностранцев, отыгрываясь на своих, на персах. А в Японии деления на своих или пришлых не было. Моим непосредственным руководителем в Москве был кадровый офицер, полковник, который до этого два-три года стажировался в Японии. Даже написал подробную, очень полезную для армейских специалистов  книгу о японской армии. Она у меня до сих пор хранится с его дарственной надписью. Окончил Военную академию, а его – в разведку.

– Хотел попробовать силы на новом поприще?

– Не имел никакого желания. Тогда было принято нажимать, оказывать административное давление, выдвигать в разведку партийцев, военных. Выпускника академии вызвали и сообщили: будете начальником, займетесь разведывательной деятельностью. У нас с ним сложились хорошие отношения, и полковник мне иногда жаловался: был командиром полка, руководителем большого военного хозяйства, а меня – к вам, в разведку, и еще заставляют заниматься агентурной работой. Не был он ни разведчиком, ни контрразведчиком: «На кой черт нам это нужно? У нас по японской армии все есть, мы все о ней знаем». Я его убеждал, что и они, японцы, совсем не дураки, они к нам лазят, а мы – к ним.  И результаты это нам приносит хорошие, иногда открываются такие сюжеты. А он: «Борис Игнатьевич, зачем я буду этим заниматься? Будет у нас какой-то агент, не будет. Все это мышиная возня».

И как раз в это время начинается история с Рамзаем. Военный разведчик Зорге действует в Японии. Потому специально пригласили меня на это дело, чтобы учитывал все нюансы.

– И вы лично посылали Зорге какие-то свои указания?

– Письма имели право подписывать только Урицкий и Артузов. Я же готовил послание от имени руководителей разведки. Они могли его принять или нет. Мы со специалистами 2-го отдела обдумывали и взвешивали все детали. Изучали тщательнейше каждый шаг Зорге – ведь мы руководили операцией. Потом шли к Артузову с изложенными в письме предложениями. Он решал: «Это указать обязательно. Это – не надо. Подготовить и изложить такую-то мысль. Потом – подредактировать».

– И Зорге выполнял все указания из Москвы?

– Конечно. Слушал нас внимательно.

– Как вы оцениваете деятельность Зорге? Ведь он передавал столько ценнейшей информации. И сегодня иногда даже не верится, что вся она могла быть собрана одной группой.

– Это был человек высочайшего класса. Очень умный, развитой, исключительно талантливый, с незаурядными способностями. По уровню и сравнить его не с кем. Зорге для меня был и политическим деятелем, который пришел в разведку. Плюс ко всему Рихард – блестящий журналист. А корреспондент, по-моему, тоже своеобразный разведчик.

– Ну-ка, ну-ка, Борис Игнатьевич, поведайте, что вы думаете о журналистской профессии?

– Профессия, несомненно, в чем-то близкая, несколько похожая на нашу. Вот идут двое: корреспондент и разведчик. Они выходят из одной точки и стремятся поначалу приблизительно к одинаковой цели: им нужна информация. А потом их пути расходятся. Журналисту вполне достаточно добытых сведений для написания статьи. Разведчик же продолжает движение по иному пути. Ему нужна секретная и актуальная информация – и постоянно новая. Значит, требуется агентура, а для этого – вербовка. А когда корреспондент идет по этому второму, более длинному и сложному пути, он, как Зорге, превращается в разведчика. Процесс очень своеобразный. И если человек, даже талантливейший, уровня Рамзая, на этапе перехода от журналистики к разведке минует школу, в которой он должен усвоить законы контрразведки, то у него могут случаться некоторые заскоки, потери.