Департамент налоговой полиции

– Но это касается и списка!

На этот раз «безпека» смолчала: по конкретной работе лучше слов могут быть только конкретные «вещдоки». Будут списки – будет и разговор.

– А негодяя этого, если он есть, все же высчитайте и возьмите, – уже даже и попросил на прощание генерал-лейтенант.

Взять-то взять, но ведь не лося шумом выгоняешь под стволы стоящих на номерах охотников. Человек мудрее и изворотливее: он замрет, прикинется ягненком, уползет ужом, взовьется соколом. Но в ограждение не пойдет.

Словно в воду канул и Василий Васильевич – чуть ли не единственная реальная зацепка за нефтяные дела. Он был уже где-то шеей у той самой змеи, которую надлежало схватить службе собственной безопасности и оперативникам. Глебыч помог отыскать его следы в давних картотеках, но это мало что дало: с последнего указанного адреса он съехал, а на учет нигде не взят. Удивляться не приходилось: события последних лет перемешали все – события, границы, людей, даже связи между отделениями милиции приходилось налаживать чуть ли не заново.

Ничего не дало и хождение Бориса с Варахой по некоторым банкам и фирмам: нигде их не зацепили, нигде в срочном, предупрежденном порядке документы не прятали и не переписывали.

Занятие оказалось тягостным для обоих: Вараха снова был мрачен, Борис тоже с разговорами не лез, и ходили они по адресам как два сыча, неудовлетворенные к тому же и самим заданием с непросматриваемыми целями. Одним словом, сходи хоть и знаю куда, но все равно принеси то, не знаю что.

Похоже, Моржаретов тоже быстро понял бесперспективность подобного хождения и постепенно свернул их с маршрута.

Для Бориса, однако, возвращение в департамент не стало лучшим вариантом. Сидение в здании сулило новые встречи с Людмилой, чего он не желал совершенно. Приходилось думать, как дальше быть и с Надей. Конечно, прогулки с Варахой вроде как бы оправдывали – занят работой по горло, перезвонит и все объяснит, как только освободится.

Ну, вот и освободился. Пора звонить. Оправдание для своего молчания можно находить каждый день, но потом этот каждый день труднее и объяснять. То, что Людмила каким-то образом знакома с Черевачом и что он ее любовник, что из-за нее он ушел от Нади, – это несомненно. Жизнь вновь подтвердила, что они с Иваном обращают внимание на одних и тех же женщин. Губительнейшая ситуация для дружбы. Это же надо – в многомиллионной Москве вновь сойтись на одном человеке! Рок или случайность? Ему теперь что, оглядываться, прежде чем пойти с женщиной? И сразу спрашивать, в каких она отношениях с Черевачом? Но, даже если это и так, зачем нужно было устраивать этот цирк с подставками? С тяжелым сердцем, почти зная о результате разговора, набрал?таки номер Нади. Трубку поднял сынишка, и это дало ему еще несколько глотков воздуха. Но ситуации все равно не спасло.

– Знаешь, Боря, нам, наверное, не стоит больше встречаться.

– Я все объясню.

– Зачем? Это я сама во всем виновата.

Спасает. Принимает весь удар на себя.

Хотел сказать, что не хочет ее терять после стольких лет разлуки, что любит ее и только ее, что готов ждать хоть всю оставшуюся жизнь. Но пока собирался с духом, Надя закончила разговор:

– Я потом сама как-нибудь тебе позвоню.

Снова «как-нибудь потом». Убийственная фраза. В то же время, а что ей остается говорить? Что бы он сам предпринял, увидев ее с другим в тот вечер, когда намечалось свидание? Да еще неизвестно под какой комментарий. Как же Черевач опустился до таких провокаций? Можно было бы его понять, если бы делалась попытка сохранить семью. Но если она уже разрушена, если сам после всего приходит на ночь к Людмиле…

А та продолжала улыбаться ему при случайных встречах как ни в чем не бывало. Хорошо, что в эти моменты то с ним, то с ней был кто-то рядом и специально останавливаться, объясняться вроде не было нужды. Хотя оба, без сомнения, понимали неизбежность и встречи, и разговора.

Однако, на удивление, объяснение произошло не так резко и жестко, как предполагал Борис.

Все в том же нижнем буфете на своем излюбленном месте он однажды увидел Людмилу. Она откровенно ждала его, держа в ладонях стакан с кофе. Можно было сделать вид, что не видит ее, или, наоборот, показать, что демонстративно не желает садиться рядом. Однако он не решился ни на первое, ни на второе. Подошел к столику. Подчеркнуто вежливо попросил разрешения присесть.

– Тебе можно, – с улыбкой разрешила она, словно происшедшее с ними было детской шалостью, игрой в кошки-мышки.

– А кому нельзя?

– Многим, – не стала уточнять Людмила.

Да, она навстречу не идет. Она поджидает тех, кто пойдет следом. Но вот с ним у нее выйдет промашка, теперь уже без сомнений. Хотя и жаль.

– А Черевачу? – помог и себе, и ей перейти к главному Борис.

– По большому счету – и ему тоже.

– Тогда ничего не понимаю.

– Подрастешь – поймешь, – как от неразумного отмахнулась Людмила.

Однако, увидев, как в тот же миг напрягся сосед, готовый встать и уйти, торопливо положила ладонь на его руку:

– Извини. Сорвалось.

Это опять было что-то новое – она умеет извиняться. Ох, нельзя давать женщинам предварительных оценок. Извинилась! Руку протянула! Надо же. А может, вновь ради какой-нибудь интриги?

– Я с Иваном познакомилась года четыре назад, когда еще работала в налоговой инспекции. Регистрировала его охранную фирму, – прояснила наконец Люда одну из загадок.

Это было самым безобидным вариантом их встречи, и Соломатин даже не сдержался:

– Это кое-что проясняет.

– Вы были обречены на встречу друг с другом.

Она знала про них многое, если осмеливалась давать такие оценки. Может, Иван рассказал ей и про встречу в офисе? Насколько нужно иметь близкие отношения, чтобы так вести себя.

Борис снова почувствовал неприязнь, представив: когда-то они с Иваном сидели, а может, и лежали в постели, обсуждая его. Неужели ему всю жизнь оставаться вторым?

– Я в тот вечер прогнала его, – вдруг сообщила Люда. – И попросила больше не приходить.

Лишь чуточку, самую малость отхлебнув из стакана, она встала и, стуча каблучками, вышла. По кафельному полу коридора звук слышался еще звонче, пока не пропал совсем – стала подниматься по ступенькам. А стакан вновь оставила. Он что ей, уборщица? Но черт, приятно слышать подобные признания. Если они, конечно, правдивы и искренни. Но… но в этом случае получается, что Иван вернулся к Наде?

Захотелось увидеть Моржаретова. Чтобы он спросил, что плохого у него в жизни. Полковник, даже если задаст этот вопрос на бегу, на лету, все равно остановится.

Надеясь на встречу, Борис прошел мимо кабинета начопера. Секретарша, узнав его, поправила очки и выставила вперед ладонь, оберегая закрытую дверь:

– Там у него Вараха. Просил никого не пускать.

Вараха так Вараха. Тот тоже, судя по всему, готов ждать, когда у него спросят про жизнь. Хотя скорее всего они вновь делят нефть между сибиряками и центром.

Однако на этот раз Борис оказался далек от истины.

Григорий, сцепив коленями руки и только таким образом не давая им дрожать, рассказывал о своей встрече в гостинице. Слово в слово. Видимо, он прокручивал ее в памяти такое бессчетное количество раз, что выучил наизусть.

– А теперь принимайте решение.

Эта последняя фраза далась Варахе так же тяжело, как и весь разговор, на который он пошел по собственной воле – подполковник сейчас отдавал свою судьбу другим людям.

А Моржаретов не просто выслушивал то, что, собственно, уже знал – он выслушивал это через судьбу человека. Еще сложно было понять, отчего Вараха решился на это объяснение. Приходилось – и почему-то хотелось! – верить, что это искреннее раскаяние. Вдруг Моржаретов поймал себя и на такой мысли, что впервые, только сейчас он осознал: департамент – это в первую очередь судьбы и биографии людей, в нем работающих. Они, первый замес, только создают условия для тех, кто придет в налоговую полицию следом за ними. Минуя ту же самую Контору Глубокого Бурения – КГБ, милицию, Минобороны. Вот у тех, последующих, уже вылезет именно налоговая специфика, которая изменит темп речи, походку, стиль поведения. Которая и сделает в конечном итоге настоящую, профессиональную налоговую полицию.

Мысль эта пришла в голову не случайно. У Моржаретова, закончившего в свое время «вышку» – Высшую школу КГБ, в друзьях-приятелях ходило достаточное количество ее выпускников. И как изменялись они, просидев по нескольку лет в тех или иных странах, – тоже виделось и замечалось. «Американцы» отличались нахрапистостью, наглостью, готовностью браться за любое дело и бороться за него, мало обращая внимания на какие-то душевные треволнения. «Европейцы» – у этих никакой суеты, все по полочкам. Ездят на машинах по сигналам светофора и ходят, кстати, тоже по ним. «Японцы» готовы заколебать чистого славянина стотысячными извинениями и раскланиваниями.

И вот перед ним сидит Вараха, никуда из Москвы не выезжавший, обрусевший хохол, прыгнувший однажды в политику и получивший от нее нокаут. Запутавшийся в жизни, но все-таки остановившийся и сумевший задуматься: а что впереди? И пришедший с этим же вопросом к своему начальнику.