На стук вошла громадного роста краснощекая, в неимоверно больших и тяжелых ботинках, простая деревенская баба, нанятая хозяйкой для исполнения обязанностей горничной.
Став как-то боком в дверях и слегка прикрывая лицо передником, Аннушка смотрела так, как будто не сомневалась, что оба вдруг вскочат и, бросившись к ней, начнут ее щекотать.
– Ну? – спросила она, и живот ее вздрогнул.
– Произведение природы, – заметил Корнев и, сосредоточенно постучав пальцем о стену, сказал: – Во!.. Подойдите сюда ближе, мое сокровище…
Горничная нерешительно подвинулась.
– Аннушка, я должен вам сказать, к величайшему моему прискорбию, что вы… Подойдите сюда ближе и не бойтесь: вас никто не тронет.
Аннушка медленно подходила и весело в упор все смотрела на Корнева.
– Что смеетесь?
– Вы неисправимы, милая Аннушка, – сказал Корнев, – вот вам деньги: купите два фунта хлеба и фунт колбасы… самовар поставьте… поняли?
Аннушка взяла деньги и, успокоенная, направилась к двери.
В дверях она остановилась и, весело покосившись на молодых людей, взвизгнув: «Ишь жеребцы стоялые!» – скрылась при новом взрыве смеха.
Аннушка и в продолжение остального вечера не переставала забавлять приятелей своими выходками. В одно из своих появлений, в ответ на новый смех, она подперлась рукой и со вздохом сказала:
– Ну, что ж? я женщина молодая, известно… Что и не погуторить? Муж у меня плохой: хворый да недужный.
И вдруг, перейдя опять в веселый, лукавый тон, она кончила:
– Ишь жеребцы… пра-а…
– Если хочешь, она в своей колоссальности и недурна собой, – сказал Карташев, когда она ушла.
– Ну, – пренебрежительно махнул рукой Корнев.
– Ее бы на арку Большой Морской.
– Вот именно… Что ж, ты так-таки ни с кем и не познакомился в университете?
– Решительно ни с кем, – ответил Карташев.
– А я здесь уже кое с кем свел знакомство.
– Ну?
– Да кто их знает… всё, конечно, наш брат… топчутся они на том же, на чем и мы когда-то…
– Неужели ничего нового?
– Кажется, желание на стену лезть.
– Но ведь это же бессмысленно.
– То есть как тебе сказать…
– Вася, да, ей-богу же, это мальчишество. Прямо смешно… Здесь особенно, в Петербурге, так ясно… Что ж это? Только шутов разыгрывать из себя…
Корнев грыз молча ногти…
– Да, конечно, – нехотя проговорил он. – А все-таки интересная компания, их стоит посмотреть… Оставайся ночевать… Пойдем завтра в нашу кухмистерскую.
– С удовольствием.
– Смутишь ты их разве своим костюмом…
– Что ж такое костюм? Я и перчатки надену.
– Только ты все-таки будь осторожен, а то ведь у них язычок тоже хорошо действует.
– А мне что?
– Сконфузят.
– Ну…
– Есть и барышни…
– Конечно, – все дураки, кроме них?
– Послушай, откуда у тебя вдруг эта нотка? не платки же они таскают из кармана… Нет, ты брось это раздражение…
– Можно создать и более реальные интересы…
– Какие?
– Вот поживем, – ответил Карташев.
Корнев пытливо посмотрел на него и раздумчиво пробормотал:
– Дай бог…
– Вася, согласись с одним: у них узко… а все, что узко, то не жизнь… Может быть, я и ошибаюсь, но я не хочу верить на слово – я хочу сам жить и убедиться.
– Но что такое жизнь? Надо же ей ставить идеалы.
– Но взятые из жизни.
– А если эта жизнь мерзопакостна?
– Неужели так-таки вся жизнь мерзопакостна? Я не верю… Я иду в жизнь… ставлю свои паруса, и что будет…