Вариант

– Дудки, – ответил добродушно Елецкий. – К этакому кипятку, как Кольцов, прибавить двух таких головорезов – они всю линию разнесут. Кольцову не пару подбавлять, а тормоза нужны. – И, помолчав, Елецкий прибавил: – Надо с этим кончить. Сегодня вечером приходите, составим списки на участки, и ночью надо их отпечатать. С конченным делом и разговоров не будет, а сегодня мне придется уж дома заниматься, чтоб избавиться от этих просьб. Скажете, что я заболел.

Кольцову так и не удалось в тот день поговорить с Елецким о своем штате, а на другой день в управлении уже был отпечатан приказ начальника работ о назначениях.

Переговоры Кольцова с Елецким на эту тему оборвались на первой фразе Елецкого:

– Я завален просьбами о назначениях. Начальники участков почти все одних и тех же приглашают, остальных никто не желает. Начальники дистанций почти все к одному просятся, к остальным не желают. Чтобы избавиться от этих бесконечных просьб, я решил изменить на этот раз способ назначения и сам всех назначил. Так как ваш участок самый трудный, то вам и назначены лучшие силы: Звиницкий, Штомор, Мартино, Касович и ваши прежние Татищев и Стражинский.

– Я хотел было просить о Вельском и Дубровине.

– С кем же я останусь? – вспыхнул Елецкий.

Через неделю Елецкий и Кольцов выехали в Петербург.

Доклад сошел благополучно и, сверх ожидания, был встречен очень милостиво. Радиус сто пятьдесят, излюбленное детище Кольцова, пришелся как нельзя кстати.

В Петербурге в высших служебных сферах уже был возбужден вопрос об уменьшении радиуса.

На замечание председателя Временного управления, что жаль, что не употреблен при изысканиях радиус сто пятьдесят, Елецкий с достоинством ответил:

– Я привез вариант с радиусом сто пятьдесят.

Передавая Кольцову об этом, Елецкий сказал:

– Вот и толкуйте с ними. В прошлом году на заседании мое предложение насчет радиуса было единогласно отвергнуто, а в этом году они готовы меня же упрекнуть, зачем не ввел его.

И, помолчав, Елецкий пренебрежительно бросил:

– Флюгера!

Во Временном управлении Кольцов узнал, что необходимость радиуса сто пятьдесят настолько сознана, что Временным управлением уже началась перепроектировка существующей профили. Это дело было в заведовании товарища Кольцова – Никольского.

– Мы и до вас добрались, – сказал Никольский, разворачивая план прежде представленного Кольцовым варианта линии. – Объясните, пожалуйста, как нам быть. Возьмешь вашу профиль, начнешь откладывать на план – в воду залазишь. Начнешь по горизонталям откладывать, расстояния и углы не выходят.

– Ну? – спросил Кольцов.

– В чем тут дело? – не без ехидства переспросил Никольский.

– Очевидно, что в плане ошибка, – ответил Кольцов.

– Да, тогда, конечно, понятно, – колко согласился Никольский.

– Еще мы заметили, – начал Никольский, но замолчал и начал рыться в бумагах.

– Что еще? – переспросил Кольцов, волнуясь и чувствуя себя неловко.

Никольский достал профиль и проговорил:

– Вот. Тангенс 37.75, другой – 40.52, вставка 30 – сумма 78.97, а по пикетам длина линии 75.97.

– Опять ошибка, – покраснел Кольцов.

Никольский насмешливо улыбнулся и стал собирать бумаги. Несколько инженеров собралось и с любопытством смотрели на Кольцова.

– А еще в моем варианте вы ничего не заметили?

– Больше, кажется, ничего, – ответил Никольский тоном, говорившим, что и этого довольно.

– А экономии этого варианта против прежней линии на миллион сто тысяч рублей не заметили? – желчно спросил Кольцов.

Никольский удивленно посмотрел на Кольцова, но, встретив его налившиеся кровью глаза, быстро отвел свои и быстро стал собирать бумаги.

– И вам не совестно? – наступал на него Кольцов. – Этот план, эта профиль – это мое вам донесение, что сделано миллионное сбережение. Это донесение полководца, что выиграно блестящее сражение, а вы, совет десяти в Венеции, ищете грамматические ошибки в рапорте и, опуская содержание, готовы начать обвинение за грамматические ошибки. Стыдно. Если вы грамотные, то по профилям можете убедиться, что места, где сделан вариант, сплошь состоят из разорванных скал, где немыслим математически точный промер: скалы, где два человека у меня вдребезги разбились, где каждое проложение цепи связано буквально с опасностью жизни. Вы ищете точности в три сажени на двадцативерстном расстоянии, когда от отсыревшей линейки и сухого помещения всегда может получиться такая ошибка.

– Это не наше дело.

– Не ваше. А какое же ваше дело? Игнорировать, сводить на нет, садить в чернильницу?

– Да что вы с цепи сорвались? – окрысился Никольский. – Если вы будете так говорить, я должен буду прекратить наш разговор. Никто вас ни в чем не упрекает, показал вам ошибки, которым вы сами только и придаете значение. Всякий понимает, что требовать математической точности нельзя, но стремиться к ней необходимо. О чем же говорить? А все эти миллионы здесь ни при чем. Сберегли их, и слава вам, мне от этого ни тепло, ни холодно – мое дело просмотреть вашу профиль и сверить ее с планом. Сверил, нашел ошибку и докладываю вам как товарищу, показал и в благодарность получил ругань.

– Да я вовсе вас и не хотел трогать, – отвечал сконфужен‹но› Кольцов. – Я только хотел указать на ту китайскую стену, где недосягаемо ютится вся мерзость казенного дела, – нанести удар может всякий, кто пожелает, а защититься от таких ударов никакими миллионными сбережениями нельзя.

– Ох, бедненький, беззащитный, – сказал Никольский. – Обидели, – обидишь вас, сам всякого обидит.

Окружающие инженеры рассмеялись. Кольцов тоже добродушно смеялся.

– Вы зачем в Петербург приехали? – спросил его Никольский. – Для того только, чтобы нам заявить, что вы миллион сократили?

– Для этого и кстати, чтоб сказать вам, что и другой миллион еще привез.

– Вариант?

– Вариант.

– Черт знает что – как блины печет он эти варианты. Да вы что сразу не сделаете как следует?

– Опять булавка. Опять полное незнакомство с тем, о чем говорите, – шутливо отвечал Кольцов. – Сразу, господин, ничего не делается. И прыщ сначала почешется, а потом уже выскочит.

– Какой он недотрога стал, – заметил Никольский.

– Недотрога, – вспыхнул Кольцов. – Пятнадцать лет тому назад за все свои варианты я получил бы тысяч триста премии, да поклон в ножки от хозяина-концессионера, который на всех перекрестках будет расхваливать меня, а теперь я чуть не Христа ради выпрашиваю как милостыню принять мои варианты и должен считать для себя как милость высоко снисходительные замечания вроде ваших: почему сразу не сделали. Да, черт меня побери, сколько надо было поломать голову, чтоб выдумать такое положение дел, чтобы всякий участник в деле не только не был бы заинтересован в успехе, но наоборот всю помощь свою невольно направлял к тому, чтобы с такой стороны осветить вопрос, чтоб сразу все дело свелось на нет.

– Эк его распирает, подумаешь, что он не с полюса, а с экватора приехал. Из мухи, батюшка, слона делаете – на все в увеличительное стекло смотрите. А вы смотрите проще – люди как люди. Что вы мне – брат, сват, чтобы я за вас радовался и на стену лез. Ну сделали и сделали, долг свой исполнили, чего вам еще? А где наврали, так и наврали. Что ж нам прикажете делать, для чего ж мы, по-вашему, здесь?

– Да, по-моему, вы совершенно бесполезный народ, если только для того и сидите, чтобы наши ошибки искать, так как таких инженеров из такого же теста, как вы, уже сидит сто человек.

– И все ж таки ошибки не досмотр‹ели.›

– А что толку, что вы досмотрели. И ошибка-то только вашим существованием вызвана. Для вас специально и тратим время на разрисовку этих картинок.