В сутолоке провинциальной жизни

Алена смущенно встает.

– Мне на что развод? Вид бы хоть… Ушла бы с детками в город от разорителя и полюбовницы его, чтобы сраму хоть не видать…

Петр Иванович важно распускает свои толстые губы, собирает их колечком, пыжится и брызжет, как сифон с сельтерской.

– Э… я не одобряю, конечно, твоего мужа… э… но и жену, уходящую от мужа… э… по головке гладить нельзя…

Петр Иванович вдохновенно мотает головой. Я не выдерживаю:

– Андрей, – обращаюсь я к пьянице и развратнику Андрею, – опять ты за жену принялся: ведь такой же человек она, как и ты… Только потому, что можешь за горло схватить… Ну, ты ее можешь, а она тебя белым порошком угостит…[7 - Мышьяк – обычный прием в деревне отделываться от постылых мужей и жен. (Прим. Н. Г. Гарина-Михайловского.)]

Я обрываюсь, потому что сознаю всю бесполезность таких уговоров, и перехожу на практическую почву:

– Если ты дашь волю жене, я тебе лесу дам.

Андрей говорит, не поднимая глаз с земли:

– А пес с ней… дам паспорт.

– Ну, спасибо! Приходи ко мне сегодня в усадьбу за ярлыком.

Андрей равнодушно и тихо отвечает:

– Слушаю.

Петр Иванович снисходительно шепчет мне:

– Собственно против уговора… Своим решением вы ведь подрываете мой авторитет.

В ответ я обращаюсь к толпе:

– Еще кто-нибудь, может быть, имеет ко мне дело?

В толпе крестьян молчание, зато Петр Иванович говорит:

– Ну, э… я при владельце заявляю, что, если кто выйдет о чем просить, то я все равно не исполню… э… и тот мне враг.

Он обращается ко мне:

– Э… извините, пожалуйста, я предупреждал… э… что на три года… э…

Петр Иванович еще брызжет, но я, попрощавшись с батюшкой, иду уже назад в усадьбу.

Обед на террасе.

Перед нами весь в солнце сад с цветущими яблонями. Вершины душистых тополей ушли в лазурное небо, и вокруг них гул от пчел. Вот они золотыми нитями, то приближаясь, то удаляясь от деревьев, берут свою первую взятку. Седые ветлы над рекой, ленивые, громадные, едва шевелят, как опахалами, своими вершинами, и сквозит за ними другой берег реки с высокими, как горы из красной глины, холмами Князевки.

Какой-то праздник, нега, сон с этими неподвижными, застывшими навеки в голубой дали красными холмами.

Я ездил по имению, проверил кассу и отчетность. Во всем такой же порядок, как в этом саду. Деревня моя дает доход! Петр Иванович прекрасно устроился и с лесами; он поставляет дрова теперь в казну, он в дружбе с интендантом, называя его офицером.

Когда Петр Иванович бывает в городе, они вместе завтракают, слегка выпивают и говорят друг другу «ты».

– Так уж это у нас, у офицеров, заведено.

– Вы разве тоже офицер?

– Почти, – говорит уклончиво Петр Иванович.

Я воображаю себе этих двух «офицеров», а Петр Иванович важно и в то же время почтительно говорит:

– Э… он просит, чтоб вы замолвили за него словечко…

– Какое словечко я могу за него замолвить?

Петр Иванович еще важнее и снисходительнее играет своими толстыми короткими пальцами.

– Ну, положим… э… если такой дворянин, как вы… з… такой вельможа…

– Петр Иванович, побойтесь вы бога…

– Зачем же скромничать?

И Петр Иванович покровительственно, любовно, как человек, сообщивший мне какое-то неожиданное громадное счастье, любуется первым ошеломляющим действием этого известия.

Петр Иванович быстро встает и осведомляется:

– Э… собственно, дело к вечеру уже… насчет дальнейшего осмотра именья?

– Завтра…

– Слушаю-с… В таком случае я пойду в контору.

Вместо него появляется старый слуга его, Абрам. Абрам из николаевских солдат. Бритое, в седой щетине лицо, злые старые глаза, весь олицетворение неудовлетворенности. Он служит у Петра Ивановича «денщиком» за два рубля в месяц. Абрам укоризненно смотрит на меня и, качая головой, говорит наконец:

– Так вот как, сударь, пришлось нам скоро узнать друг дружку…

– В чем дело?

– В чем дело? – зло, не спеша переспрашивает меня Абрам, – а Петру Ивановичу кто на меня донес, что я водку из графина после завтрака выпил?.. Хорошо, метку он, положим, сделал: нет водки, – верно… Хорошо! Так почему же непременно я?! Барин, говорит, сам тебя видел, когда вошел в столовую… Так неужели же барину доносами заниматься?!

Я защищаюсь всеми силами перед Абрамом во взведенной на меня Петром Ивановичем напраслине.

Абрам недоверчиво слушает и пренебрежительно отвечает:

– Теперь, конечно, что ж вам и отвечать… а Абрам виноватым остается.

– Ну, хорошо: вот придет Петр Иванович, и я это дело выведу на свежую воду…