Несколько лет в деревне

– Так ли?

– Верно.

– Разве Сидора Фомича послать с вами, чтобы досмотрел.

– Что ж, хоть и Сидора Фомича посылай. Коли сказали, так и сделаем.

– Ну, хорошо: я вам дам на ведро, только и вы меня уважьте.

– Мы тебя всегда уважаем.

– Мы рады за тебя не то что… хоть в огонь.

– Выезжайте завтра пахать яровое.

Наступило молчание.

– Больно неколи, – заговорил Исаев.

– Надо ж когда-нибудь пахать, – возразил я.

– А весной чего станем делать?

– А весной пораньше посеете, да и за пар.

– Эх, как ты нас трудишь работой! – сказал Исаев. – Всем ты хорош: и жалеешь, и заботишься, и на водку даёшь, только вот работой маешь.

– Для кого же я вас маю? Для вас же.

– Знамо, для нас, только не под силу больно. Бьёшься, бьёшься, а выйдет ли в дело…

– Выйдет, выйдет, Бог даст, – весело перебил я его.

– Всё думается, всё нам сомнительно…

Угрюмое облачко набежало на лица мужиков.

– Вы вот сомневались и насчёт моей ржи, а моя правда вышла, – отвечал я. – Что ж, я враг себе, что ли? Даром меня двадцать пять лет учили, чтоб я не мог разобрать, что худо, что хорошо? Да вы же сами ездили за моими семенами к немцам. Худо разве у них?

– Коли худо, – заговорил, оживляясь, Пётр, – у них жнива выше нашего хлеба. Издали я и взаправду подумал, что это хлеб. Гляжу, лошадь прямо в хлеб идёт. Я себе думаю: немцы, а лошадь в хлеб пускают, – глядь, это жнива такая.

– Ну, а с чего у них такие хлеба родятся? – спросил я. – Чать, с работы? земля одна.

Воспоминание о немцах оживило толпу.

– Знамо, вспаши её раза два, три – всё отличится против одноразки.

– Когда не отличится. Ноне я на зяби сеял полбу. Так что ты, братец мой? Отличилась. Рядом хлеб, а на ней другой.

– Знамо, другой.

– Работа много тянет.

– А може и не даст ли Господь и нам своё счастье сыскать, – раздумчиво проговорил Исаев. – Може, и пожалеет Он нас за нашу бедность, за маяту нашу.

– Бедность наша большая, – вздохнул Григорий Керов. – Тёмный мы народ, и рад бы как лучше, а не знаешь.

– А научить некому, – сказал я ему в тон.

– То-то некому, – согласился Керов.

– Барин, так барин и есть, – продолжал я тем же тоном.

Керов спохватился и сконфуженно уставился на меня.

– Э-э, как ты нас подводишь, – вступился Егор Исаев. – А ты нас пожалей, а не то, чтоб на смех нас подымать.

В голосе Исаева послышалась фамильярная нотка.

Я слегка покосился на него и продолжал смотреть на Керова.

– Да я чего? – отвечал Исаев. – Я, ведь, не то, чтоб… я, ведь, того… Ну, прости, коли что неловко сказал, – обратился он уж прямо ко мне.

– Верить надо больше тем, кто вам добра желает, – обратился я к Исаеву. – Не из корысти я к вам приехал. Гнался бы за деньгами, продолжал бы служить и с имения получал бы, да и на службе больше, чем с имения, заработал бы. Три года я с вами, можно, кажется, убедиться, что я за человек – обманщик, враг ли ваш или желаю вам добра.

– Знамо, добра желаешь, – согласился Исаев.

– А верите, что желаю добра, так и делайте, как учу. Трудно, да ничего не поделаещь, – Бог труды любит. За 25 лет, конечно, вы от правильного труда отвыкли, за то же и впали в нищету. Главное, что от труда никуда не денешься; от того, что не вот время его выполнишь, труд всё будет такой же, только толк другой выйдет.

Мужики молчали.

– Ну, так что ж, господа, начнёте завтра пахать? А уж на водку, так и быть, дам.

Толпа нерешительно молчала. Хотелось и водки, и пахать не хотелось.

– Уважить разве? – обратился Исаев к толпе.

– Да чего станешь делать? – сказал Керов. – Видно, выручить надо барина.

– Оно и то сказать, – согласился Пётр, – тяни не тяни, а пахать её всё не миновать.

– Знамо не миновать, – согласился Елесин.

Мало-помалу и другие стали склоняться к мысли о необходимости начать пахать.

– Видно, ладно уж, – обратился ко мне Исаев.

– Ну, спасибо, – сказал я, – только уж, старики, не взыщите, я настаивать стану.