Тайна высокого дома

– Из ружья… так наповал и скосил изверг…

– И ограбил?

– Ну, само собой разумеется, не для удовольствия же станут убивать человека.

– Молодой?

– На вид лет двадцати пяти.

– Бедный, бедный!.. Не знает человек, где голову свою сложит! – заключил женский голос.

Со всех сторон слышались проклятия по адресу неизвестного убийцы.

Марья Петровна, сперва не понимавшая о каком убийстве говорят на дворе, вдруг вспомнила слышанный ею вчера при входе в сад со свидания выстрел, и для нее стало ясно все.

Это роковое открытие поразило ее, как молнией, и она как пласт скатилась со стула.

До Иннокентия Антиповича, находившегося в нижнем этаже дома, окна которого были открыты, тоже долетали крики прислуги, и когда он услыхал наверху падение чего-то тяжелого, он сразу сообразил, что это последствие рокового рассказа о ночном происшествии, который долетел до ушей Марии, и бросился наверх.

Он застал Марью Петровну лежащую без чувств, поднял ее и положил на кровать, стараясь водой и одеколоном привести в чувство.

Разговор на дворе прекратился.

Марья Петровна понемногу стала приходить в себя.

Из боязни, что молодая девушка начнет его расспрашивать и он в волнении может сказать ей что-нибудь лишнее, Гладких поспешил уйти из ее комнаты, спустился вниз и через кухню вышел во двор.

Первое, что бросилось ему в глаза – было стоявшее в углу кухонных сеней ружье, не принадлежавшее никому из живших в доме. Это его поразило.

«Чье это ружье?» – начал думать он и не мог дать себе на это ответа.

Он хотел было тотчас же расспросить прислугу, но удержался, помня данное им недавно наставление Петру Иннокентьевичу, что каждое сказанное теперь лишнее слово может повлечь за собой совершенно неожиданные роковые последствия.

Однако, мысль: «чье это ружье» свинцом засела в голове Гладких, направлявшегося в приисковую контору. Вдруг, как бы что вспомнив, он поспешно вернулся в дом.

Марья Петровна, между тем, окончательно пришла в себя и сначала с удивлением стала озираться по сторонам, но это продолжалось лишь несколько мгновений – она вдруг вспомнила все. Страшная действительность стала перед ней, как страшное привидение.

На ее смертельно-бледном лице выражалась боль, отчаяние, злоба и ненависть. Глаза ее оставались сухи и горели страшным огнем.

Она быстро вскочила с постели. Ее черная коса расплелась и волнистые волосы рассыпались по спине и плечам. Она судорожно стала приводить их в порядок, затем открыла шкаф, достала из него пальто и шляпу и начала одеваться.

Совершенно готовая к выходу, она направилась к двери, но последняя отворилась ранее, и на пороге появился Петр Иннокентьевич.

Марья Петровна не заметила его осунувшегося лица и поседевших волос, она думала лишь о совершенном им преступлении – что оно совершено именно им, она не сомневалась ни на минуту – и отступив на середину комнаты, со сверкающими глазами, протянула свою правую руку по направлению к стоявшему в дверях отцу, как бы защищаясь.

– Убийца! – крикнула она хриплым голосом.

Толстых не ожидал этого и отшатнулся, как пораженный, но через мгновение оправился и крикнул в свою очередь:

– Несчастная тварь!

Дочь, оставаясь в той же позе, повторяла:

– Убийца! Убийца!

– Несчастная! – в исступлении простонал Петр Иннокентьевич. – Этот человек был твой любовник! Он опозорил мою седую голову, и я отомстил ему…

– Да, да… он был мой любовник! – медленно, отчеканивая каждое слово, произнесла Марья Петровна.

– Бесстыдная! Ты мне смеешь говорить это в лицо…

– Я любила его…

– Негодяя?

– Я любила его! – повторила она. – Я любила его!

– Несчастная! Ты так низко пала, что хвастаешься своим позором!

– Ваше мщение, Петр Иннокентьевич, было бессмысленно, безобразно, несправедливо… – медленно заговорила она, сделав несколько шагов по направлению к стоящему у двери отцу. Да оно и не достигает цели… Я так же виновата, как и он… и буду любить вечно его одного, буду жить памятью о нем.

– О, не своди меня с ума!

– Так убей меня, убей и меня!

Толстых схватил стул и, подняв его, бросился на дочь. Произошла бы безобразная сцена, если бы подоспевший Гладких не схватил сзади его руку и не предупредил удара.

– Что ты делаешь, опомнись! – воскликнул Иннокентий Антипович.

– Ты прав! – сказал Петр Иннокентьевич, бросая на дочь взгляд, полный ненависти. – Об эту мразь не стоит марать рук. Она сумасшедшая!..

– Конечно, я сумасшедшая! – повторила Марья Петровна. – Я обезумела от горя и отчаяния.

– Петр, сжалься над ней, ведь она – твоя дочь… – сказал Гладких.

– Эта гадина не дочь мне…

– Петр, после этой ужасной ночи и ты можешь быть безжалостен… Прости ее, помни, что и ты не прав.

Толстых поник головою. Невыносимое нравственное страдание отразилось на его лице. Видимо, его мысли боролись с смутившим его душу чувством.

– В память твоей матери, – после долгой паузы обратился он к дочери, – этой честной и уважаемой женщины и верной любящей жены, я сжалюсь над тобой… Слышишь, сжалюсь… Я не прощу тебя, но позволю тебе остаться в моем доме…

Марья Петровна дико захохотала.

– Вы, вы хотите сжалиться надо мной! – с горькой усмешкой начала она. – Да разве ваше сердце знает чувство жалости? И я разве просила вас о ней? Сжалиться надо мной! Да если бы вы и на самом деле вздумали надо мной сжалиться – я отказываюсь от вашей жалости… слышите… отказываюсь.

– Слышишь, что она говорит? – обратился Петр Иннокентьевич к Гладких. – Нет, она не помешана, она просто бесстыдна и подла… она погибла совершенно…