Новгородская вольница

Гость сделал вид, что не слыхал этого замечания, и продолжал:

– И мне пришла в голову мысль…

– Какая?.. Взять с собой ящик вина?

– Нет, а вот что это, верно, ваш Гритлих снюхался с бродягами русскими и подманил их… Примите-ка скорей меры, велите сейчас позвать его, я из него все выпытаю, да прикажите осмотреть замок и приготовиться к обороне.

Эдуард фон Доннершварц в глубине души ненавидел Гритлиха и всеми силами старался восстановить против него фон Ферзена.

– Нет, братец, не теперь! Гритлих еще теперь на охоте. Да и что тебе дался этот Гритлих? Даже хмель спадает с тебя, как только ты заговоришь о нем. Я давно замечаю, что ты ненавидишь сироту, и, конечно, особенно с тех пор, как он перебил у тебя славу на охоте. Помнишь белого медведя, от которого ты хотел уйти ползком!

Доннершварц вспыхнул. Этой историей его дразнили уже давно.

– Сами вы белый медведь! – крикнул он вскочив со скамьи. – На другого бы я пожаловался своему мечу, который сорвал бы его седую голову, но на вас… смотрите, я не всегда терпелив.

Фон Ферзен захохотал.

– А что, видно, за живое задело, господин рыцарь белого медведя… Ты, верно, и от него хотел уйти, чтобы пожаловаться своему мечу, так как вместо него у тебя на боку торчала колбаса, а через плечо висела фляга. Я, признаюсь, сам этого не видел, но мне рассказывал Бернгард…

– Бернгард!.. Вот еще кого вы выбрали в свидетели!.. Он не лучше вашего Гритлиха… Если он осмелится это сказать при мне, я тотчас же брошу ему вызывную перчатку… несмотря на то, что ваша Эммхен умильно поглядывает на него…

– Смотри, Эдуард, бросишь и не разделаешься; Роберт сам горяч…

– Хоть бы он был горячее огня… Шутки в сторону, зачем вы принимаете еще этого шелкового рыцаря, у которого все достояние снаружи, а в кармане засуха?

– Да ведь и твой карман не жирен, не хвастайся, брат. Карман Бернгарда еще тем превосходит твой, что отворен настежь для всех. Но чего же ты нахохлился, что тебе не по нраву? Полно, Доннершварц, я знаю, что ты любишь меня и ревнуешь старика ко всем. Не бойся, я умею это ценить. Вот тебе моя рука, я хоть и люблю Роберта, этого благородного рыцаря, но будь уверен, что и ты мне также дорог…

Доннершварц почтительно схватил руку фон Ферзена и патетически произнес:

– Вы увидите при первом случае, когда вам понадобится моя рука, кто из ваших приверженцев более всех вам принесет пользы. Довольно говорить, время докажет.

– Поговорим-ка лучше о русских, – снова перебил его фон Ферзен. – Как ловко они подкараулили моего рейтара. С каким наслаждением я сделал бы из них бифштекс… Да, – продолжал он задумчиво, – их рысьи глаза никого не просмотрят, теперь того и гляди наскачут они на мой замок.

– Не бойтесь, Ферзен, к нему пойдет дорога только через мой труп, но необходимо поговорить о деле.

– Да этим и кончить? Только говорить о деле – теперь мало. Я послал отряд своих рейтаров собирать вассалов и приглашать соседей. Кто меня любит, тот, верно, придет первый.

– Это я – всегда с вами и за вами, как тень ваша… Но все же я возвращусь к Гритлиху. Его необходимо выслать из замка или же вы будете дожидаться, чтобы за нами пришли его земляки с дубинами и кистенями?

– Хорошо, хорошо… Скажи ему, когда он вернется, за меня, что знаешь, и дай ему денег на дорогу из моего…

– Я ему не дам старого гвоздя из подковы лошади… Ему за вас подарит охотно фрейлейн Эмма дорогое кольцо, да пожалуй и с пальчиком… О, черт возьми, не могу думать, что золото и ржавчину вы держите вместе.

– Ну, цыц, опять за свое! – прикрикнул на него сердито фон Ферзен.

Доннершварц замолк.

Послышался шорох легкой походки, и юная Эмма резво впорхнула в комнату. При ее появлении лицо ее отца прояснилось, брови раздвинулись и глаза засияли добрым блеском. Так солнце, вспыхнув на небе, озаряет своим блеском черную пучину и ярко раззолачивает ее своими лучами.

VII. Два соперника

– Эммхен, моя милая Эммхен! – воскликнул радостно старик фон Ферзен. – Наконец-то ты навестила отца!

Он открыл ей свои широкие объятия и обнял своими могучими руками ее гибкий стан.

– Здравствуйте, папахен! – нежно сказала Эмма и сделала книксен Доннершварцу, глядевшему на нее плотоядным взглядом и расшаркавшемуся перед ней, неистово гремя шпорами.

– Посмотрите, папахен, – радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая маленький костяной лук с серебряной стрелой, – это подарил мне мой братец – Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…

– О, моя прелесть, – заметил отец, любуясь дочерью и трепля ее по розовой щечке.

– Да что это, милый папахен, нас совсем забыл молодой Бернгард? Он обещал мне привезти бусы.

Фон Ферзен обернулся к Доннершварцу, с открытым ртом не отрываясь смотревшему на молодую девушку и насупившемуся при имени Бернгарда.

– Ты что замолк? Куда девалась твоя храбрость? Или струсил девочки? Глядит на нее, как собака на дичь?

Старик раскатисто захохотал.

Доннершварц очнулся от немого созерцания.

– А я хочу подарить фрейлейн Эмме ожерелье из львиных зубов – большая редкость в нашей стороне. А стрел таких и луков я не имею. Есть у меня лук…

Он не успел кончить своей речи, как на дворе послышался конский топот.

Фон Ферзен ссадил Эмму с коленей и скорыми шагами подошел к окну.

– Мелькнуло чье-то белое перо, – сказал он. – Но что это значит? Ни трубач, ни кто другой не дает знать о прибывшем. Верно, кто-нибудь из наших.

– Белое перо? Ах, папахен, это мой любимый цвет! Верно, это…

Ее голубые глазки заискрились, как незабудки.

Статный рыцарь, с длинными белыми перьями на шлеме, в щегольском того времени вооружении, быстро вошел в комнату и не дал договорить Эмме свое имя.

Его гладко отполированные латы сверкали под шелковой белой перевязью, охватывающей его стан, лосиные до локтей с раструбами перчатки и коротенький меч в хитрочеканенных и позолоченных ножнах придавали ему вид щеголя.

Он почтительно раскланялся с фон Ферзеном и приветливо с фон Доннершварцем и, видимо, с особенным чувством с Эммой, затем поднял забрало своего шлема, ловко снял его, и черные кудри рассыпались по его плечам.

– Узнали, узнали! Роберт! А мы тебя ожидали и недавно еще говорили о тебе, – сказал фон Ферзен, протягивая ему руку.

– Мне остается только благодарить вас.

– И я говорила о вас, Роберт, – вставила свое слово молодая девушка. – Я удивлялась, что вы совсем забыли нас. Неужели вам приятнее гоняться по лесами за страшными дикими зверями?

– Чем за девчонками, – захохотал фон Ферзен и сильно закашлялся. – Накажи его, Эммхен, за эту забывчивость в пример другим.

– О, сейчас! – воскликнула она, выпорхнула из комнаты и через минуту возвратилась, держа в руках белую ленту.