Коронованный рыцарь

Оленин поднял голову.

– Милый дядя, я не знаю, как благодарить тебя за доброе слово… но ты мне помочь не можешь…

– Ты думаешь?.. У меня есть связи, знакомства…

– Увы, никто не поможет…

– Уж и никто…

– Ты прав, не никто… Один человек мог бы мне помочь…

– Кто же это?

– Государь.

– Государь… – повторил Дмитревский. – Ну, это значит, конечно, никто, потому что государь у нас не потворщик любовным шашням… В этом отношении он более чем строг, и едва ли найдется человек, даже из очень близких к нему, который решился бы доложить ему о подобном деле…

– Увы, я знаю это сам, и она это знает… – опустил голову Виктор Павлович.

– Что же ты намерен делать?

– Исполнить ее волю.

– В чем же состоит она, можно полюбопытствовать?

Оленин рассказал вкратце желание Ирены Станиславовны.

– Ее нельзя назвать требовательной, – заметил Дмитревский.

– Ты думаешь?

– Я не только думаю, но это очевидно, другая потребовала бы открытой совместной жизни.

– Это было бы лучше.

– То есть как лучше?..

– Так, это не было бы тем дамокловым мечом, который теперь висит надо мной и не дает мне дышать спокойно. Она это знает… Я ей предлагал обвенчаться – она отказалась.

– Вот как!

– Да, она знает, что тогда я буду ее господином, а теперь я ее раб.

– Но в чем же дело? – невольно спросил Иван Сергеевич.

– Я не могу этого сказать тебе.

– Мне?

– Ни тебе, никому на свете.

– Но почему же? Ведь я не пойду доносить, – обиделся старик.

– Не то… Это тоже одно из ее условий.

– Но она не узнает.

– Она узнает все.

– Ты ею напуган, как малый ребенок.

– Ты ее не знаешь… Наконец, я дал ей только сейчас честное слово.

– Это другое дело. Я не настаиваю.

Оба снова замолчали.

Дмитревский стал по-прежнему ходить медленными шагами по кабинету, а Оленин снова погрузился в свои думы.

– Письмо! – вошел в кабинет Петрович и подал на подносе Ивану Сергеевичу большой конверт, запечатанный круглою печатью черного сургуча.

Дмитревский взял письмо и сел на диван.

Сломав печать, он вынул из конверта вчетверо сложенный лист толстой бумаги, развернул его и стал читать.

– Это касается и меня, и тебя, Виктор, – сказал он, окончив чтение.

– Меня?

– Это письмо от Архарова; он пишет, что завтра выйдет высочайший приказ о назначении меня товарищем министра уделов, а относительно тебя пишет, что он говорил государю и его величество благосклонно отнесся к причине, задержавшей тебя в Москве. На днях он уведомит тебя, когда можно представить тебя государю… Ты будешь, он, по крайней мере, надеется, принят снова на службу в гвардию, тем же чином…

– Не забыл… Спасибо ему… А тебя, дядя, поздравляю от души.

– Есть с чем… Я даже не знаю, что я буду делать… В этом министерстве уделов я, кажется, буду не у дел…

– С твоей-то светлой головой, да ты сразу обнимешь всю их канцелярскую премудрость…

– Однако своего дела ты не хочешь доверить рассудить этой светлой голове, – съязвил Иван Сергеевич.

– Дядя, – укоризненно начал Оленин.

– Молчу, молчу, я пошутил.

В это время раздался звонок.

Оказалось, пришли два бывших сослуживца-товарища Дмитревского, Беклешов и князь Друцкой. Дмитревский познакомил их с своим племянником.

Хозяин стал рассказывать гостям о своем трехдневном аресте, о двукратном представлении государю, обеде во дворце и наконец предстоящем назначении.