Коронованный рыцарь

Он тоже молчал, невольно залюбовавшись так неожиданно появившейся перед ним прекрасной женщиной.

Она действительно была восхитительна.

Тяжелые складки облегали ее роскошные, рано и быстро развившиеся формы, высокая грудь колыхалась, на матовых смуглых щеках то вспыхивал, то пропадал яркий румянец – след все же переживаемого ею, видимо, внутреннего волнения.

Высоко закинутая голова, неудающаяся, деланная презрительная улыбка и деланный же нахальный вид доказывали последнее еще красноречивее.

Виктор Павлович сидел под взглядом этой женщины как в столбняке – он похож был на кролика, притягиваемого взглядом боа и готового броситься в его открытую пасть, чтобы найти в ней блаженство гибели.

Все думы, все мысли как-то моментально выскочили из его головы, и она, казалось, наполнялась клокочущею, горячей кровью.

– Ирена… – задыхаясь, произнес он и бросился к ней.

Она как будто ожидала именно этого и отстранила его, бывшего уже совсем близко от нее, своей рукой.

Разрезной рукав капота позволил ему увидеть, точно отлитую из светлой бронзы, обнаженную почти до плеча руку.

– Я не ожидала, что вы так рады встрече со мной, Виктор Павлович! – насмешливо произнесла она.

Руки, поднятые для того чтобы обнять эту чудную женщину, опустились.

Он отступил и как-то весь съежился.

Обливаемый у колодца горбун почему-то пришел ему на память.

Холодная дрожь пробежала по его телу.

– Ирена… – тоном мольбы снова произнес он.

– Добро пожаловать, дорогой муженек… Довольны ли вы своей холостой квартирой?

Он молчал.

– Присядем, что же мы стоим… Вы как-то странно принимаете гостью, даже не предложите сесть…

Она звонко засмеялась, сделав особое ударение на слове «гостья».

Он бросился подвинуть ей кресло.

– Нет, я сяду здесь, – сказала она и быстро направилась к турецкому дивану, уселась на нем, вытянув свои миниатюрные ножки в красных сафьяновых туфельках и чулках телесного цвета.

Виктор Павлович стоял, судорожно сжимая рукой спинку кресла.

Она снова подняла на него смеющиеся глаза.

– Что ж вы не ответили мне, довольны ли вы вашей квартирой, которую я убрала с такой заботливостью, с таким старанием и с такой… любовью…

Она снова захохотала, подчеркнув это последнее слово.

Этот хохот произвел на него впечатление удара бичом.

– Что вам от меня надо?.. Зачем вы меня мучаете?.. – прохрипел он.

Его горло, видимо, сдавливали нервные спазмы.

– Ха, ха, ха… – снова разразилась она веселым хохотом, – мучаю… Чем же это, позвольте вас спросить, мучаю… Не тем ли, что позаботилась устроить вам удобную квартиру, сообразную положению капитана гвардии… Вы, впрочем, исключены, кажется… Вы забыли и о службе, и о карьере для прекрасных глаз Зинаиды Владимировны…

– Ирена, – перебил он ее, – я запрещаю вам произносить это имя…

– Запрещаю… – фыркнула она. – Запрещаю… Кто же это вам дал право мне что-нибудь запрещать или позволять?.. Если так, то вы каждый вечер будете слышать от меня это дорогое имя, которое я профанирую, по вашему мнению, моими грешными устами. Грешными… А ведь они были, быть может, почище и посвятей, чем уста Зинаиды Владимировны… А кто сделал их грешными? Отвечайте!

Виктор Павлович молчал, до боли закусив нижнюю губу.

– Вы молчите… Извольте, я не буду задавать вам более таких щекотливых вопросов, но помните, что слово «запрещаю» относительно меня вы должны навсегда выбросить из вашего лексикона.

– И вы для этих разговоров удостоили меня своим посещением, да еще и неизвестным мне путем? – делано холодным тоном спросил Оленин.

– Для чего бы то ни было, я имею полное право, когда хочу, приходить к моему мужу, а путь очень прост. Вам стоило обратить внимание на глубину двери, ведущей отсюда в кабинет, чтобы догадаться, что в толстой стене, разделяющей эти комнаты, устроена лестница, ведущая наверх, а в боковой стене двери есть другая, маленькая, дверь, запирающаяся только изнутри и ключ от которой находится у меня. Удовлетворено ли ваше любопытство?

– Это, однако, не объясняет мне ничего в наших отношениях, да и самое требование ваше о моем переезде сюда, в квартиру с такими странными приспособлениями, мне, признаться, совсем непонятно…

– Вот как… А вам было бы, конечно, понятнее, проделав с бедной, беззащитной девушкой постыдную комедию, лишив ее честного имени, бросить ей подачку и передать другому, успокоившись устройством таким способом ее судьбы… Это для вас понятнее?

– О какой подачке вы говорите?.. Я хотел разделить с вами мое состояние…

– А разве это не подачка? Разве значительность суммы может изменить дело, разве десять рублей не все равно, что десять тысяч, сто тысяч, миллион даже, разве сумма цены изменяет факт купли? – взволнованно заговорила она и даже отделилась всем корпусом от спинки дивана.

– Но… – растерянно и смущенно перебил ее Оленин, – я предложил вам этот дележ после того, как вы отказались обвенчаться со мной вторично и сделаться на самом деле моей законной женой… Я и теперь снова предлагаю вам это, вместо этой устроенной вами для меня тюрьмы и исполнения вами роли тюремщика…

– Тюрьмы, – усмехнулась она. – За ваше преступление тюрьма – небольшое наказание, а такого тюремщика вы и совсем не стоите… А может быть, вам бы хотелось в его роли видеть Зинаиду Владимировну…

– Ирена!

– Что… Ирена… Я вам сказала, что я не перестану говорить о ней, и не перестану…

Она уже сползла с дивана и, опустив ноги на пол, топнула ножкой.

– Но почему же вы не хотите быть моей женой? – прошептал он совершенно подавленным голосом.

– Не чувствую ни малейшего желания изменить свое положение.

– Что же хорошего в этом положении?

– А что же дурного? Я девица Родзевич… Живу с своей теткой. Свободна, как ветер… Меня окружают поклонники, которым я, благодаря вам, могу безнаказанно дарить свое расположение в весьма осязательной форме…

– Ирена… замолчи! – вскрикнул он.

– Почему я должна молчать… Мы вдвоем, и я говорю вам правду… Мне терять нечего… Надо только действовать с умом, а его я не пойду занимать у вас… Я довольствуюсь вашим состоянием…