В действующей армии

– Идём на перевал, – сказал мне генерал и внезапно встал с камня, – надо отдавать распоряжения, а если суждено быть убитыми, убьют и здесь и там! Там всё же ближе к своим, хоть мёртвых, а подберут…

И мы под убийственным огнём, буквально под свинцовым градом стали взбираться на перевал.

На вершине первого мы остановились.

Вдруг генерал Ренненкампф спокойно заметил:

– Я ранен в левую ногу, надо узнать не сломана ли кость?

И генерал опустился на траву, лёг на спину и попробовал поднять раненую ногу.

– Нет, славу Богу, нога цела… – произнёс он.

– А я ранен в правую руку… – послышался голос адъютанта Поповицкого.

Лёжа на спине, генерал вынул часы и сказал.

– Без десяти минут час.

Он встал на одной ноге и попробовал наступить на раненую ногу, но не мог.

В это время подбежал отставший во время входа на перевал начальник штаба и трубач.

Все мы, несмотря на просьбы генерала, не желавшего подвергать нашу жизнь опасности, так как выстрелы не прекращались, подняли генерала и понесли его из линии огня. Подбежавший врач Саличев остановил кортеж и тут же под огнём сделал генералу первую перевязку.

Он хотел остаться в строю и только по настоятельному совету врачей и командующего армией уехал в Ляоян.

Так ведут себя герои.

XXVI. Роль китайцев на войне

Роль китайцев в настоящей войне далеко недвусмысленна.

Помогая во всём японцам, они уклоняются от нас, прикрываясь приказом о соблюдении строгого нейтралитета.

Чтобы всё это разъяснить, приведу лишь факты, предоставляя каждому делать выводы по своему усмотрению.

Идёт разъезд японцев – впереди дозорные китайцы.

Свалила вражья пуля христолюбивого воина – обдирает его китаец.

Спрашивает казачек дорогу или название села у китайца – ответ «бутунды», что значит: не понимаю. Это в лучшем случае, в худшем же его выводят из села и направляют на устроенную японцами засаду.

Это «бутунды» является прямым продуктом приказа властей и сношений с японцами. Вот случай, как иллюстрация:

Проезжает офицер с небольшой командой через деревню.

Выходит рослый, пожилых лет китаец и, даже не скрывая намерение, громко пересчитывает число проходящих людей.

– Как зовётся деревня? – спрашивает офицер.

– Бутунды! – следует обычный ответ.

Но наученный опытом офицер знает, что ему надо предпринять. Нагайка свистнула в воздухе и оставила полосу на физиономии китайца.

– Сундзяпуза! шанго капитан, татады капитан,[10 - Значит: хороший начальник, большой начальник.] – отвечает китаец.

– Сколько вёрст до такой-то деревни?

– Бутунды!

Опят нагайка, а за ней точный и верный ответ китайца.

Другой случай.

Обращается офицер за чем-либо к китайцу. Ответ обычный.

Зовут переводчика, переводчик к несчастью китайца сам манза. Спрашивает. Результат тот же. Переводчик начинает усовещевать, говоря, что он такой же манза, следовательно не понять его невозможно. И это не помогает. Подходит другой китаец, переводчик к нему, но первый китаец уже кричит:

– Не смей отвечать этим чертям.

Вновь пришедший китаец упирается на своём проклятом «бутунды» и конец. Опять нагайка и вновь прекрасный результат её действия. Полное просветление мозгов и великолепное понимание не только китайского, но даже и русского языков.

Посылают людей на фуражировку, и, само собой, у китайцев нет ничего продажного, а между тем, поискав немного, находят спрятанные в лесу стога. Деревушка в три фанзы, потребность её в соломе крайне незначительна, даже допустив, что все жители обладают скотом, всё же запас кажется чуть ли не годовым. Зная предусмотрительность японцев и уже не первый раз пользовавшиеся их устроенными в тылу наших передовых частей складами, нижние чины хорошо понимают, в чём дело, но должны проходить мимо, – насильно отбирать нельзя.

Посылают за коровой. Нашли, торгуются. Китаец за плохенькую пудов в 5 просит 150 рублей. Рядятся, ничего не выходит. Отсчитав согласно справочной цене по 7 р. за пуд 35 целковых, корову забирают и ведут. Китаец со злостью бросает деньги на пол, объявив:

– Если мне не дают 150 р., то я дарю её вам! Денег не надо!

Но всё же он идёт за фуражирами и приносит жалобу начальнику: не уплатили мол за корову.

Виновный разыскивается и зачастую платится, благодаря показаниям китайца.

Хунхузы, да и мирные жители (отличить их друг от друга нельзя) подкрадываются к нашим постам или нападают на развозящих летучую почту и, гоняясь лишь за оружием, убивают их, раненых истязают, над трупами надругаются.

Примеры кражи из фанз у спящих винтовок нередки.

Узнать, кто украл – хунхуз или землепашец – нельзя, последние всегда скрывают первых.

Остановлюсь на этом и выясню положение наших войск, которое в свою очередь очертит деятельность китайцев.

В бою китайцы помогают японцам, наших раненых грабят, указания дают ложные – подводят под пули японцев, фураж и провиант добровольно не продают, устраивают склады для неприятеля, своими часто лживыми жалобами вызывают незаслуженное наказание, стоит отделиться по делам службы, как солдата убивают, заснёт солдат в фанзе – и тут ему покоя от манзы нет, его обкрадывают, выгонять же хозяина из его дома не позволяют – не гуманно, достаточно того, что бедному китайцу приходится стеснить свою семью на ночь.

Политика гуманности принимается азиатом как признак слабости, великодушие и малодушие в его понятии одно и тоже.

Из века в век привыкший поклоняться одной лишь силе, которая выражается физически – казнью, пытками, поркой, китаец положительно уверен, что тот, кто его бьёт, именно и есть его начальник – властелин.

Чувство же справедливости на практике манзе неизвестно. В внутреннем строе государства, где на подкупе основана даже раздача высших должностей, слово богатство вполне заменяет правосудие.