– Я так не могу! – заупрямился было генерал, но его шутя втащили в воду в мундире и купали до тех пор, пока не смыли с головы накладку.
После купанья генерал просился ехать домой, чтобы переодеться.
Григорий Александрович его не пустил, привез его к себе мокрого с блестящей головой обедать, играть в карты, танцевать и быть таким образом целый вечер всеобщим посмешищем.
Генерал перестал хвастаться своею близостью к светлейшему.
Другой статский сановник считал себя тоже одним из близких и коротких людей в доме Потемкина, потому что последний входил иногда с ним в разговоры и любил, чтобы тот присутствовал на вечерах.
Самолюбие внушило ему мысль сделаться первым лицом при князе.
Обращаясь с последним час от часу фамильярнее, он однажды сказал ему:
– Ваша светлость не хорошо делаете, что не ограничите число имеющих счастье препровождать с вами время, потому что между ними есть много пустых людей.
– Твоя правда, – отвечал Григорий Александрович, – я воспользуюсь твоим советом.
Вечером Потемкин расстался с ним, по обыкновению, очень ласково и любезно.
На другой день он приехал к князю и хотел войти к нему в кабинет, но перед ним вырос лакей.
– Не велено принимать!
– Как не велено, ты, верно, братец, ошибаешься во мне или в моем имени.
– Никак нет-с, ваше превосходительство, я довольно вас знаю и ваше имя стоит первым в реестре лиц, которых его светлость, по вашему же совету, не приказал к себе допускать.
С этого времени князь на самом деле никогда уже не принимал зазнавшегося непрошенного советчика.
Не любил также светлейший князь и открытой лести, и раболепного прислужничества. К нему нельзя было, что называется, прислужиться, при нем надо было служить.
Состоять ординарцем при светлейшем князе считалось особою честью, потому что трудная обязанность – продежурить сутки в приемной перед его кабинетом, не имея возможности даже иногда прислониться – выкупалось нередко большими подарками и повышениями.
Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за большие деньги у своих товарищей право бессменно провести трое беспокойных суток в приемной князя, часто страдавшего бессонницей и катавшегося иногда в такое время на простой почтовой телеге то в Ораниенбаум, то в Петергоф, то за тридцать пять верст по шлиссельбургской дороге в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его замка.
К несчастью молодого честолюбца, сон, как нарочно, овладел князем, и под конец вторых суток добровольный ординарец истомился и изнемог, затянутый в свой парадный камзол.
Только перед утром третьего дня судьба улыбнулась ему.
Князь потребовал лошадей и поскакал в Петергоф, посадив его на тряский облучок повозки.
У счастливца, как говорится, едва держалась душа в теле, когда он прибыл на место назначения, но зато в перспективе ему виделись ордена и повышения.
– Скажи, пожалуйста, за какой проступок назначили тебя торчать у меня столько времени перед кабинетом? – спросил у своего спутника Григорий Александрович, очень хорошо понимавший трудности дежурства.
– Чтобы иметь счастие лишний час видеть вашу светлость, я купил эту высокую честь! – ответил подобострастно молодой человек.
– Гм! – значительно откашлянулся князь и затем добавил: – А, ну-ко, стань боком.
Ординарец через силу сделал ловкий полуоборот.
– Повернись теперь прямо на меня.
И это приказание было отлично исполнено.
– Посмотри теперь прямо на меня.
Молодой человек, подкрепленный надеждою, при таком тщательном, непонятном ему осмотре, исполнил и это с совершенством.
– Какой же ты должен быть здоровяк! – произнес Потемкин и пошел отдыхать.
Счастье не улыбнулось честолюбивому ординарцу.
Он не получил ничего.
Оригинально проучал Григорий Александрович и недобросовестных игроков.
Светлейший очень любил играть в карты, преимущественно на драгоценные каменья.
Как-то один из вельмож проиграл ему довольно значительную сумму и уплатил ее бриллиантами, которые стоимостью были гораздо меньше проигрыша.
Князь узнал об этом лишь на другой день, когда велел ювелиру оценить каменья.
Не сказав ни слова, и не показывая вида неудовольствия при встрече, он задумал наказать недобросовестного игрока и предложил ему принять участие в загородной прогулке.
Тот согласился.
Григорий Александрович позвал кучера, который должен был везти этого вельможу, и приказал ему устроить так, чтобы коляска при первом сильном толчке сорвалась с передка и упала, а кучер с передком ехал бы дальше, не оглядывась и не слушая криков.
День был выбран холодный и дождливый.
Григорий Александрович, обыкновенно ездивший в карете, поехал на этот раз верхом, а все приглашенные на прогулку, по желанию князя, отправились в открытых экипажах.
Отъехали довольно далеко от Петербурга в безлюдное, пустынное место, где негде было укрыться от дождя.
Небо между тем кругом заволакивалось густыми тучами.
На дороге пришлось проезжать громадную лужу.
Когда коляска, в которой сидел вельможа, въехала в воду, князь крикнул кучеру: «Пошел!» – и сам, поворотив круто коня, поскакал назад, а за ним все сопровождающие его.
Кучер, согласно полученному приказанию, хлестнул лошадей и дернул коляску так сильно, что она, сорвавшись с передка, села посреди самой лужи.
Вельможа начал кричать и браниться, но кучер, не слушая ничего, уехал на передке.
Как нарочно, в эту самую минуту полил проливной дождь.
Вымоченный насквозь вельможа должен был поневоле тащиться назад в Петербург пешком несколько верст, по колено в воде и грязи.