Блуждающий меж звезд

– У меня столько вопросов…

– Я же уже говорил тебе: нельзя сразу получить ответы на все, иначе просто сойдешь с ума.

Льюис перебрался на колени к Профессору и, свернувшись клубком, замурчал. По какой-то неведомой причине он доверял этому старику и видел в нем нечто большее, чем просто рядового человека.

– Я живу в своем доме в разные моменты жизни, перескакивая от одного к другому благодаря обычной силе мысли. Потому я и сказал тебе, что я повсюду: в каждой точке времени и пространства. Знаешь, – Профессор улыбнулся, не поднимая взгляд, – пожалуй, я и есть дом. Ты не подумай, я не пленник – это мой сознательный выбор. Здесь все, что мне так дорого, включая коллекцию пластинок, которую я собирал целую жизнь.

– Как так вышло, что обычный мир неожиданно превратился вот в это?

– Обычный? О, нет-нет. Это не обычный мир. Ты вспомнишь. А теперь скажи мне, Дэвид, кого ты видел последним, прежде чем попал ко мне? – поглаживая кота по голове, спросил Профессор.

– Патрика Мэрлоуза и Сэйди Каннингем.

– Хм, вот по какому пути ты пошел.

– Вы их знаете? – удивился Дэвид, хотя в действительности ожидал нечто подобное.

– Знаю. Более, чем просто хорошо.

– А я? Я тоже их знаю? У меня было такое чувство…

– И ты их знаешь. Ты встретил Патрика и Сэйди не случайно. Твое подсознание пыталось как-то зацепиться за меня, и ты их нашел. Прямое попадание, мой мальчик.

– Кто они?

– Давай начнем с другого вопроса. Ты помнишь что-нибудь о Сэйди?

– Ммм… Я уже думал об этом Профессор. Ничего, – пожал плечами Дэвид Розен.

– Тогда зайдем с другой стороны, – Профессор аккуратно снял кота со своих колен и переложил на диван. – Помоги мне подняться? Сегодня колени совсем меня не слушаются. Может быть, глупо, но мне иногда нравится чувствовать себя по-настоящему старым.

Дэвид протянул старику руку, и тот с силой ухватился за нее. Заскрипели старые кости, но ему все-таки удалось встать на ноги. Не зная, что задумал Профессор, Дэвид просто наблюдал за ним: шаркающей походкой он направился прямиком к пианино, чьи черные и белые клавиши хранили воспоминания о руках множества людей, прикасавшихся к нему. Какие-то были большими с огрубевшей кожей, какие-то тонкими и нежными цвета свежего молока, но каждые изо всех сил старались выпустить на свет музыку, правда, не у всех это получалось. Оказавшись возле музыкального инструмента, Профессор провел кончиками пальцев по закрытой крышке: «Привет, старый друг. Я вынужден потревожить тебя ото сна, так как мне нужна твоя помощь».

Мистер Розен готов был поклясться, что на долю секунды услышал недовольное ворчание, исходившее из недр инструмента.

– Дэвид, подойди к нам, – сказал Профессор, бережно поднимая крышку, чтобы высвободить старые потертые клавиши. – Он не в очень хорошем настроении, но помочь не против. Давай же, иди сюда.

Очарованный тем, как ласково старик обращается с пианино, словно с живым существом, Дэвид, не отрывая от них глаз, пересек комнату и остановился на расстоянии вытянутой руки.

– Нет-нет, прямо сюда. Вот возьми стул и садись.

– Но зачем?

– Сам все поймешь без лишних вопросов! – воскликнул старик, делая пару шагов назад.

Неожиданно для себя Дэвид застыл. Откуда-то из недр груди поднялся необъяснимый страх, парализовавший все тело от пальцев ног и до кончиков волос на голове. Страх сильно сдавил ему горло, отчего стало трудно дышать, а перед глазами поплыли черные пятна. Так странно, будто его подсознание знало что-то такое, чего он не должен или не хотел помнить, что-то, от чего он так старательно пытался скрыться. Прислушавшись к внутреннему голосу, Дэвид отрицательно замотал головой.

– Нет, я не хочу.

– Не бойся, – настаивал Профессор. – Ты ведь сам пришел ко мне, а теперь пытаешься сбежать? Не позволяй страху взять над тобой верх, иначе ты так и останешься топтаться на месте, не добравшись до финиша.

Дэвид прекрасно слышал и понимал, что говорит Профессор, да только в груди от его слов все сильнее разгоралось желание убраться прочь.

– Сейчас твои эмоции изо всех сил сражаются с разумом и побеждают. Но разве это то, чего ты действительно хочешь? Отключи страх и прислушайся к разуму, не обремененному пагубным воздействием чувств, который старается проанализировать ситуацию. Что он тебе говорит?

Перебороть страх даже на одну секунду – занятие непростое, ведь его склизкие щупальца крепко хватают тебя и пытаются утащить вниз в густое вязкое болото, где нет места здравому смыслу. Ты рвешься вверх, чтобы сделать глоток свежего воздуха и попытаться избавиться от мерзкого привкуса болотных растений во рту, а вместо этого он с еще большей силой тянет тебя вглубь: чем больше сопротивляешься, тем сильнее засасывает. Поэтому, чтобы его урезонить, нужно не сопротивляться, а просто перестать замечать, дав полноту власти разуму.

И пусть не с первого раза, но у Дэвида получилось. Он взглянул на себя со стороны и увидел великовозрастного болвана, не желающего принимать реальность и довольного тем фактом, что сумел отгородиться от нее, заставив себя поверить, что ее не было вовсе. Страх отступил, и, когда туман рассеялся, мистер Розен наконец увидел пианино таким, каким оно было на самом деле. Он бросил короткий взгляд на Профессора, на лице которого появилась легкая довольная улыбка, а затем взял небольшой стульчик и сел прямо напротив инструмента, но все еще не решаясь прикоснуться к нему.

– Смелее, мой мальчик. Ты знаешь, что нужно делать, – голос Профессора зазвучал совсем иначе, ведь из него ушла старческая дрожь.

Мистер Розен с трудом сглотнул накопившуюся слюну и, резко выдохнув, положил руки на клавиши пианино. Они оказались слегка холодными, но очень приятными на ощупь, хотя, возможно, ему это только показалось. «Как давно никто не прикасался к ним, чтобы согреть душу музыкального инструмента?» – подумал Дэвид, но, увидев свои руки, тут же позабыл эту мысль. Прямо перед его взором предстали тонкие детские пальцы, которые много лет назад принадлежали ему. Годы сделали свое дело: кожа огрубела, пальцы вытянулись, а ладони разрослись вширь. От тогдашнего мальчика не осталось и следа, ведь последние воспоминания о нем Дэвид загнал глубоко внутрь себя, спрятав за десятками толстых глухих дверей.

– Сыграй мне что-нибудь, – попросил Профессор.

– Но… я не умею, – голос Дэвида стал мягким без единого намека на бас и хрипотцу.

– Умеешь. Ты был очень хорошим учеником, мой мальчик. Позволь рукам все сделать за тебя.

Одна нота последовала за другой. Затем третья, четвертая и так далее. Их стройный ряд образовывал грустную мелодию, которая прежде успела так глубоко въесться в душу мальчишки, что осталась там навсегда. Пальцы умело гуляли по двухцветным клавишам, ведя музыку от пролога к кульминации, эхом, отдававшимся от стен дома. С каждым звуком комната менялась, но Дэвид не замечал этого, ведь он следил за руками, жившими своей жизнью. Бежевый узор на коричневых обоях пустился в пляс, извиваясь и перекручиваясь. Линии становились то узкими, то широкими, то исчезали вовсе, пока в какой-то момент узор не разросся по стенам до такой степени, что от коричневого цвета не осталось и следа. Кофейный стеклянный столик поначалу выгнулся вверх, а затем резко осел вниз, сбросив с себя осколками старую поверхность – теперь он был полностью деревянным. По правую руку от Дэвида шторы тоже не теряли времени: им хотелось избавиться от бархатной тяжести, и потому волокна принялись вращаться вокруг своей оси, с каждым оборотом становясь тоньше и прозрачней. Раз, два, три! И вот на окне висит прозрачный кружевной тюль. И только колокольчики продолжали болтаться под потолком, раскачиваясь в разные стороны и дополняя музыку, лившуюся из пианино.

А мальчик все играл и играл на радость своему учителю. Ему не хотелось останавливаться, поскольку впервые за долгие годы он почувствовал себя настоящим и, самое главное, живым. В груди в такт аккордам билось юное сердце, полное сил и надежд, ничем не напоминавшее тот дряхлый кусок плоти, что только и умел с пробуксовывая перегонять густеющую кровь. Как много он забыл! Как много закопал в самом себе! А все ради чего? Он не помнил, но вряд ли оно того стоило. Продолжая рождать музыку, Дэвид почувствовал страх, но совсем не тот, что прежде – он боялся остановиться, так как не хотел снова превратиться в постаревшую версию себя, и потому с новой силой обрушился на инструмент. Ведь, может быть, музыкой он сможет вытравить все то, к чему сейчас испытывал презрение.

– Дэвид, – раздался тихий голос из-за плеча, – хватит, остановись.

Но мальчик не послушал его, а лишь закрыл глаза, чтобы еще дальше отделиться от мерзкой реальности.

– Дэвид, – сухая ладонь Профессора ухватила его за руку, и мечтательный туман рассеялся.

Он перестал играть, несколько секунд посмотрел на дрожащие руки, а затем положил их на колени и перевел дыхание.

– О чем ты думаешь? – поинтересовался старик, которого, впрочем, уже не повернулся бы язык назвать стариком.

– Я думал, что смогу… – признался мальчик.

Хоть память Дэвида и напоминала решето, но теперь он отчетливо понимал, что всю жизнь пытался сбежать от самого себя, а сейчас при помощи музыки, вырывавшейся из недр пианино, хотел вернуться обратно. Глупый парадокс, в котором Дэвид Розен не нравится Дэвиду Розену ни в одной из вариаций. Нет, так дело не пойдет. Сжигая мосты, однажды понимаешь, что мостов больше не осталось. И что тогда? Ничего. Нужно уметь принимать себя таким, какой ты есть, но что если ты не помнишь, какой ты?

– Дэвид, ты хорошо играешь, правда, слишком торопишься и начинаешь выбиваться из ритма.

– Что? – мальчик непонимающе посмотрел на Профессора.

Перед Дэвидом стоял изрядно помолодевший лет на двадцать с лишним мужчина, облаченный в брюки, белую рубашку и черный галстук-бабочку.

– Музыка – это не только ноты и их последовательность. Здесь важна гармония и умение поддерживать нужный темп, – Профессор сопровождал свои слова жестами, словно пытаясь таким образом лучше растолковать мысль. – Ты каждый раз начинаешь хорошо, а затем ускоряешься и ускоряешься, как будто тебя кто-то преследует.

Мысли в голове Дэвида путались: его настоящая личность ускользала от него, подобно желтым крупинкам в песочных часах. В надежде остановить распад он перевел взгляд на диван, где прежде лежал Льюис, но там никого не оказалось, и тогда последняя капля взрослого Дэвида Розена оставила его юную голову.

– Простите, Профессор. Я сильно увлекаюсь. Могу попробовать еще раз? – спросил мальчик своего учителя.