Барков советского розлива

– Совсем необязательно.

Топольницкий сел на место завуча. Поманил Сорокина.

– Ближе подсаживайся!

Юноша пересел. Почти ничего похожего с младшим братом. Ага! У них же разные отчества. Значит, от разных отцов.

– Я сотрудник комитета государственной безопасности. Слыхал о таком?

Сорокин кивнул. Смотрел он в угол, избегая встретиться с ним взглядом. Значит, есть, что скрывать.

– Не догадываешься по какому поводу я собираюсь беседовать с тобой?

– Нет.

Топольницкий достал тетрадку.

– Узнаешь?

– Узнаю.

– Твоя?

– Моя.

– Читал?

– Читал.

– То, что ты не автор этого, понятно. Возникает вопрос: кто тебе дал эту тетрадь? Или ты переписал у кого-то?

– Дал.

– Кто?

– Не скажу.

– Я, кажется, сказал, откуда я. От нас никаких секретов нет. Ты это не знал? Еще раз повторяю: кто тебе дал эту тетрадь?

Сорокин еще ниже опустил голову.

– Понятно. Значит, продолжим беседу в другом месте. Ты догадываешься, где? Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Догадываюсь.

– Ты понимаешь, что там в игрушки не играют. И если там с кем-то желают поговорить, то это очень серьезно. Так что? К нам на допрос?

– Не надо.

– Тогда говори!

– Ну, меня же будут стукачом считать.

– Если ты скрываешь правду от органов, знаешь, кем ты становишься? Государственным преступником со всеми вытекающими последствиями. Говори!

– Ну…

– Говори!

– Ну, в общем, мне Вовка Зябликов дал почитать. На три дня. А этот придурок утащил ее у меня.

– Придурок – это твой младший брат? А Владимир Зябликов – это кто? Вы с ним друзья?

– Он старше меня на три года. Уже в армии отслужил. Сейчас на стройке работает. Мы так с ним пересекаемся. Ну, пили пиво у реки. Он достал эту тетрадь, стал читать. Я попросил у него. Он сначала не хотел давать. Но потом дал. Сказал, что на три дня. Если хочешь, то перепиши. Но никому не давай!

– Переписал?

– Не.

– А что так?

– Не люблю писанины. Меня и в училище за это преподаватели ругают, что не пишу конспектов. Ну, я-то вообще пишу. Ну, не успеваю я. Потом у кого-нибудь переписываю. Беру у кого-нибудь конспект и переписываю.

= Так! С конспектами понятно. Кто еще тогда с вами у реки пил пиво?

– Ну. Толька Муханов, Лёшка Коноплев. Вот. Четверо нас было. Взяли трехлитровую банку пива.

– Адрес Вовки Зябликова?

– Ну, в одном доме мы живем. Только он в другом подъезде. Квартира восемь. А комната у них прямо, как заходите в коридор. Слева будет кухня, а прямо их дверь.

–

Конечно, Зябликова можно было вызвать официальной повесткой в комитет на допрос. Тут были две причины, которые заставили Топольницкого отказаться от этого. Первая: указание полковника о том, чтобы провести это дело тихо, без шума, чтобы о нем никто не знал и автора похабщины взять за жабры без лишних свидетелей и без шумихи. Вторая: это наставление Ивана Кузьмича Огородникова, который читал им курс оперативной работы. Иван Кузьмич говорил о том, что неформальная беседа часто дает больше, чем официальный допрос в кабинете. Человек, оказавшись в кабинете, уже чувствует себя виновным, даже если за ним нет никакой вины. Такова человеческая психология, на нее давят стены, стол, протокольная запись. Человек в напряжении, он боится хотя бы на миг утратить бдительность, потому что от каждого его слова зависит его судьба, он ведет себя не так, как в обычных естественных условиях. В неофициальной же обстановке он раскован, больше склонен к откровенности. Если даже проболтается о чем-то тайном, то не сильно переживает об этом. Он знает, что в любой момент может отказаться от своих слов. «Не помню, чтобы я такое говорил. Да не может быть, чтобы я такое сказал! А докажите, что я такое говорил! Протокол же не вели».