Война, которой не было

Ноги вправили, правда передвигаюсь я на них еле– еле, голова дёргается, правая рука временами будто живёт своей жизнью. Но это меня это как-то мало волнует. К чему всё это, если я слепой. Длинная череда санчастей, санбатов, полевых госпиталей, и. наконец, стационарный госпиталь в большом городе на «большой земле». Живи и радуйся. Нет войны, нет рейсов, засад, потерь… Но нет и зрения, нет солнечного света, только темнота, звуки и запахи. Все вокруг живут, радуются, общаются и не видят, как мне плохо. Палата на восемь человек. Все офицеры, все оттуда. И все какие-то шумные. Мешают думать, спать, лежать. Да ещё рядом, положили какого-то майора. Он лежачий. Говорят, его почти разрезали автоматной очередью. Его чудом вытащили с того света врачи. Комбат из пехоты. Не могли его в другой палате положить. Вечный шум, толкотня. То ему плохо, то капельницу ставят, то ещё что-то. Да и сам хорош – всё по ночам воюет, командует. Крепко мы невзлюбили друг друга. Мне бы глаза, а ему здоровья побольше – в горло бы друг другу вцепились. А так – только на словах бьемся. А врачи всё помирить нас пытаются. Врачи! Да разве это врачи? Неучи какие-то. Голова целая, глаза целые, а ничего не видят. Так не бывает. Я в их сказки насчёт неизученного головного мозга не верю. Не изучен, потому что плохо учились в своих мединститутах.

–Мы ещё очень мало знаем о человеческом мозге. Вы можете начать видеть через час, а можете прожить всю жизнь слепым. Здесь мы бессильны. Остается только ждать и надеяться на лучшее.

Тупицы. Все тупицы. Зла на них всех не хватает. Что там за шум в палате? Комбат встал? Ну и что из этого. Коли концы не отдал, должен был встать. Чего так шуметь? Как всё раздражает! И темнота кругом. Дни и ночи тянуться в этой темноте, и нет им конца.

–Колян! Давай к нам. Петро, помоги ему.

–Да отстаньте вы от меня. – Вот привязались! Что им надо?

–Ладно тебе. На, вот, держи.

В руки мне суют граненый стакан.

–Что это?

–Отрава. Да ты пей, не бойся. С Новым годом тебя!

Боже! Уже Новый год. Я в своём мире и забыл про это.

–Да ты, что, Колян. Успокойся. Всё нормально.

По моим щекам потекли предательские слезы. Как назло, всё не вовремя.

–С Новым годом, мужики.

Это январское утро мне всегда представляется ярким и солнечным. Хотя, вполне возможно, что оно было холодным и пасмурным. Но не для меня. В палате началось шевеление. Все просыпались. Я открыл глаза и, вдруг, в ставшей уже привычной темноте, различил слабое светлое пятно. Внутри будто что-то оборвалось. Боясь опять жестоко разочароваться (в который раз), я покрутил головой. Сомнений нет. Сквозь мою вечную, непроглядную тьму пробивался свет.

–Мужики! – позвал я срывающимся фальцетом.

–Что, Коля? Тебе что– то надо?

–Окно где?

–Да ты на него смотришь… То есть лицо у тебя туда… Ну, ты понимаешь…

Уже, не слушая никого, я провёл рукой перед глазами и ясно увидел, как-что– то тёмное заслонило светлое пятно.

–Свет! Мужики! Я свет вижу! – истошно закричал я, вскочив со своей кровати, натыкаясь на чью– то тумбочку и упав на кого-то.

В палате поднялась суматоха, меня бросились поднимать. В палату в окружении медперсонала ворвался главврач, совершенно уверенный в том, что мы с майором всё же добрались друг до друга.

Прошло немало дней, когда тревожных, когда радостных, пока я смог рассмотреть лица соседей по палате. Майор, мой зловредный сосед, оказался вовсе не таким зловредным, а наша вражда переросла в крепкую дружбу. Это госпитальное время навсегда осталось в моей памяти, и лица друзей до сих нор стоят у меня перед глазами. Где вы сейчас? Увидеться бы сейчас с вами.

Посёлок

Этот посёлок ничем не отличался от сотен других, также стоящих в зоне боевых действий. Те же глинобитные дувалы, низкие хижины, та же разруха и тоже запустение вокруг. Казалось, он вымер, но, вдруг, мелькнёт чья-то тень в подслеповатом окошке, высунется взъерошенная детская головка, сверкая любопытными глазками, хлопнет где-то дверь, а из некоторых труб в морозное ясное небо тоненькой струйкой тянется серый дымок. На небольшую площадь перед полуразрушенным зданием бывшего правления выехало три БТРа, из которых стали вылезать солдаты, разминая затёкшие ноги и настороженно оглядываясь по сторонам.

–Товарищ лейтенант, может, выскочим за посёлок и там встанем? – подошёл к лейтенанту старший сержант: – Не нравится мне этот посёлок. Да и подобраться к нам между домами можно почти вплотную. Не дай бог бой – по этим улочкам из окружения выскакивать одно мучение.

–Да что ты ноешь? – лейтенант так возмутился, что даже вскинулся весь от негодования. – Для тебя что, разведданные игрушки, что ли? Люди проверяли, смотрели. Сказано же: посёлок безопасен. Да и воды набрать надо.

Лейтенант Игорь Проскуров всего неделю, как оказался здесь, на этой непонятной войне. И сразу угодил во взвод, где все бойцы не раз ходили под пулями, а замкомвзвода старший сержант Мишин уже месяц, как сам командовал взводом за неимением офицеров. И, надо сказать, командовал хорошо. Понятно, что появление во взводе нового командира – зелёного необстрелянного лейтенанта, вызвало у солдат насмешку. Игорь постоянно ловил на себе взгляды, как бы говорившие: «Ну что ты из себя командира корчишь? Посмотрим, как в бою заговоришь». И это было обидно. Быстрее бы уже бой какой-нибудь. Игорь и ждал его, и боялся. Боялся опозориться, испугаться. Хотелось завоевать уважение у этих солдат, доказать им, что и он не лыком шит. А тут ещё этот Мишин со своими советами лезет. Чем ему этот посёлок не понравился? Тихий, спокойный. Небось, осталось в нём несколько старушек, которым деваться некуда. А остальные ушли от войны подальше. Чёртова война… В свои двадцать два года Игорю совсем не улыбалось погибнуть здесь неизвестно за что. Вообще возраст был ещё одним пунктом в комплексе неполноценности Проскурова. Половина солдат в его взводе была всего на год младше, а Мишину вообще летом стукнет двадцать четыре. Чтобы как-то отвлечься от этих невесёлых мыслей, Игорь раскрыл планшет и уткнулся в карту. Солдаты отыскали колодец и неторопливо наполняли свои фляжки. Возле БТРов лениво переругивались два бойца. Одичавшие голуби грелись в неласковых лучах зимнего солнца на чудом сохранившихся ногах какого-то деятеля на постаменте перед правлением. Всё было настолько тихо и спокойно, что взрыв и пламя, взметнувшиеся из переднего БТРа, показались нереальными. Игорь на это даже никак не отреагировал. Он повернулся в сторону полыхающего пожара, изумлённо застыв на месте. Только крики бойцов и первые автоматные очереди вывели его из оцепенения. Двое солдат бросились к горящей машине, пытаясь спасти тех, кто ещё находился внутри, но через пламя пробиться не было никакой возможности. Да и спасать, судя по всему, было уже некого. Рядовой Гринько, встав на одно колено, долбил из автомата в одну, только ему ведомую точку.

–Гриня! – прокричал младший сержант Живило, – куда долбишь?

–Да, кажись, там гранатомётчик сидит.

–Смирнов! Давай сюда! Гриня покажет. Убери этого гада, пока он нам все БТРы не перебил.

Снайпер Смирнов подбежал к Гринько и, покивав, замер со своей СВДшкой в кустах. Пули позёмкой мели по площади. Солдаты под огнём влезали в два оставшихся БТРа, пока Жвакин с Харитоновым прикрывали их из-за постамента. Один БТР выскочил с площади и тут-же нарвался на гранату. Второй свернул на другую улицу и рванул на противотанковой мине. Игоря отбросило взрывной волной в кусты. Поцарапанный, он бросился в единственное укрытие, которое находилось поблизости – полуразрушенное здание правления. Солдаты, оставшиеся в живых, занимали позиции у окон. Оборванный, с окровавленной щекой, Мишин уже руководил обороной. Грохнуло ещё два взрыва, с потолка посыпалась штукатурка, и где-то в глубине здания кто-то глухо застонал. Игорь понимал, что нужно что-то делать, нужно принимать командование на себя, но в голове было пусто, мучительно хотелось жить и единственное, что он мог – это занять позицию у одного из окон. На площади замелькали фигурки, Игорь дал очередь, что-то дробью защёлкало над головой, за шиворот посыпались куски кирпича, а что-то большое со звоном упало на каску. То там, то здесь мелькали огоньки, вокруг визжали пули, кирпичная крошка больно били по лицу и рукам. Ствол раскалился, патроны подходили к концу, и Проскуров, сбросив вещмешок, принялся набивать магазины. Только сейчас он получил возможность оглядеться. Боем уже никто не руководил. Вокруг лежали убитые и тяжелораненые. Остальные отстреливались. Живило бинтовал предплечье левой руки, нервно вздрагивая и что-то крича. Игорь опять бросился к окну и полоснул очередью почти наугад, туда, где только угадывалось какое-то движение. Рванула граната. Осколки щёлкнули по стене и ушли гулять куда-то вглубь помещения. За шиворот опять посыпалась штукатурка. Забывшись, Игорь схватился за ствол и тут-же отдёрнул руку, обжегшись. Бой продолжался. Стреляли в него, стрелял он… Прошло двадцать минут или двадцать часов, а может двадцать дней – он не знал. Всё слилось в непрерывный изматывающий марафон за жизнью. Кто-то хлопнул его по спине. Он оглянулся и увидел Смирнова.

–Уходим! – прокричал ему на ухо снайпер.

В проём двери уже залетали первые автоматные очереди. Игорь вскинулся и побежал дальше по коридору за чьими-то спинами. Кто-то лежал на полу, и Проскуров, переступая через тело, поскользнулся на луже крови и упал напротив какой-то двери. Над головой пронеслась очередь, другая… Игорь метнулся в дверь и оказался в небольшом кабинете, который занимал когда-то какой-то клерк из правления. На полу, привалившись спиной к покосившейся батарее, сидел Кладышев, младший сержант, командир второго отделения. Весь его правый бок был разворочен, в груди противно клокотало, а на полу растекалась кровавая лужа. Кладышев ещё цеплялся за жизнь. Временами его потускневшие глаза оживали, и он пытался схватиться за автомат без рожка. Опустевший магазин валялся рядом, но Кладышев уже не помнил, что остался без единого патрона. Где– то за стеной выстрелы становились всё реже и реже, гортанные выкрики на незнакомом языке заполнили здание и стало ясно, что надеяться на что-то не имеет смысла. Кладышев открыл глаза и прошептал Игорю: «Прошу тебя, как человека, добей. Не хочу живым к ним попасть». Проскуров приложил ствол автомата к голове младшего сержанта и нажал курок. Автомат выстрелил и умолк. До Игоря дошло, что это был последний патрон. В панике он схватился за голову. Что такое, попасть в живым в руки духам – он наслышан. Лучше умереть. В бок упёрлось что-то твёрдое. Граната. Видимо раненый Кладышев уронил её, когда полз к стене. Игорь схватил гранату и шагнул к двери. Он боялся. Ему было настолько страшно, что волосы на голове шевелились, будто жили своей жизнью. Отброшенное в угол кольцо стало символом отброшенной от себя жизни. Он шёл, смотрел, чувствовал, но он уже был мёртв. Жизнь лежала рядом с кольцом среди кусков штукатурки и битого кирпича на грязном полу. Сжимая в кармане гранату, содрогаясь всем телом от ужаса и, ничего не видя от слёз, он шагнул в коридор. Его заметили. Несколько бородатых, самоуверенных духов, радостно гогоча, подошли к Проскурову. Один из них пнул Игоря по голеням, и Игорь упал на колени. Все загоготали ещё сильнее. И тут Проскуров разжал ладонь и выдернул руку из кармана. Раздался взрыв. То, что было совсем недавно Игорем и радостными бородачами, разлетелось по коридору и размазалось по стенам. Несколько духов так и остались лежать, сражённые осколками. Раненые, обливаясь кровью, поползли к выходу. Но ничего этого Игорь уже не видел. Это был его первый и последний бой. Бой, которого он так ждал и так боялся. И в котором он, всё– таки победил.

Мишка

Тропа круто вела в гору. И в тишине глухо слышалось сиплое дыхание тридцати пересохших глоток и скрип мелкой гальки под кроссовками. Кроссовки у Мишки старые, доставшиеся в наследство от дембеля, неделю назад улетевшего домой на первом попавшемся борту. А Мишке ещё служить и служить. Вообще-то кроссовки – привилегия спецназа. Остальная пехота – мабута ходит в тяжеленных ботинках. Да и по горам в кроссовках ходить легче. Только где их взять-то? Черпаки и деды крутятся: за трофейное золотишко или шмотки меняют у летунов, которые прилетают с Большой Земли. А ге рады стараться. Привезли груз, поторговали кроссовками – и назад, в мирную жизнь. Молодым, таким как Мишка, хуже. В бою ещё не был, трофеев не приобрёл, а ходить в ботинках – мабута засмеёт. Господи! Как гудят ноги! Сейчас бы лечь на камни, отстегнуть фляжку и пить, пить, пить воду, которая так заманчиво булькает на поясе. Да только попробуй! Сержант Смирнов и так косится, а за воду вообще голову оторвёт.

Мишку, как и других молодых, месяц назад привезли сюда прямо из карантина военно-транспортным бортом. Пока около часа толкались возле штаба, ожидая размещения, разговорились с солдатами в выцветших афганках и замызганных бушлатах, которые подходили к молодым в поисках земляков. Вот в этих разговорах и прозвучало впервые это пугающее слово «война». Все вдруг притихли, а потом как-то разом заговорили, бравируя друг перед другом, а, скорее, перед самим собой, чтобы заглушить появившееся тревожное чувство. Сразу представилось, как поедут они домой в орденах и медалях, со следами боевых ранений (только не очень тяжёлых), а потом будут сидеть среди гражданских друзей, купаясь в восхищённых взорах девчонок.

Да когда уже этот привал?! Сердце готово выскочить из груди. Дыхания не хватает, и пот заливает глаза. А лейтенант вроде даже и не устал. И сержант следом за ним шагает, как заведённый.

Мишку и ещё одного парня за высокий рост и широкие плечи сразу забрали в разведбат. Месяц напряжённого обучения. «Сопка наша – сопка ваша», – как говорил ротный. Короче, побегать пришлось. Думал, что уже привык, втянулся. Да и здоровье позволяет. Но такого длительного перехода с полной боевой выкладкой, да всё вверх и вверх ещё не было. А пулемётчик Рахматуллин только чуть вспотел. И ростом– то на полголовы ниже Мишки, и пулемёт ПКМ потаскать, это тебе не АКС, а марш выдерживает получше. Оно и понятно – он уже год в горах. В скольких боях он уже побывал? А у Мишки этот боевой выход первый. Страшновато. Да и опозориться под пулями не хочется. Что? Привал? Привал! Наконец-то! Не выбирая места, Мишка повалился на камни прямо там, где стоял. Вот это наслаждение! Много ли человеку надо? Всего лишь маленький отдых и чувствуешь себя как на вершине блаженства. Господи! Что эти командиры, из железа что ли? Даже не присели! Сверяют что-то по карте. Лейтенант тычет пальцем что-то куда-то в сторону, потом в карту, а сержанты кивают головой и о чём– то переговариваются. Как быстро пролетело время. Команда «Строиться». Вроде и не отдыхал. Сержанты определяют боевую задачу отделениям. Под ложечкой противно засосало. Сейчас будет бой. Первый Мишкин бой, полный неизвестности. Мишка Напряжённо вслушивается в слова сержанта: «Справа – Смирнов, слева – Письменный. Атакуем в темпе, быстро. Противник нас не ждёт…». Пошли, на ходу разворачиваясь в цепь, передёргивая затворы автоматов, и, перевалив через хребет, лавиной обрушились вниз. Скрипела под ногами крошка, камни вылетали из-под ног и, скатываясь вниз, увлекали за собой небольшие камнепады. Но это было уже неважно. Атака началась. Прогремели взрывы первых гранат, первым, ещё не стройным огнём, огрызнулись впереди камни. Но ничто не могло остановить лавину наступающего спецназа. Мишка в общей цепи змейкой спускался по склону, когда поехала под стоптанной кроссовкой щебёнка, и понесло его на большой валун. Затормозив, он замешкался, отстал от цепи и, обогнув валун, собрался уже было догонять своих, когда увидел перед собой пригнувшуюся фигуру в рваном бушлате. Лицо, заросшее бородой почти до самых глаз, скривилось то ли в усмешке, то ли в злобном оскале. Боже! Как медленно поднимается Мишкин автомат. Как туго подаётся курок! Мишке не хватило доли секунды, когда из бесконечно чёрного зрачка автомата брызнул огонь и закипела, взорвалась ошмётками крови и костей его грудь. Мама! Больно– то как!

Вдоль дороги, дожидаясь прибытия группы спецназа, как три доисторических ящера, стояли пятнистые потрёпанные БТРы. Бой в горах уже давно затих и механики-водители, сбившись в кучу, из– под руки вглядывались вдаль, негромко переговариваясь.

–Идут! Наконец– то!

–А куда им торопиться? Бой закончился. После них одни головешки, да трупы остаются.

–Смотри, несут что-то. Тяжёлое, наверное.

–Да…, наверное, трофеи. Вечно им самое лучшее достаётся.

–Да нет, не похоже. Что– то длинное. Как бы не зацепило кого…

–Смотри, точно. Вроде, как человека несут.

–Наверное. Только не пойму – раненый или жмурик. Больно бережно несут.

–Может живой ещё?

Когда разведчики привязали Мишкино тело к передку БТРа, водитель, глядя на торчащие из-под брезента рваные, стоптанные кроссовки, деловито сказал:

–Жаль салажонка. Крепко зацепило. Не уберёгся.

–Не салажонок, а боец спецназа Михаил Краснов, павший смертью храбрых в бою с превосходящими силами противника. Понял?! – грозно рыкнул на него двухметровый сержант Смирнов.